Мотор чихнул и запел - иного слова тут Иващенко не подобрал бы. А он сидел, зажмурив глаза, и с наслаждением впитывал эту чудесную, сильную песню.
И тут с Иващенко что-то непонятное случилось: он дал газ, тронул машину с места и взлетел.
Когда после возвращения в полк докладывал о задании, вид у него был перепуганный.
- Что-нибудь случилось?
- Да... У меня новый самолет.
- Откуда такая щедрость?
- А я его, выходит, украл...
- Украл! - завелся начальник штаба майор Островский. - Ты что - цыган? А самолет тебе что - лошадь?
Пошли смотреть, будто это что-то могло изменить.
Возле По-2 уже толпились и бурно поздравляли Иващенко.
- Что будем делать? - спрашиваю начштаба. - Такой позор гвардейскому полку!
- Придумаем, - отзывается осмелевший Иващенко.
Так решения и не приняли.
Наутро через весь фюзеляж По-2 тянулась надпись: "Гвардейцам - от шефов".
На этом самолете мы с комиссаром Власовым и вылетели в тыл, опережая полк, который шел эшелоном за новой техникой. На подмосковном аэродроме, когда зарулили на стоянку, увидели Гризодубову. Поздоровались.
- Что это за письмена у вас? - спросила она простуженным начальственным голосом, показывая на самолет. - Все равно опасно оставлять без присмотра. Поставлю-ка я к нему своего часового. - Наверное, такой Иващенко мог найтись и здесь...
А сейчас наш "конокрад" собирается лететь в штаб дивизии, и майор Островский дает ему последние указания. Занятия в эскадрильях скоро закончатся.
- Слышь, замполит, - обращаюсь к Власову. Непривычно называть так комиссара. Недавно произошли эти перемены: институт военных комиссаров, как объяснялось, выполнил свое предназначение, и вновь вводились замполиты. Слышь, замполит, не пора ли нам?
Решили перед обедом, если погода будет нелетная, собрать весь полк.
Вначале говорил я о характере той боевой работы, которая предстоит. О том, какие задачи в связи с этим встают перед летно-техническим составом.
Потом к полку обратился Власов. Замполита любят. Он по годам немного старше других летчиков. Единственный, кто ходит у нас с бритой головой, это еще больше добавляет ему возраста. Булкин за глаза называет его уважительно старейшиной. Замполит живой, даже взрывной, но взрывной по-особому - без суеты и крика. Как говорит тот же Булкин, - "чистая энергия, огонь без дыма и копоти". Но в трудных ситуациях, а они порой бывают даже катастрофическими, замполит являет собой лед среди пламени, само воплощение холодной сдержанности, расчетливости, скупой и точной распорядительности среди всеобщей возбужденности или замешательства.
И что еще самобытно у Виктора Васильевича, - постоянное в лице выражение добродушия и дружелюбия.
Вот и сейчас стоит он перед строем, крепко стоит, ладно, говорит с хитринкой:
- Нам предстоит, товарищи, отметить одну хорошую дату. Никто не догадывается?
В рядах стали переглядываться и перешептываться.
- Ну как же! Ведь шестого декабря - годовщина присвоения полку гвардейского звания.
Что говорить, не многие помнят. Всего несколько человек остались живы с той поры. В их числе сам замполит. Он, собственно, и открывал боевую славу части - в первый день войны первым из полка сбил фашистский самолет. Сейчас Виктор Васильевич развивал идею достойной встречи юбилея. Это замечательные боевые показатели, отличное качество технического обслуживания, высокая дисциплина.
- Ну и, конечно, подготовить праздничную, концертную программу.
Последнее вызвало оживление.
- Давайте сегодня и начнем, - раздался звонкий девичий голос.
- Правильно, - поддержал замполит. - После ужина сегодня танцы с номерами самодеятельности. Так сказать, предварительный просмотр...
Самая большая крестьянская изба отведена под столовую. Столы сдвинуты к стенам. Две сильные керосиновые лампы освещают "зал". Мы с Власовым и начальником штаба майором Островским усаживаемся напротив "сцены". Власов, конечно, выделяется осанистостью и гладкой головой, так контрастно белеющей среди крепких молодых чубов.
- Значит так, - знакомит нас с программой "генеральный распорядитель", - сначала группа исполнит песню старшего лейтенанта Дуденко "2-й гвардейский полк - наш дом родной, его мы славы не уроним боевой"... Потом Саша Смирнова споет несколько лирических песен. Потом спляшет Антипов... Где, кстати, Антипов? Кто видел Антипова?
- На гауптвахте Антипов, - вносит ясность начальник штаба.
- Как же так? Ему плясать...
- Там и напляшется.
- Ладно, тогда Валя Горностаева и Лида Доморко пропоют частушки. Хорошие частушки сочинили в Сейме.
- Начальство не задевают? - бдительно осведомился начштаба.
- Все в порядке. Так. Потом соло на баяне. А где остальные девчата?
- Двое с пушкой возятся, барахлит. Там до утра работы...
В углу Шахов, скрестив руки на груди, что-то с геройским видом рассказывал Лиде Доморко. Донеслось:
- Небо - моя стихия...
Вошел сержант-посыльный. Отыскал меня глазами, обернулся, говоря что-то стоящему за ним капитану. Тот подошел, вскинул руку к фуражке:
- Товарищ полковник, оперуполномоченный Козюк прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Козюк! Вот ведь как судьба сводит людей. Плыли вместе в Испанию. Вернее, он только отплыл от берега и при последнем "У кого есть причины остаться?" - сошел на катер. Встретились потом, в тридцать седьмом, в полку на Дальнем Востоке. В тридцать восьмом, прикрываясь "соображениями бдительности", оболгал меня, и трудно сказать, чем кончилось бы, не заступись горячо за меня комбриг и комиссар. И вот теперь...
Но почему оперуполномоченный?
Козюк знал, что предстоит со мной встретиться, подготовился, ему удается держаться спокойно. Угадав мой вопрос, пояснил:
- Пришлось по здоровью списаться. Предложили вот... Ну я и согласился. Все же в авиации...
- Ну что ж. Деловые разговоры - завтра. Сейчас, если хотите, отдохните с нами.
В противоположном углу комнаты заваривалось какое-то препирательство.
- Почему забыли о знаменитом чтеце-декламаторе Булкине? Включить его в программу!
- Граждане! - отбивался Булкин. - Я салонный декламатор, камерный. При организованных массах у меня голос пропадает.
- Нехорошо, Булкин, думать только о себе.
- Некрасиво, Булкин.
- Одну минуточку, - успокаивает всех Большов, - вы должны понимать, что при всемирной известности маэстро Булкину трудно просто так согласиться на выступление. Попросим!
Вокруг зааплодировали. Булкин гордо выпятил грудь, великосветски благодаря кивком головы. Изобразил процесс снимания пенсне, закатил глаза, зашатался. Плюхнулся на лавку, обмяк и произнес:
- Ладно. Уговорили.
По часам уже утро, но по всем признакам - ночь. Серединой деревенской улицы идут гуськом темные, грузные фигуры. Под унтами звонко скрипит снег. Из домов выходят по нескольку человек, пристраиваются, цепочка густеет и становится длиннее.
- Фу ты, черт, - бормочет Фонарев, - мороз такой, что воздух аж обжигает.
- Дыши, Леша, дыши, - подбадривает Панкин. - Лишний кислород не повредит.
Панкин сменил осенний реглан на зимний, но он по-прежнему у него почти до земли, и планшет все так же отскакивает от ног.
- Товарищ старший лейтенант, у вас мозоль на пятке еще не набило? заботливо спрашивает Булкин.
- Не язви, Булкин, - беззлобно отвечает Панкин, - а то попрошу перевести тебя в нашу эскадрилью и лично займусь перевоспитанием.
Эскадрильи сейчас идут вперемешку, веселые возле веселых, молчаливые среди молчаливых, одни отыскивают своих друзей, другие пристраиваются к командирам. Лишь немногие уехали на машине, большинству хочется размяться перед работой, тем более, что идти недалеко.
Перед вылетом у каждого свое настроение: кто становится говорливым, кто, напротив, уходит в себя, молчит, кто больше обычного курит.
Цепочка втягивается в лес. Удар ногой по стволу невысокой сосенки густо валит снег,
