Он смотрел на снег, снег был синий. Этот весенний снег был синий, да и воздух был синий; он обратил внимание, как красиво все вокруг, как покойно и чисто. Значит, даже снег может быть разноцветным...

И тогда он пришел в Таллин. Пусто было в душе, а если бы в ней звучала музыка, это были бы звуки вагнеровской «Гибели богов» или «Реквием», это был бы траур по собственной мятежной душе. Он шел сначала к Альме.

Двери ему открыл худой юноша в очках, в халате. На вопрос об Альме он сказал, что она умерла. И, обратив внимание на странное выражение лица Серого, юноша сочувственно спросил, кем ему Альма приходилась. И Серый сказал:

УЛЫБКА ФОРТУНЫ

Ахто Леви

Часть первая

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

Прибытие

Рыжий и Серый

Застывшее время

Маленькие успехи

Кабинетная жизнь. Первая работа

Рефлекс авантюрной жизни

Обыкновенная жизнь

Сашко

Жизнь Серого стала кипучей и деятельной. Утром бегом на базу. Тут все просто: хватаешь мешок с зерном и кладешь куда надо. Собственно, всю смену стоишь на одном месте — у транспортера, который этими мешками в тебя кидается. Их надо только успевать хватать, иначе такой завал образуется — не дай бог. Когда транспортер не работает, зернохранилища очищают вручную. Вся бригада — семь человек —в глубокой, похожей на колодец шахте лопатами толкает остатки зерна на нижние транспортеры. Работа эта, разумеется, пыльная. Смену отмахал на базе, затем бегом в гостиницу уголь бросать.

Рыжий пристроился

Аквариум

Весна

Семейные заботы. Самурай

Будни

Несостоявшаяся любовь

Решение

Часть вторая

ВЫБОР

В зоопарке

Первые шаги

Профессор Русаков и первые впечатления о странном мире. «Тихий уголок»

На приеме у министра

Квартира, гарнитуры.

Слава, личная жизнь.

Концентрат.

Посетители, в которых попробуй разберись...

Странные люди, странные дома, непонятные интересы и незаслуженные обиды

Серый обзаводится диковинами

Чебурашка

Письма

Только безнадежный эгоист пьет из родника радости в одиночку

Волчья ночь. Рассказ о том, как родилась и умерла ненависть

Родные места. Бессоница

Узнав, что похоронил Альму старый священник Альфред, Серый, не простившись с юношей, ушел, чтобы снова скитаться по городам, шататься по улицам, по ресторанам. Он узнал, что Этель вышла замуж, и не пожалел о ней. Он съездил к знакомым, хранившим часть его бумаг и писем, а также деньги на черный день, забрал их и продолжал турне по кабакам. Однажды вечером в узкой щели между деревянными заборами ему встретились трое.

Они разом напали на пьяного Волка, и когда он, наконец, был в состоянии отделиться от земли, у него остались лишь его бумажонки, никому другому не нужные. Единственное, что у него еще оставалось,— свобода.

Но что с нею делать, он не знал.

Он брел узкой улочкой, когда ему по голове свистанули камнем. Камень летел, пущенный рукою мальчугана, и сбил велюровую шляпу Серого.

Волк оказался в центре весьма знакомых событий — войны между дворами, а может быть, между улицами, а может быть, и между районами, но не более. Да, тут шла война, свистели пули — камни, а он стоял посередине... Мелькнуло: на чьей ты стороне?.. Впрочем, это был смешной вопрос, ведь противники—замечательные мальчишки и из одного в принципе лагеря. Ну, а если бы Серому было двенадцать? Тогда, вероятно, он был бы на какой-нибудь одной стороне и переход к другим означал бы измену.

Удаляясь от места «боя», он думал. Когда он был мальчишкой, он тоже принимал участие в «дворовых» войнах и стоял за свой двор. Где же теперь его двор? Куда ему деваться теперь? Продолжать жить с ворами? Он стал вором тогда, когда воровская жизнь разваливалась, когда ворам понадобились свежие «кадры», чтобы было кому защищать спины «авторитетным» вместо ушедших или зарезанных.

Он стал вором, потому что имел уже славу легендарного беглеца и потому что сам от окружающей жизни стал если не жестоким — жестким и научился бить других.

Воры, принимая его в свою среду, не догадывались, что он уже разочаровался в их «принципиальности» и «честности», в экзотике их быта и законов, став одним из них лишь для того, чтобы не быть терроризированным ими же.

Еще было одно обстоятельство, заставлявшее его войти в воровское сословие даже тогда, когда он в нем уже разочаровался: после одного из побегов, находясь в одиночной камере на спецрежиме, в условиях, достойных страшных преступников, убийц и грабителей, с которыми его содержали, он решил отныне соответствовать этим условиям. Он внушил себе, что уже является страшным человеком, и стал распространять о своих «подвигах» слухи более чем правдоподобные. И о нем пошла молва...

Но теперь он не хотел возвращаться к этой разлагающей жизни. Куда? Куда же? Один во всем мире, один — значит, против всех.

Где это видано, чтобы один противопоставил себя всем? Он понимал: один не может знать больше, чем знают миллионы, а правым бывает

тот, кто знает больше. Значит, он неправ? Тогда что же... сдаться на милость правосудия? Снова тюрьма, колония...

Было еще одно место, которое он любил, потому что чувствовал себя там будто на необитаемом острове. Этот чердак четырехэтажного старого дома он открыл случайно. Здесь за одной из труб он соорудил постель из матраца, овчинной шубы, одеял и даже подушек. Он отгородил эту щель от остальной части чердака мебелью, вышедшей из употребления, и время от времени посещал свой «особняк», отсыпался около беспрерывно гудевшей от ветра трубы.

Сюда он и пришел теперь, чтобы отлежаться. Обычно он выходил из своего убежища после двух-трех часов ночи. Ночью на улицах тихо и спокойно и сам город кажется добрее, чем днем. Гуляя по ночному городу, он непременно останавливался у стендов при отделениях милиции «Разыскивается преступник». Особенно запомнилось ему добродушнейшее старушечье лицо. Эта бабуля устраивалась няней, а в отсутствие хозяев обкрадывала их. Разглядывая милое старушечье лицо, он представлял рядом с нею свой портрет, но с надписью: «Пропал человек»...

Он подолгу не вылезал из этого логова, спал, мечтал, ловил голубей, стрелял из рогатки в крыс, пытающихся оспаривать у него право на эту дичь.

Началось все с кашля. Затем появилась температура. Он лежал и хрипел. Набравшись сил, он кое-как спустился за бутылкой водки. Забравшись обратно, выпил водку и... уже ничего толком не помнил. Он бредил, задыхался от кашля. Так прошла целая вечность. В полубреду, слабея от голода, он готовился тихо перейти в мир иной, и это ему наверняка удалось бы, если бы этот чердак находился в каком-нибудь другом городе: ведь только в Таллине еще живы трубочисты.

Серый не помнил, как черный человек постоял, удивленно рассматривая его, прислушиваясь к его стонам, а затем доставил Серого вниз — трубочист жил в полуподвале. Этот черный человек безропотно слушал бредовые рассказы Серого, в которых действительность и фантазия смешались. Серый туманно представлял, что черный человек, пахнущий обычно сажей и смолой, иногда перевоплощался, становился белым, и пахло от него тогда камфарой, а Серого кололи в тощие руки дистрофика. Потом мало-помалу в его крепнувшее сознание проникла женщина, от которой тоже пахло камфарой. Она давала ему таблетки, но остальное время была где-то на расстоянии — в кухне, как выяснилось. Оттуда до Серого доносились приглушенные голоса людей не только днем, но и по ночам. Это длилось долго. Постепенно он стал понимать происходящее. Этому содействовали горячее молоко, овсяная каша и мясной бульон, которыми его кормили с того дня, как в этом доме появилась молодая женщина с голубыми глазами и мягкими пальцами. Наконец, состоялось знакомство с черным человеком — одиноким трубочистом Томасом.