Письмо из бутылки:
«Город полон воспоминаний…они повсюду…в поношенных длинных пальто, безликие тени, выброшенные нами на свалку времени, воспоминания бродят по опустевшим улицам, случайно задевая прохожих…, оглянись вокруг, город полон воспоминаний.. которые беспощадно манят нас назад…в прошлое…»
Каждый раз когда Нина отправлялась в деревню – купить свежего молока, пополнить запасы душистого мыла, да и от души поболтать с местными, обсудить последние новости, это оборачивалось очередным скандалом.
Сегодня таким поводом послужила моя «писанина». Она яростно трясла передо мной знакомым исписанным листком.
«Все люди – вафельные стаканчики, они пусты, у них нет вкуса, и только когда умелая рука доверху наполняет стаканчик сладким, ванильным мороженным, посыпает тёртым шоколадом – вафельный стаканчик обретает смысл.
Мечты – то самое мороженное, они наполняют каждого из нас. Человек без мечты – пустой вафельный стаканчик. И лишь наполнившись мечтой, он обретает смысл.
Я живу мечтой. Эти два мира – реальный и мир моих грёз уже давно стёрли грань, разделяющую их. Мне всегда было о чём мечтать, я всегда твёрдо уверенна в том, что мечты сбываются, и неоднократно доказывала это самой себе и недоверчивым окружающим.
Иногда это было не просто. Люди, не имеющие мечты – жестоки. Они, во что бы то ни было, стремятся разрушить твою веру. Никогда не спорь с такими. Просто воплоти мечту в реальность. Преподнеси урок себе и другим.
Каждый решает сам, кем быть в этой жизни – вкусным, желанным мороженным или вафельным стаканчиком, человеком, живущим полной жизнью или закомплексованным живым трупом. Оглянитесь вокруг – таких – миллионы. Вы их узнаете, если послушаете о чём они говорят. Их разговоры полны недовольства. Они ругают всех, они не знают чувства благодарности. Это вафельные стаканчики, чёрствые и безвкусные».
– По-твоему все мы – черствые и безвкусные? По-твоему ты одна у нас особенная? Что такого особенного в девице твоего возраста, которая не умеет вести хозяйство? Тебе не помешает хорошая трепка, чтобы выбить из тебя все эти глупости, да твой Дед слишком слаб для этого.
Джек молча поднялся из кресла и одним быстрым рывком выхватил у Нины листок. Пробежавшись по нему, он посмотрел на меня.
– Собирай все свои принадлежности и тетради, я принесу чемодан.
Было позднее время, мы брели знакомой тропой, море безумствовало. Волны разбивались о скалистый берег у подножья Маяка, вздымаясь ввысь.
Море жестоко лишь во время шторма.
Джек отворил Маяк огромным медным ключом. Щелкнул выключатель, мы неторопливо поднимались по деревянным грубым ступеням, таща за собой набитый бумагой старый кожаный чемодан.
– Здесь ты сможешь делать все, что тебе вздумается, девочка моя. Большего я предложить не могу. Мне и за это перепадет, но я крепкий малый. Я почти перестал слышать издаваемый Ниной шум, в старости есть кое-какие плюсы. Это огонь камина, графин с виски и потеря слуха, особенно, если твое хозяйство ведет слишком болтливая женщина.
Он подмигнул мне и открыл боковую дверь глубокого синего цвета.
– Это комната Смотрителя. Теперь она твоя.
Джек поставил у дверей чемодан и вышел. Я огляделась.
Комната была большая, окно почти во всю стену выходило на море, с деревянного пола давным-давно слезла краска, грубые камни были выбелены известью. Потолок обрамляли огромные квадратные деревянные балки, посредине одиноко свисала лампа.
Я перетащила свой чемодан в угол и подошла к окну. Мои мысли не сдерживаемые никем и ничем наконец-то обрели полную свободу. Я думала о свете, о Маяке, о человеческой жестокости и доброте. Я не раз еще подумаю об этом.
Маяк – свет во тьме, порой я чувствую себя маяком, дарящим рассеянный свет, свет, идущий изнутри. Свет, состоящий из множества тёплых слов, соединённых с помощью любви.
Никто не бывает добрым от природы. Когда вы говорите о ком-то – природа наградила его добротой, вы намеренно лжёте себе и своим собеседникам. Никому это не дано. Быть добрым. Всё куда проще. Ты либо старательно взращиваешь на плодородных землях своей души доброту, заботишься о ней, питаешь её, наслаждаешься полученными результатами, либо позволяешь расти сорнякам, потому что тебе нет абсолютно никакого дела до садоводства.
Не пытайтесь ограничивать свой выбор и тем более не пытайтесь ограничивать выбор других. Выбор – безграничен. Выбирайте сердцем. Слушайте внутренний голос. Его шепот – верный ответ на поставленные вопросы.
Письмо из бутылки:
«Чтобы не сбиться с пути нужен ориентир, нечто такое, что ты никогда не упустишь из виду. Что-то, что будет видеть твоё сердце, не смотря на то, куда смотрят глаза.»
Будучи одинокой маленькой девочкой, я была очень внимательна, я смотрела и видела мир таковым, каким он есть на самом деле, не искаженным взрослым взглядом, проходящим через призму всевозможных убеждений, сиюминутного анализа и выводов, которые больше походят на приговор.
Нина не была жестокой, не буду лукавить, жестокость присутствовала в этой женщине, но не больше одной чайной ложки. Нина скорее жутко устала, устала от себя самой. А если растворить одну чайную ложку жестокости в полном, до краев, стакане усталости, смесь получится взрывоопасной. Ежедневные хлопоты являлись ее смыслом жизни, она боялась, что однажды они закончатся и что тогда? Что она станет делать, после восхода Солнца, чем заполнит новый день? Она ничего не умела, кроме как стирать, наводить чистоту, печь вкуснейшие пироги и ухаживать за садом и огородом. Нина не умела просто жить, прогулка была бесполезной тратой времени и здоровья, путешествия она считала «болтанием по миру и непомерным расточительством, что такого можно увидеть воочию, если по телевизору каждую субботу можно увидеть целый мир в различных шоу и деньги целы». Ее настораживало мое уединение, долгие часы отсутствия она воспринимала как неблагодарность и лень. Взрослея я все больше напоминала ей маму. А уж о ней у Нины сложилось не лучшее мнение. Странно, что Нина никогда ее не видела. Нина судила по разговорам, она была уверенна, что я «вся в нее».
Нину пугали все мои «фокусы», она боялась, что станут говорить другие. Жители маленькой прибрежной деревеньки не были снисходительны. Я выбивалась из разряда «обычных» детей. Нет, у меня не было «коровьих копыт» вместо ног и я не впадала в конвульсии, требуя немедленного вмешательства докторов или хорошей трепки, как говорили в деревне «у меня был странный взгляд, который смотрел дальше и видел больше, чем следует». В местной школе тоже шло не все гладко. Я не стану себя оправдывать, порой я была довольно упряма, для меня не существовало других голосов, кроме Ее, но вокруг были другие голоса, они настаивали на своем авторитете, на своей мудрости, голоса, жаждущие моего покорения, жаждущие власти надо мной, жаждущие повторения во мне. Не знаю, откуда я все это узнала.
Все, чего я хотела – оставаться собой. Другим было абсолютно все равно, лишь бы это «оставаться собой» не выходило за рамки нормальности. Я в очередной раз задала вопрос, кто и когда начертил эти самые рамки? Кто решил за нас всех?
Никто из них не давал ответа. Никто из них не знал ответа. Никто не задумывался над поставленными вопросами. Эти вопросы волновали, они вызывали бурю, чем глубже я ныряла в бездонные, словно море, просторы разума, тем больнее мне было по возвращению.
Время от времени я думала, насколько было бы легче, не будь у меня Ее. Когда Она умолкала, я все возвращалась в тот день, когда впервые услышала Ее. Все, что следовало сделать – включить погромче музыку и поступать так каждый раз, когда этот внутренний беспощадный голос звучал в моей голове.
Чтобы я чувствовала, если бы стала жить, как большинство? Если бы отказалась от своего собственного мнения, мыслей, что роились в голове, если бы перестала смотреть и видеть?
