— «В любом случае, я принимаю ваше предложение. Благодарю вас за такой шанс», — вот и всё, что я смогла ему показать.

Мы разошлись по своим комнатам. Я поняла, что мне стоит написать брату письмо. Не то, чтобы я беспокоилась о нём или так сильно хотела рассказать о том, что наконец-то вернулась в отчий дом. Мне нужно было убедиться в том, что он точно будет там же, где и пять лет назад. Потому что, учитывая то, что, продолжая дело отца, он способствовал его расцвету, так что обитать он мог на любой из точек. Мне нужно было предусмотреть всё.

Однако, несмотря на то, что у меня появился луч надежды, за написание письма я села в расстроенных чувствах…

Этим же вечером чемодан был отодвинут. Я написала небольшую записку, и, несмотря на не самый чистый пол, я легла на него. Мне предстояло протиснуться под роялем. Совсем немного, чтобы записка оказалась под ним, однако, чтобы не ударила прямо Чарльзу в ступню. Хотя меня терзали смутные сомнения в том, что он заметит это сразу же. Насколько я успела понять, он действительно любит играть на рояле. Он нежно нажимал на клавиши, а руки скользили по белому так быстро, что, казалось, даже нашей учительнице из пансиона никогда не достичь такого эффекта. Он был одержим идеей играть и каждый раз, когда в мелодии проскакивала хотя бы одна ошибка, он начинал снова. В большинстве случаев, это слышала только я. В полную силу он играл только между завтраком и обедом, когда дети находились в школе, а у остальных «почётных» жителей дома это время в распорядке дня значилось как свободное, отведённое для каких-либо развлечений. Вечером же, когда все, как правило, возвращались из сада, уставшие от активных игр и бесконечных разговоров, Чарльз садился за рояль вновь. Он тихо перебирал клавиши, боясь кого-то потревожить. Сначала мне казалось, что это напускное, однако, всё вышеуказанное повторялось изо дня в день.

И вот теперь он снова сидел за своим привычным местом, наверное, чересчур увлечённо всматриваясь в клавиши, которые, как по мне, любить мог бы только тот, кто одержим этим. Скорее всего, это именно о Чарльзе Блэйке.

Может, у него голова слишком сильно забита творчеством и нотами? Именно поэтому я не могу прочить его мысли?

На ум приходила догадка за догадкой и находилось там место даже самым невероятным. Как-то раз, в библиотеке пансиона, на глаза мне попалась книга о так называемом вампире. Главный герой пил из людей кровь, и, в сущности, являлся мёртвым. Что, если Чарльз — вампир? Он мёртв, поэтому я не могу прочитать его мыслей.

Или… Он — оборотень? У него два обличья, поэтому мой дар колеблется между ними, и, в конце концов, не может выбрать ни одно.

А, может, он пустил в себя тьму, заключил контракт с дьяволом и теперь его душа темна настолько, что я напрасно пытаюсь рассмотреть за ней хоть какие-то его собственные мысли. Ведь всем известно: людям, заключившим контракт, мысли нашёптывает демон.

Нет, нет. Это всё слишком… сказочно? Это просто выдумки писателей. Такого на самом деле не бывает, а если и бывает… неужели бы у Чарльза была такая светлая и обаятельная улыбка, заключи он такую сделку?

И правда светлая.

И правда обаятельная.

На этой мысли я осеклась и отпрянула от записки. Заметит прямо сейчас — хорошо, заметит позже — пусть, ведь я не планировала спать сегодня достаточно долго. Если же не найдёт вовсе — так тому и быть. Я не горю желанием говорить с ним о чём-то, выходящем за грани обычной болтовни, которую нас учили поддерживать. Даже несмотря на то, что от практических занятий я, так как врождённые данные не позволяли, была отстранена. И, всё же, я чувствовала, что должна извиниться. Мне всё равно, что твердит об этом этикет.

— Леди не пристало извиняться первой, — твердила мне и мать, и учителя в пансионе. Но что, если виновата я? Зачем мне заставлять извиняться мужчину? Неужели я не смогу переступить через гордость для того, чтобы успокоить свою совесть?

— «Простите меня. Мне не стоило относиться к вам так. К сожалению, вместо воздушных замков, я строила на ваш счёт лишь предубеждения. Надеюсь, это недоразумение не застало вас врасплох. Ещё раз благодарю вас за то, что предложили мне отправиться с Вами».

Отряхнув от едва заметной пыли платье, я села за стол. Написать письмо подруге, написать письмо подруге, написать письмо подруге… Брату письмо уже было отправлено: я знала, что наша кухарка ездит в город за продуктами, так что с этим проблем не возникало. Другое же дело весточка Розе. Она будет рада получить от меня хоть что-то — в этом сомнений не было.

Однако, слова совсем не желали приходить на ум. Что же написать? Что же написать? Из головы выходили даже те вводные фразы, которым нас учили в пансионе. Это не честно. Почему? Неужели, это так сложно, написать пару строк Розе? Почему это сложнее, чем даже написать Чарльзу?

Чарльз. Чарльз. Чарльз. Чарльз.

Неожиданно даже для себя, я встала из-за стола и принялась ходить по комнате взад-вперёд. Я не могла успокоиться просто так. Почему-то мне нужно было дождаться, того, что именно этот молодой человек прочитает. Мне бы сейчас заботиться о том, чтобы моё письмо прочитал брат и правильно на него отреагировал. Но нет. Всё, что находилось у меня в голове на тот момент — это то, как отреагирует на моё послание Чарльз Блэйк, сидевший в соседней комнате.

Ещё один шаг — и я снова наступила на платье. Однако, без таких «походов» никуда — я слишком нервничала, поэтому не оставалось ничего, кроме как взяться за него руки и приподнять. В таком случае, были видны ноги. Но разве я могла об этом думать? Это слишком волнительно. Я… Я не могу сдержать себя, не могу думать ни о чём другом.

Наконец, последние ноты сложного произведения растворились в воздухе. Он закончил игру. Я едва сдерживала себя от того, чтобы снова опуститься на колени, снова заглянуть под рояль, чтобы проверить, там ли моя записка. Почему я так нервничаю? Ведь перед этим мы уже переписывались.

— Но не так, — прозвучало у меня в мыслях.

В скором времени, спустя буквально пару минут, прямо у меня под ногами оказалась записка. Да, вот она, наконец-то. Чуть ли не прижимаясь к полу, я тут же зашелестела хрустящей бумагой. Он написал. Он написал.

— «Нет. Единственный, кто должен молить здесь прощения — это я. Мне не стоило за вами подглядывать. Мне жаль, что так получилось. Я позволю себе скрыть детали истории, но, всё же, скорее всего, именно из-за меня ваша тётушка узнала о нашей переписке. Могу лишь надеяться на то, что моё общество для вас будет приятным».

— «Как я могу игнорировать того, кто живёт через стену от меня? Просто теперь нам придётся прятать переписки как можно дальше».

— «У меня есть идея получше», — гласила первая строчка его послания. — «Однако, если позволите, хотел бы полюбопытствовать, не устали ли ваши ноги? Вы ходите по комнате так, будто чем-то взволнованы».

— «Вы снова подглядывали?! Вы же только что попросили за это прощения!» — эти несколько строк были написаны мною в невероятном порыве гнева. Зачем он вновь сказал это? Зачем снова подсматривал? Почему на этот раз я ему поверила? Вот что такое не знать мыслей человека. Не зная того, что у него в голове, начинаешь верить обещаниям, начинаешь думать, что человек хороший, что лгать он не может априори. Однако тут же тебя подстерегает новый сюрприз. И ты разочаровываешься в людях. Как же остальные живут без такого дара, как у меня? Как же они отличают плохих людей от хороших? Как же они оправляются после таких потрясений?

— «А вы снова верны своим предубеждениям, построенным лишь после первого впечатления. В сущности, вы считаете, что мы оба остались при своих взглядах. Однако, вы забываете о том, что я абсолютно ничего не упоминал о подсматривании. Думаю, в отличии от меня, Энни, чья комната находится прямо под вашей, едва ли решится сказать вам, как многословно стучат по её потолку ваши каблучки».