- А как с Олей у тебя вышло? - спрашивает Рычагов, выбрав момент, когда женщины отошли чуть вперед. - Я же помню, как ты в Испании скучал по ней.
- С Олей? Как у Шекспира: "Еще и башмаков не износила... " Я вернулся, а у нее уже муж. Житейская проза. Вот где подстерегала меня еще одна пулеметная очередь.
- Ну ничего, - смеется Рычагов. - Живой ведь. - И уже серьезно:
- А моя Мария - как Пенелопа. Вся ее жизнь - ожидание. Я же странствую по войнам...
Мы договорились встретиться на следующий день после обеда, вместе провести время.
А следующий день - это и было 22 июня.
Я играл в бильярд, а Нила сидела у стенки и страшно за меня болела, потому что мне не везло. Вдруг вбежал полковник, был он в полевой форме уже одно это удивило. Кажется, он и сам опешил на какое-то мгновение, потом едва ли не с возмущением бросил с порога:
- Включите радио!
Кто-то повернул рычажок динамика.
Выступал Молотов. Его напряженный голос, суровые, тяжкие слова сразу перевернули все в душах: война!
Передали по Сочи приказ: всем военнослужащим немедленно отправиться в свои части, женам оставаться. Последнее было бессмысленно: жены ведь были и матерями, и могучая, неуправляемая разумом святая сила материнства бросила их к поездам, и они ничего не хотели слышать, ничего не хотели знать - они рвались к детям.
Я подходил в суматошной толпе к вокзалу. Кто-то вцепился в руку.
- Товарищ полковник, милый, золотой мой, спасите...
Женщина была как в горячке, молодая, красивая, с таким непередаваемо страдающим лицом, что я почувствовал, как у меня немеет кожа на затылке.
- Товарищ полковник, я жена пограничника. У меня там дети. Дети! Помогите мне, спасите... я вам всю жизнь... я на колени встану...
Слезы текли по ее лицу, она то хватала мой чемодан, боясь, что я уйду, то гладила по рукаву гимнастерки.
Нила стояла рядом и тоже рыдала. Потом она говорила мне: "Я думала, что сойду с ума".
Мы пошли вместе. Сначала я протащил - иначе тут не скажешь - в вагон Нилу, затем, с невероятными трудностями, - жену пограничника. Когда я с подножки искал ее в толпе, чтобы посадить в поезд, я увидел ее глаза - и был потрясен: они были полны страха и надежды, они спрашивали, просили, надеялись, благодарили, торопили...
С тех пор я знаю, что еще ни один художник не изобразил материнских глаз с полной силой.
В вагоне она впала в оцепенение, тряслась вся, и Нила в смятении терла ей виски...
Перед этим я учился на академических курсах, после отпуска предстояло прибыть к новому месту службы, в Ростов-на-Дону, на должность старшего инспектора ВВС округа.
Ростов поначалу был глубоким тылом. Сюда шли на переформирование части, потрепанные в первых боях, эвакуировались летные училища. На аэродроме все выглядело так, как на перевалочной базе.
Без старшего инспектора могли обойтись, а вот командир полка требовался. Командующий ВВС Северо-Кавказского военного округа генерал С.А. Красовский поручил, что называется, все сразу: и командовать полком, прикрывать важные объекты, и выступать в качестве устроителя прибывающих частей, и одновременно переучивать летчиков на новую машину - ЛаГГ-3.
Машина была тяжелой, летчики называли ее "летающим бревном". В работе над ней чувствовалась спешка. По утрам нередко открывалась такая картина: один самолет лег на левое крыло, второй - на правое, третий вообще вдавил винт в землю. Не держалось давление в шасси и стойки "подламывались".
Но война торопила восполнить понесенные потери. Кроме того, суровая година застала нас на этапе перевооружения, реорганизации и переучивания.
Над ЛаГГ-3 упорно трудились, продолжалась конструкторская доводка, хотя машина уже поступала в войска. Полк ко всему сделали еще вроде испытательного. Приехал летчик-испытатель майор Гузий, ему важно было изучить самолет уже в боевом полку.
Он и "ассистировал" мне в первом бою.
Первые появившиеся в небе Ростова фашистские самолеты не бомбили иногда поливали город из пулеметов. Наконец мы поняли, в чем дело: фронт еще далеко, и немцы могут совершать сюда лишь разведывательные полеты, вместо бомб берут побольше горючего.
В тот день было пасмурно. По небу волочились сырые тяжелые облака. Мы с летчиком-испытателем толковали на стоянке о некоторых особенностях "лагга" и собирались в воздухе их проверить. Гузий присел на корточки, рисуя прутиком чертеж. Неподалеку на самолете пробовали мотор, и нам приходилось почти кричать. Но вот самолет замолк, и в наступившей тишине услышали монотонно-завывающий звук. Не наш звук, так работали моторы на немецких машинах. Говорили - от качества горючего. Гузий встал прислушиваясь.
- "Юрка", - сказал уверенно. Так почему-то стали называть "юнкерсов".
- Взлетаем! - бросил я.
Когда наши "лагги" стали заходить на него, он не изменил курса, только ощетинился огнем пушек и пулеметов. Не сговариваясь заранее, мы стали с Василием расходиться, чтобы "раздвоить" внимание экипажа, и тут же резко я перешел в атаку. Длинная сверкающая струя плеснула из моей машины вдогонку "юнкерсу". Пули сверкали, как искры, но самолет никак не загорался. Но наконец показался дымок, он все густел. Растягивая за собой полосу дыма, "юнкерс " пошел наклонно к земле. Плюхнулся и сразу озарился вспышкой взорвались баки.
Это был первый сбитый в небе Ростова-на-Дону фашистский самолет.
Зарулили на стоянку. В это время на аэродром выскочил голубой ЗИС, притормозил рядом. Я сразу узнал авиаконструктора В. П. Горбунова - одного из авторов "лагга". Взгляды наши сошлись, и вдруг почти одновременно вырвалось:
- О, вот так встреча!
В тридцать седьмом, сразу после возвращения из Испании, меня отправили в санаторий. Здесь мы и познакомились. Его комната напоминала маленький филиал конструкторского бюро, сам он почти не отдыхал - работал.
- Теперь я понял, - говорю, - почему вы тогда так страдали над чертежами.
- Да... - озадаченно ответил он. - И все же не хватило времени. Сами видим, еще улучшать и улучшать, а фронту ведь сейчас самолеты нужны.
Начался профессиональный разговор: что летчики могут подсказать конструкторам. Обсуждали, спорили, тут же доказывали или проверяли в воздухе.
- Полк немало нам помог, - сказал, прощаясь, Горбунов. - Сделаю-ка я командиру персональный подарок от конструкторов.
- Ого! - подзадорил Гузий. - Такое не часто случается. Если не секрет...
- Никаких секретов. Есть у нас улучшенный уже самолет. Будет вашим, забирайте.
- Когда же? - зажегся я.
- Хоть завтра.
- Лучше так, - предложил Василий, - я скоро Суду на заводской площадке. Облетаю его, а потом перегоню сюда.
На том и порешили.
Через несколько дней мы узнали: Василий Гузий погиб. Пошел на пикирование, резко взял горку - фюзеляж переломился. Это был самолет, который предназначался мне...
- Вот видите, - подавленно сказал Горбунов при следующей встрече, какие "подарки" получаются иной раз... Фронт приближался. Враг рвался на Кавказ, к нашей нефти. "Юнкерсы" уже могли доставать нас с бомбовой нагрузкой. Приходилось отчаянно метаться - прикрывать баржи с войсками, обеспечивать эшелоны, отгонять бомбардировщиков от городов, срочно вылетать на штурмовку прорвавшихся немцев. Генерал Красовский - этот двужильный труженик каким-то чудом выискивал резервы: то бросал в бой "транзитные" части, то спешно формировал отряды из летчиков училищ.
Однажды сам я попал в городе под бомбежку и слышал, как возмущались:
- Да где же наша-то авиация?
Авиации просто было мало. Катастрофически таяли и силы полка. Всю ночь возились инженеры, техники, механики, чтобы утром могли вылететь семь-восемь самолетов. К вечеру они опять превращались в решета.
А штаб требовал и требовал:
- Кондрат! Кондрат! Мост под угрозой, а вы там куда смотрите? Почему не взлетаете?
- Только что вернулись из полета, заправляем машины.
