– Андрей, будь так добр, – произнес граф, протягивая метрдотелю бутылку коньяка. Потом он наклонился над «послом» и открыл чемодан, словно огромный фолиант. Внутри чемодана находились пятьдесят два стакана, точнее, двадцать шесть пар стаканов самых разных размеров и форм. Здесь были бокалы для бургундского, фужеры для шампанского, стопки для водки, а также «наперстки» для разноцветных ярких ликеров Южной Европы. Граф достал четыре рюмки и передал их Андрею, чтобы тот разлил коньяк.

После того как напиток был разлит и все застыли с рюмками в руках, граф торжественно произнес: «За «Метрополь»!»

– «За «Метрополь»!» – повторили гости.

Граф был светским человеком и прирожденным хозяином, умевшим занять гостей непринужденной беседой. Он выпивал с ними и вел легкий разговор на самые разные темы. Несмотря на разницу в социальном положении, все чувствовали себя комфортно и даже расслабленно. Забыв о сдержанности, соответствующей его положению метрдотеля, Андрей улыбался и иногда подмигивал. Василий, который обычно с необыкновенной точностью объяснял гостям отеля, как добраться до той или иной достопримечательности столицы, говорил в тот вечер как человек, не готовый ответить завтра за слова, произнесенные сегодня. И даже скромница Марина позволила себе смеяться, не прикрывая ладонью рта.

Граф был искренне рад появлению гостей, но понимал, что причина хорошего настроения его посетителей объяснялась не только тем, что он недавно избежал почти неминуемой смерти. Дело в том, что людям было просто необходимо расслабиться после многочисленных сложностей и проблем, которые Россия и ее граждане пережили за последние почти двадцать лет. В сентябре 1905 года члены русской делегации в Портсмуте подписали мирный договор с Японией, завершивший Русско-японскую войну. За семнадцать прошедших после этого лет – меньше одного поколения – Россия пережила Первую мировую и Гражданскую войны, два голода и красный террор. Произошло столько событий, что их с лихвой хватило бы не на одну страну и не на одно столетие. Поэтому, вне зависимости от политических взглядов и того, как за эти годы изменилась жизнь конкретных людей, все заслужили немного отдыха и могли себе позволить выпить за Россию и за то, что они остались живы.

В десять часов вечера граф попрощался с гостями у выхода на лестницу и пожелал им доброго вечера с вежливостью и радушием, с которыми обычно провожал друзей у дверей своего дома в Петербурге. Потом он вернулся в комнату, открыл окно размером с большую почтовую марку, долил остатки коньяка в свою рюмку и присел у письменного стола.

Этот письменный стол с позолотой и обтянутым кожей верхом был сделан во времена Людовика XVI и достался графу в наследство от его крестного, великого князя Демидова. Великий князь Демидов был человеком с пышными седыми бакенбардами, пронзительными светло-голубыми глазами и золотыми эполетами. Демидов говорил на четырех языках и читал на шести. Он так никогда и не женился, представлял Россию во время переговоров с Японией в Портсмуте, управлял тремя огромными имениями и был твердо уверен в том, что под лежачий камень вода не течет. В молодости великий князь служил вместе с отцом графа в кавалергардах. После того как родители графа умерли от холеры в 1900 году, великий князь сказал молодому Ростову, что тот должен быть сильным ради своей сестры. Великий князь еще сказал тогда, что в жизни может возникнуть множество разных обстоятельств, и если человек не сумеет преодолеть эти обстоятельства, то обстоятельства преодолеют человека.

Граф провел рукой по обтянутому кожей верху стола.

Сколько писем великий князь написал, сидя за этим столом? Сколько дал точных указаний своим управляющим по самым разным поводам, сколько привел убедительных аргументов сановникам на государевой службе и дал добрых советов друзьям? В общем, это был стол с долгой и богатой историей.

Граф допил коньяк, отодвинул стул и сел на пол перед столом. Он протянул руку и, пощупав за правой передней ножкой стола, нашел защелку. Надавив на защелку, он снял ножку. Внутри ножка была пустотелой, и в обтянутой бархатом полости лежала стопка золотых монет, точно так же, как и в остальных трех ножках этого прекрасного стола.

Граф начал просыпаться в полдесятого утра. Он очень любил эти утренние минуты полудремы, когда еще непонятно, бодрствуешь ты или спишь.

Он думал о том, что в течение часа окажется на свежем воздухе и, распустив усы, пройдется по Тверской. Купит «Геральд» в Газетном переулке и, проходя мимо булочной Филиппова, лишь совсем ненадолго задержится около витрины, чтобы посмотреть на выставленные в них пирожные, и снова продолжит путь на встречу со своими банкирами.

Но, стоя на перекрестке, чтобы пропустить машины и повозки, он вспомнит, что его обед в Клубе жокеев назначен на два часа, а встреча с банкирами – на половину одиннадцатого. Он подумает о том, что банкиры управляют его собственными деньгами и поэтому могут немного подождать… Он развернется, вернется к булочной Филиппова и войдет внутрь.

Там он сразу почувствует божественный запах свежей выпечки. Сладкой волной его окатят ароматы свежеиспеченного хлеба, рогаликов, калачей, печенья и пирожных, которые каждый день доставляли в Эрмитаж поездом. Вся эта благодать, аккуратно расставленная в витринах, смотрела на него оттуда, как тюльпаны на цветочных рынках Амстердама. Граф подойдет к стоящей за прилавком продавщице в небесно-голубом фартуке и попросит mille-feuille[5], и та умелыми руками переложит лакомство серебряной лопаточкой на фарфоровую тарелку.

Граф закажет кофе и сядет поближе к столику в углу, за которым примостились три барышни-модницы, чтобы обсудить интриги прошедшего вечера. Памятуя о том, что они находятся в общественном месте, барышни сперва будут вести разговор тихо, на пониженных тонах, но постепенно, увлеченные беседой и захваченные вихрем собственных переживаний, неизбежно начнут говорить все громче и громче, и к четверти двенадцатого все посетители булочной, включая и тех, кому совершенно неинтересны хитросплетения и интриги «мадридского двора», станут невольными слушателями излияний сердечных драм милых молодых особ.

Без четверти двенадцать граф закончит завтрак, отряхнет крошки с усов, махнет рукой продавщицам за прилавком, вежливо приподнимет цилиндр, глядя в сторону молодых дам, с которыми он успел обменяться парой вежливых фраз, и снова выйдет на Тверскую. На секунду он остановится в раздумье: куда же направить путь? Может быть, заглянуть в «Галери Бертран» и осмотреть новые поступления картин из Парижа? Или в консерваторию, чтобы послушать репетицию квартета молодых дарований, осваивающих концерт Моцарта или Бетховена? А быть может, просто пойти в Александровский сад, чтобы, сидя на скамейке, вдыхать ароматы сирени и слушать воркование голубя, царапающего лапками карниз за окном…

Карниз за окном?

– Ну уж дудки! – произнес граф. – Карниза там точно не будет.

Граф мог, конечно, улечься на другой бок лицом к стене и вернуться мыслями в Александровский сад, где мимо скамейки, на которой он сидел, проходили три барышни, знакомые ему по булочной Филиппова, чтобы сказать им: «О, какой приятный сюрприз!»

Бесспорно, это было бы очень приятно. Но представлять себе, что ты находишься не в тех обстоятельствах, в которых находишься, является путем, гарантированно ведущим к помутнению рассудка и сумасшествию.

Поэтому граф сел на кровати, поставил ноги на пол и подкрутил кончики усов. Он посмотрел на стол, некогда принадлежавший великому князю. На столе стояла невысокая рюмка для крепкого алкоголя и высокий и тонкий фужер для шампанского. Казалось, что фужер с высоты своего роста смотрит на рюмку, как Дон Кихот мог бы смотреть на своего низкорослого оруженосца Санчо Пансу в горах Сьерра-Морена. Или Робин Гуд на брата Тука в Шервудском лесу. Или как Фальстаф и принц Хэл[6] перед вратами…