Типичный пример данного типа критики — статья Свена Хойнацки. Хойнацки полагает, что термин «новые войны» слишком неопределен, а также «методологически проблематичен, потому что критерии для идентификации „новых“ войн в высшей степени произвольны, трудны для понимания и для приведения в соответствие с теорией конфликтов (курсив мой.—М. К.)»¹⁴⁴. Далее Хойнацки устанавливает свои собственные категории на основе типов участников (межгосударственные, внегосударствен-ные, внутригосударственные и субгосударственные участники), которые полностью упускают тот момент, что новые войны ведутся одновременно и государственными, и негосударственными и внутренними, и внешними участниками.

Некоторые критики признают, что нечто подобное новым войнам существует. Но это не значит, что «старые войны» уже исчезли. Особенно после войн в Ираке и Афганистане некоторые исследователи и политики предупреждают о том, что, случись они, будущие войны будут выглядеть как войны в Ираке и Афганистане. Я надеюсь, что будущие войны не будут похожи на войны в Ираке и Афганистане, поскольку эти войны, о чем я пишу в шестой главе, были обострены внешним военным вмешательством. Однако, надо надеяться, будущие войны не будут похожи и на войны ХХ столетия. Конечно, нельзя исключать возврата к старым войнам. Можно представить постоянную гонку вооружений между государствами, нарастание напряженности между ними, тенденцию предавать забвению страдания прежних поколений. Однако отсутствие положительных результатов в решении проблемы «новых войн» настоящего времени могло бы сделать эту возможность куда более вероятной. Возможно, что реконструкцию милитаризованных государств путем ведения внешних войн начнут рассматривать в качестве способа повторного установления монополии на насилие на национальном уровне. По словам Джона Кигана, «существует угроза, что огромный труд разоружения племен, сект, полевых командиров и преступников — основополагающее достижение монархов в XVII и империй в XIX столетиях — потребуется проделать заново»¹⁴⁵. В условиях экономического кризиса настоящего времени, когда государства урезают оборонный бюджет, существует тенденция оберегать то, в чем видят стержневые оборонные задачи (то есть подготовку к «старой войне»), и ограничивать формирование потенциала, который должен способствовать усилиям по принуждению к глобальному миру.

Являются ли новые войны «войнами»?

Некоторые авторы полагают, что современное насилие преимущественно приватизировано и/или криминально, а следовательно, его никак нельзя описать в качестве войны, не погрешив против истины. Показательным примером такого рода мышления служит интересная книга Джона Мюллера «Обломки войны». Он утверждает, что сегодня война устаревает и остаются только головорезы, которые являются «остаточными комбатантами» (residual combatants)¹⁴⁶. Иными словами, войну он определяет в терминах «старой войны»:

Таким образом, центральной характеристикой того, что сегодня по большей части фигурирует под именем «военных действий», является случайное и импровизационное столкновение головорезов, а не запрограммированное и/или исконное столкновение цивилизаций, хотя многие из этих нарушителей закона, оправдывая свою деятельность, предусмотрительно употребляют этническую, национальную или идеологическую риторику, поскольку подчеркивать волнительное удовольствие и прибыльность хищничества было бы политически неправильным¹⁴⁷.

Я весьма сочувственно отношусь к подобной линии аргументации. В этой книге я пишу о новых войнах как комбинации войны (организованного насилия в политических целях), преступления (организованного насилия в частных целях) и нарушений прав человека (насилия против гражданского населения). Преимущество того, чтобы не использовать термин «война», заключается в том, что все формы современного насилия получают тем самым трактовку полностью нелегитимных и требуют применения к себе полицейского, а не политического/ военного ответа. Кроме того, много примеров современного насилия, вроде нарковойн в Мексике или войн банд в крупных городах, имеют, по-видимому, схожую с новыми войнами логику, однако должны классифицироваться в качестве криминала. Аргументация того же рода уже использовалась в отношении терроризма. Термин «Война против терроризма» широко критикуется, поскольку он наводит на мысль о военном ответе на террористическое насилие, тогда как полицейские и разведывательные методы были бы, надо полагать, более эффективны¹⁴⁸.

Однако я считаю, что и политический элемент должен быть принят всерьез. Он составляет часть решения. Четкое изложение космополитической политики в качестве альтернативы эксклюзивист-ской идентичности — это единственный способ создания легитимных институтов, способный обеспечить тот вид эффективного управления и обеспечения безопасности, который предлагается Мюллером в качестве решения. Война наводит на мысль об организованном насилии, обслуживающем политические цели. Именно таким образом она легитимирует криминальную деятельность. Террористы-смертники в своих прощальных видео описывают себя как солдат, а не как убийц. Даже если те, кто обрамляют насилие этническими, религиозными или идеологическими мотивами, на самом деле (а вероятно, так оно и есть) только инструменты, все равно эти политические нарративы усваиваются в процессе участия в насилии либо на стороне носителей насилия, либо на стороне их жертв. Более того, в этом суть насилия: победить на выборах или мобилизовать политическую поддержку можно лишь через политику страха. Это убедительно доказано Кали-васом в его книге «Логика насилия в гражданских войнах». Он цитирует слова Фукидида о «неистовом фанатизме, проявившемся, как только вспыхнуло противоборство. [...] Люди разделились на два идеологически враждебных лагеря, и каждая сторона смотрела на другую с недоверием»¹⁴⁹. Путь к преодолению страха и вражды не обязательно лежит через компромисс (даже если такое и возможно), поскольку компромисс может еще больше укрепить эксклюзивистские позиции. Напротив, для преодоления страха и вражды требуется иная разновидность политики, выстраивание общего дискурса, на который должен опираться какой бы то ни было юридический ответ.

Близкая к этому терминологическая проблема касается слова «конфликт». Между «войной» и «вооруженным конфликтом» существует юридическая разница, которая относится к тому, имело ли место формальное объявление войны. В большинстве случаев совокупность данных имеет некое пороговое значение, до достижения которого насилие нельзя считать войной; например, в базе данных «Корреляты войны» это тысяча погибших в результате боевых действий в год¹⁵⁰. Не хочу показаться излишне педантичной, но все же представляется, что термин «конфликт» подразумевает некую тяжбу сторон по поводу легитимной жалобы, которая может разрешиться либо победой одной из сторон, либо компромиссом; в Уппсальской программе данных о конфликтах используется термин «несовместимость, дошедшая до противостояния» (contested incompatibility) 1 2. Действительно, конфликт эндемичен всем обществам и необходим для изменений и адаптации. Демократия — это мирный механизм по управлению конфликтами. Насилие, как утверждает Мишель Вевёрка, как правило, противоположно конфликту. Оно сворачивает дебаты и «поощряет разрывы»!³. в «новых войнах» «несовместимость» необходима, чтобы «стороны» могли оправдать свое существование.

Спор о данных

Главный тезис моей книги базировался не на количественных, а на качественных данных. Мои идеи я выработала, использовав свой непосредственный опыт войн в бывшей Югославии и на Южном Кавказе, и затем опробовала их, проведя как свое собственное исследование на примере войны в Боснии и Герцеговине, так и сравнительные исследования на примере войн в Африке и других местах, выполненные для возглавляемого мной проекта в Университете ООН^м. С тех пор эти знания пополнились исследованием по Ираку и Афганистану. В поддержку своего тезиса о том, что сражения становятся редки и насилие большей частью направлено против гражданского населения, я приводила два количественных утверждения. Я утверждала, что заметно увеличилось число гражданских потерь по отношению к числу военных потерь и что растут масштабы вынужденного перемещения населения на один конфликт.