- Бенгальщики. Сигналы подавали. Пятая колонна... Рано утром к нам в общежитие позвонили из контрразведки:
- Камарадо! Сигнал с аэродром: фашиста авиньон!
Матео спит в машине. Из открытой кабинки торчат его внушительных размеров ботинки. Рядом стоит кремовое авто Ковалевского.
Пять секунд - моторы уже заведены. На бешеной скорости пронизываем безлюдный город. Служба оповещения сработала хорошо: гул в небе услышали, когда уже подбегали к самолетам.
Звук странный, непривычный.
Понеслись на взлет Ковалевский, Матюнин и Мирошниченко. Остальные, сидя в кабинах своих машин, ждут.
Наше первое звено набирает высоту.
Они сближаются с врагом, и я уже вижу - это гидросамолеты. Один... Второй...
Матюнин атакует. Безрезультатно.
Третий... Четвертый...
Надо вылетать и нам.
Мой "курносый" рванул с места в карьер, земля накренилась и ушла под крыло.
Выбрал себе цель, атакую. Фашист увернулся.
Еще раз приготовился к атаке, но пришлось отвернуть в сторону, потому что из кабины стрелка ударила очередь пулемета.
Так он заставляет меня менять курс, и этим выигрывает. Пока я развернусь опять на него, он успевает оторваться
Догоняю... Еще... Еще немного... Можно нажимать на гашетку. Ну!
Но вдруг - передо мной пустота. "Гидра" резко провалилась вниз.
Ручку от себя! Вот она круто несется вниз. Чувствую, как начинает подрагивать самолет, разгоняя скорость на пикировании.
Метр за метром он достает "гидру", я уже держу ее в прицеле, я уже все сделал как надо, остается только нажать на спуск. Но... Куда она девалась? Почему перед глазами небо? Где низ, а где верх?..
Резко тяну ручку на себя. Самолет стонет от боли, как живой. А может это мой стон? В глазах разряжаются молнии, а на плечи наваливается такая тяжесть, что тело сползает вниз, в глубь кабины...
Где же земля?! Почему везде одно небо?!
Какая тут земля, ведь кругом - вода...
Это первый мой бой над морем, и я не знал, как оно обманчиво.
А немец знал. Знал, что в ясный день оно отражает голубую высь, а если еще идти против солнца, то совсем трудно порой бывает уловить те тонкие краски, которые отличают низ от верха,
Он знал, еще, что новичок, если даже не потеряет из вида море, все равно просчитается' в такой погоне на пикировании, потому что не сумеет здесь точно определять высоту.
Он звал все это и точно рассчитал. Вышел из пике у самой воды. А я вслед за ним. Только сейчас понял: он мог сбить меня без выстрела.
Немножко поташнивает... Ну нет! Теперь тебе не уйти. Не дам я тебе уйти, не дам.
Еле нашел. Фашист был уже далеко, крался у самой воды, почти сливаясь с ней по цвету.
Хорошо, подлец, понимает дело. Опытный, уверенный в себе. Наверное, пересмеивается сейчас по радио со штурманом и стрелком.
Да, теперь к нему не так просто подступиться. Снизу уже не взять, а там как раз у него слабое место. Снизу он прикрылся морем.
Кинул глазом - от берега нас отнесло километров на пятнадцать.
Атакую сверху. Стрелок вновь бьет из пулемета горстью искр. Приходится отворачивать.
Мне нужно всего одно лишнее мгновение. Всего одно! Чтобы я приблизился на нужную дистанцию, а он еще не успел бы открыть огонь. Нужно сделать такой быстрый маневр, чтобы он еще переводил пулемет, прицеливался, а я уже выровнялся и, почти не целясь, в упор открыл бы огонь.
Иду выше и чуть справа.
Итак, стремительно вниз!.. Для обмана - влево! И тут же - вправо!
На гашетку!..
"Гидра" вздыбилась, подскочила, пошла наискосок вверх, но, будто натолкнувшись на что-то, почти плашмя стала падать.
Впервые я видел, как разбивается о воду самолет: исчезает в пучине целым, и тут же море упруго выбрасывает обломки.
Я даже не успел полюбоваться. Вдруг загремело вокруг, засверкало.
Все-таки немец меня перехитрил. Дотащил до корабля, чтобы подставить под его артиллерию. Я ведь и не заметил. Какого-то километра не хватило "гидре", чтобы все было наоборот.
Когда заходил на посадку, увидел: наши толпятся возле одного из самолетов. Чей же это? Кажется, вообще лишний...
Зарулил на место, иду туда, где все. Ого, прилетел Пумпур!
- Товарищ комбриг! Старший лейтенант Кондрат возвратился из боя. Сбит один немецкий гидросамолет.
Недоволен.
- Расскажите о бое. Слушает молча.
- Сколько дырок привез? Пожимаю плечами.
- Всего восемь, - раздается позади. Оказывается, здесь уже Матео-техник, он успел осмотреть машину.
- Всего? - иронически переспрашивает Пумпур. - Ну пойдем-ка прогуляемся. Шагаем в сторону.
- Кто разрешил уходить так далеко в море?
- Но и запрета ведь не было, - удивляюсь.
- А голова на что? Большое везение, считай, что не сшибли, у них же на кораблях по целому артполку. Там бы и остался навеки. А еще хуже - в плен взяли бы...
За глаза Пумпура звали "воздушный лев". Дрался он в воздухе отчаянно и виртуозно. Неприятен был выговор такого человека. Тем более, что это допускал он крайне редко. Значит, действительно, дела мои были плохи, и надо считать счастьем, что "целый артполк" не сбил меня.
- Ну не вешай голову, - уже успокаивает Пумпур. - Мотай на ус... А теперь пошли подкрепляться, вон Ковалевский знак подает.
Грузовичок привез обед, на дощатом столе белеют тарелки.
За столом посыпались вопросы:
- Какие новости, Петр Иванович?
- Что на Родине новенького?
- Как там наши ребята под Мадридом?
- Мадридский фронт стабилизировался, - неторопливо рассказывал он. Помощь наша увеличивается... Денисов, заменивший Тархова, сбил уже двенадцать самолетов... Ваши? Тоже не отстают... Послали и к нам испанцев учиться.
- Матео мечтает выучиться на летчика, - вспоминает Квартеро. - Нельзя послать?
- Может быть, попозже, - обещает Пумпур, и тут же сомневается: Техники здесь тоже очень нужны.
- Да, - соглашается Галеро. Как и у Квартеро, семья его осталась по ту сторону фронта. Но Квартеро успел упрятать Пакиту с сыном в родительском селе, а Галеро убегал сюда из тюрьмы и о семье ничего не знает.
- Много испанских детей вывезено в Советский Союз, - сообщает Пумпур. - Пусть отдохнут подальше от войны.
- А какие еще новости? - интересуется обычно неразговорчивый Галеро.
- Летают... Рыскаев только вот... отлетался.
- Сбили?
- Не поборол свой страх. Не могу, говорит, ничего с собой поделать хоть стреляйся. Теперь сидит на "Телефонике", дежурит на командном пункте. Сник...
- Тряпка! - бросает Мирошниченко. - Зачем же просился сюда?
- Видите, дело какое. Рыскаев искренне ехал. Но, оказывается, мало только добрые намерения иметь. Надо еще и мочь. Такая, брат, школа жизни... Ну, мне пора...
Только что отогнали стаю бомбардировщиков, пытавшихся сбросить свой груз на порт Малаги.
Ковалевского вот уже несколько дней не узнать. Ходит нахмурившись, отвечает невпопад.
Совсем не тот Ковалевский, к которому привыкли.
Лежу под деревом. Антон присел рядом. Февраль, а жарко. Не то, что у нас.
Антон грустно смотрит вдаль. Там - море. Спокойное, переливающееся то голубым, то зеленым.
- Все молодые лейтенанты первый свой отпуск мечтают провести у моря. А мне теперь по снегу бы походить...
В его словах, в глазах - мучительная тоска.
Вспоминаю, каким веселым был он в отеле, когда перебазировались в Малагу. Поднялись по широким мраморным лестницам, вошли в холл. Огляделись. Ковры, статуэтки, картины. Роскошь. Служитель старательно протирал раму картины.
- Что здесь было? - спросил Антон у него.
- Жил крупный человек.
- Ясно. Теперь этих лакеев не поймешь, - сказал нам Ковалевский, - то ли они так старательно работают для республики, то ли берегут бывшему хозяину его добро - авось вернется.
Когда вели показывать комнаты, за углом открылся второй зал.
- О-о! - поразился Антон. - Вот это инструмент!
