Все, чего я хотела, чтобы эта борьба прекратилась, с каждым новым днем я чувствовала себя выжатой, словно лимон, с помощью которого Нина предает меренге слегка кисловатый привкус, уставшей, словно одинокий рыбак, который в одиночку пережил страшный шторм. Когда силы мои иссякли, Она не позволила сдаться, она продолжила бой, благодаря ее силе я смогла быть собой еще некоторое время.

Письмо из бутылки:

«Подлинные мы всегда побеждаем. Всегда. Помни это, когда будешь в очередной раз капать свою ежедневную дозу лжи на лакомый кусочек сахара. Тот, кого ты спрятал однажды даст о себе знать в самый неподходящий момент. Подлинные мы всегда побеждаем. Поэтому статистические данные разводов имеют огромный скачок к сорока годам. Годам, когда ты осознаёшь, что половина пути, возможно её большая половина, уже пройдена. Годам, когда ты остро чувствуешь, что ты не на своём месте, но ещё острее ты чувствуешь возможность всё изменить. Если не сейчас, то, когда? Именно поэтому успешная карьера многих из нас летит ко всем чертям, удачные браки распадаются к всеобщему удивлению небезразличных. Это статистика. С ней не поспоришь. Потому что однажды ты просыпаешься, идёшь в ванную комнату взятой в кредит квартиры, с тремя спальнями, в престижном районе города, открываешь кран, вспоминая, что ещё не оплатил счёт за воду и обращаешь свой взгляд в висящее на белоснежной кафельной плитке зеркало. Что удивительно – плитка, зеркало Вам кажется таким знакомым и привычным в отличии от уставшего, видавшего виды, отражающегося в нём лица».

Декабрь. На улицах полно снега, который все кружит и кружит. Он не думает униматься, его не останавливают даже громкие ругательства деревенских мужиков, вынужденных расчищать подъездные аллеи и пешеходные дорожки, едва наступит рассвет.

Нина настолько занята предпразничными хлопотами, что почти забыла обо мне. Ей столько всего необходимо успеть – замариновать упитанного гуся в специальном маринаде с цедрой лимона, давленным чесноком и веточками розмарина; испечь добрую сотню булочек с ванильным кремом, сахаром и корицей; сделать заготовки для салатов, закусок и прочих угощений; вымести всю «нечисть» из дома, выскоблить деревянные полы наверху, мыльной теплой водой вымыть камень, положенный на крохотной кухне, постирать белье, время от времени называть нас с Джеком бездельниками, севшими бедной женщине на шею, давать нам мелкие поручения и непрерывно жаловаться на свою тяжкую судьбу, в пользу которой Нина однажды сама сделала выбор. Скажи я ей это, провела бы праздники в кладовке.

Было раннее утро двадцать четвертого декабря. Еще до рассвета меня разбудил грохот посуды, я лежала, смотрела в выбеленный известью потолок и думала о них. Мои мысли всегда возвращаются к ним, как бы я не сопротивлялась. Я мало знаю об этих двоих. Единственный, кто может мне рассказать это Джек, но он молчит. Я пытаюсь вспомнить их лица, но безуспешно. Все, что у меня есть это чувства – уверенность в себе, любовь и понимание, умение жить в настоящем моменте, видеть его исключительность и слышать себя. Не знаю откуда мне это известно, но я более, чем уверенна, что все эти чувства я испытала рядом с ними.

Тихонький стук в дверь. Это Джек.

– Анна, вставай, Нина разошлась не на шутку, похоже сегодня завтрака нам не видать. Быстрее одевайся, пойдем выбирать елку.

Мне не охота выбираться из-под хрустящего белоснежного одеяла, пахнущего смесью цитрусовых и лаванды. Это личный секрет Нины. Она добавляет несколько капель масла в воду перед заключительным полосканием. В единственное окно крошечной спальни, пробивается мягкий свет уличных фонарей, время от времени сигналят машины, это грузовики с прилегающих ферм, нужно спешить, чтобы увидеть. Есть что-то необъяснимое во всей этой суете.

В Рождество деревенька преображается. На раскидистых голых ветвях растущих у дороги деревьев горят разноцветные огоньки, каменные коттеджи тихо дремлют под пуховыми снежными одеялами, из огромных, искусно украшенных причудливыми фигурами, дымарей поднимается седой дым, по только что расчищенным снегоуборочной техникой улочкам, туда-сюда снуют укутанные в шерстяные шарфы люди, они громко приветствуют друг друга, желают счастливого Рождества, отпускают довольно пошлые шутки и не упускают возможности посмеяться.

Семейные лавки, открыли свои двери первым покупателям, их огромные стеклянные витрины украшены ароматными еловыми ветвями, огромными шарами из лозы, букетами из сушенных цветов.

Если проснуться еще раньше, можно увидеть, как продукты попадают в эти самые магазинчики.

Их привозят на пыхтящих грузовиках, аккуратно упакованные в деревянные ящики сыры, банки с овощами и пряностями, тягучие сладкие джемы, испускающие дурманящий аромат еще теплые буханки хлеба, парное молоко, разлитое в стеклянные бутылки, мешки с картофелем, корзины с луком, морковью, лимонами и мандаринами в восковых зеленых листьях, все это заботливо выращенное человеческими руками. Когда я впервые увидела, во мне зародилась глубокое чувство благодарности ко всем этим людям.

В восемь зазвонит колокол, на небольшой колокольне, соседствующей с уже известной вам таверной. С его звонким пением жизнь в деревеньке закипит, словно наваристый воскресный суп, булькая, истощая соблазнительные и дразнящие ароматы.

Мы с Джеком не спеша бредем на Рождественский базар, раскинувшийся под открытым небом, на старинной, выложенной грубым камнем, площади перед таверной «Путь». Туда привозят специально выращенные на далеких северных фермах, пушистые колючие елки. Ночная мгла постепенно рассеивается, до площади еще далеко, Джек на ходу курит трубку и изредка поглядывает по сторонам.

– Джек, как в нашем доме появилась Нина? Кто она для тебя?

Раздался громкий кашель. Джек остановился и посмотрел мне в глаза.

– Девочка моя, слишком долго ты сдерживала свое любопытство.

После одного страшного дня, разделившего жизнь нашей семьи на «до» и «после» я остался совсем один в пустом доме. Река времени перестала существовать, она словно выбросила меня на берег, чтобы я нашел силы плыть дальше. Мне казалось что весь мир отвернулся от меня. Быть брошенным сразу двумя любимыми женщинами не по силам самому крепкому мужчине, что уж говорить обо мне, дряхлом старике. Вот тогда на пороге нашего дома появилась Нина. Она, не сказав ни слова, принялась наводить порядок, готовить, стирать и штопать белье. Нина делала это и раньше, время от времени, когда у Грейс было чересчур много заказов и она физически не могла управляться с домом, а с меня был никудышный помощник, все, что я могу приготовить на кухонной плите – овсянку на воде, яйца и грандиозный беспорядок. Куда лучше у меня получается колоть дрова, ухаживать за старыми деревьями и виноградником, латать забор, красить и белить, присматривать за Маяком. Сначала Нина приходила и уходила, а спустя несколько месяцев, после моей продолжительной болезни, во время которой она ухаживала за мной, Нина осталась.

– Грейс – это моя бабушка? Почему ты никогда не говоришь о ней и о моей матери?

– Я постоянно о них говорю, – он приложил указательный палец к своей голове, – о них невозможно не говорить. Грейс была любовью всей моей жизни. Потрясающая женщина, знающая свои желания, знающая себя. Такой была и твоя мать.

– Разве она не была «неряхой, ленивой девчонкой, которой все потакали и которая погубила себя»?

– У Нины сложилось на сей счет собственное мнение. Джек слабо улыбнулся, крепко прижал трубку к морщинистому рту, глотая едкий желтый дым крепкого, выращенного у подножья Маяка табака.

– Мои девочки были неповторимыми, сильными. Их жизни не ограничивались кухней и спальней, они выходили далеко за рамки семьи. Их жизни были многогранны. Они соединяли в себе сильных личностей, нежных, любящих матерей и страстных, преданных жен. Они светились счастьем, заражая все вокруг.

Горячие жгучие слезы стекали по щекам прямо за меховой воротник парки. Шесть долгих лет я не решалась задавать вопросы. Шесть долгих лет моя юная душа страдала в неведенье, проглатывала и извергала не пережёванными короткие колкие замечания Нины и многих деревенских женщин.