— В таком случае, будьте добры, за каждую вещь, которую я приобретаю для себя и, по-вашему мнению, она должна быть включена в мою сумму, присылайте мне чеки и расписки. Я не хочу оставаться у родной тётушки в должниках, — я понимала, что играю по её правилам. Я тоже лицемерю. В каком-то смысле. Но в этой игре я могу выиграть лишь когда приму все её правила на себя.

— Хорошо. Надеюсь, ты понимаешь, что все мы желаем тебе только самого лучшего, ведь ты ещё такое дитя и столькому можешь научиться. У тебя впереди столько балов, столько приёмов, столько платьев и женских причуд. И я буду счастлива дать тебе всё это.

— Нет, спасибо, разрешите забрать дом и вышвырнуть вас отсюда, — пронеслось у меня в голове. Возможно, я взяла бы на воспитание Лукаса и Энни, её детей-близнецов. Но не больше. Они не виноваты в том, каким стал их отец и что сейчас творит их мать.

— Могу ли я пройти в свою комнату? — будто проигнорировав фразу о беспокойстве, написала я.

— Конечно же. Пойдём вместе, — это звучало так радушно, что мне стало гадко на душе. Отвратительная особа.

Но всё это меркло пред тем, что я наконец-то увижу свою комнату. Наконец-то. Это единственное, что я хотела увидеть всё это время. В пансионе у нас не было собственных опочивален — только комнаты на два человека. Мне попалась весьма неплохая соседка. У неё я даже успела кое-чему научиться, но, всё-таки, ничто не заменит родную комнату, с родной кроватью и простынями, которые даже пахнут как-то по-особенному, породному.

Не помня себя от счастья, я побежала на второй этаж. Иногда я даже забывала придерживать руками платье и особенно тот карман, в котором ютилось завещание отца. Мне было всё равно. Я просто летела на крыльях счастья, не замечая ни мыслей своей тётушки, ни того, что наверху кто-то играл на рояле. Кажется, звук доносился из моей комнаты. Радушный приём? Нет, для Миллисент это слишком. Тем более в моей комнате нет рояля — туда он не помещается.

Все мои сомнения развеялись, как только я распахнула дверь. Но увиденное заставило меня удивиться больше, чем сад, состояние дома и поместья в общем вместе взятые. В моей комнате сидел абсолютно неизвестный мне молодой человек, весьма неплохо одетый и даже ухоженный. Он играл на рояле, но, как только я так своенравно открыла дверь, прекратил. И, помимо того, что этот юноша делает в моей комнате, вопрос меня интересовал только один: как в мою комнату поместился рояль?

— Твоя детская комната пустовала, и я решила, что по прибытии тебе, как совершеннолетней взрослой девушке, имеет смысл переехать в другую комнату. Эту же я отдала моему воспитаннику, Чарльзу Блейку. Помнишь моего дворецкого? Он был со мной всегда и везде, к тому же, так часто выручал, что, когда перед смертью он попросил приютить его сына, дабы тот не остался сиротой, я просто не могла отказать, — она начала говорить достаточно быстро, будто волнуясь, но едва ли это скрывая. Впрочем, в том, что она любила сына своего дворецкого (а я буду верить, что этот не их общий) по-настоящему. В её мыслях проскользнуло «милый». В любом случае, его она любит больше, чем меня. Плохо это или хорошо, я не знаю: она никогда не заботилась обо мне по-настоящему.

— Чарльз Блейк, — молодой человек решил, что самое время представиться. — Воспитанник госпожи Гест.

— Чарли, это Ленора Рассел, дочь моего брата, который владел этим домом, — тут же вступилась тётушка. Посмотрите, какая забота. — Она нема с рождения.

— Приятно с Вами познакомиться, — он дёрнул руку, чтобы, скорее всего, взять мою и поцеловать, но, видимо, противным, укоризненным взглядом, тётушка указала, что делать этого не нужно. И правда, это не было частью правильного этикета. Не тот случай, чтобы целовать руку.

Он должен был это знать, ведь он воспитывается Миллисент, а, значит, должен был усвоить этикет уже давно.

Может, он не знал?

Я посмотрела на него, пытаясь понять, что у него в голове. Чувствует ли он стыд? Не потерял ли он своего достоинства? И… Как я ему? Всё же, в одном доме нам придётся жить ещё достаточно долго.

Однако, пустота. Пустота, в которой, кажется, нет дна, начала или конца. Я просто не могу понять, что в его мыслях. Я… Я не могу прочитать то, что он думает. Как это? Впервые в жизни я не могу сделать это. Это невозможно! Может, что-то не так?

Я перевела взгляд на тётю и прочитала её мысли. Ненависть и некоторая неловкость. Всё в порядке, моя сила всё ещё при мне. Тогда почему мысли этого Чарльза я не могу прочитать? Почему именно его?

— Ленор, дорогая, нам нужно посмотреть твою комнату, — тут же одёрнула меня Миллисент, хватая за руку.

— Был рад с Вами познакомиться, — он радостно поднял руку, будто прощаясь и улыбнулся. Что-то мне подсказывало, что это — единственная частная улыбка за сегодня.

В любом случае, с этим мне предстояло разобраться позже. Я просто пошла дальше по коридору и прошла в любезно открытую тётушкой дверь соседней комнаты. Мои чемоданы уже стояли около кровати, сама кровать казалась весьма мягкой, шкаф большим, а стена… В стене красовалась дыра, ведущая в соседнюю комнату, судя по всему, прорубленная для не помещающегося рояля…

________________

* — приватные школы для девушек, пансионаты для благородных девиц

— Ленор, дорогая, просыпайся! Уже утро! — в дверь отчаянно стучала моя тётушка, норовя услышать от меня хоть какой-то ответ. Учитывая то, что я не могу сказать ни слова, мне пришлось открыть глаза, затем — медленно подняться и подойти к письменному столу. Кажется, на этой новой кровати я отлежала себе один бок. Это мешало быстро наклониться и написать хотя бы одно слово на листе бумаги. А ещё мои глаза всё ещё оставались залипшими и сонными.

— «Я уже встала. Спасибо за то, что потрудились меня разбудить», — помня о приличиях, я правильно расставила все знаки препинания и, несмотря на пару клякс, сунула записку под дверь. Всё же, присутствовала память о том, как нас отчитывали за малейшее несоответствие правилам приличия и грамматики. Теперь, разбуди меня хоть в час ночи, я точно буду знать, как правильно писать и где ставить запятые, а где — правильное обращение.

Затем, последовал самый трудный этап. Вчера, поняв, что устала от всего произошедшего за день, я попросилась принять ванну и заснула мёртвым сном, оставив позади не только ненависть тётушки, но и мысль о том, что-то, что у этого Чарльза в голове, прочитать невозможно. Но сегодня я вспомнила об этом вновь.

Впрочем, пока что моей самой большой проблемой были платья. Более-менее опрятно выглядело то, в чём я приехала и то, что я успела взять из чемодана на сегодня. Кажется, сегодняшнее свободное время я определённо потрачу не на письмо бывшей соседке по комнате, а на «обживание» комнаты вещами.

Я стала медленно одеваться. Ночная рубашка оказалась на стуле, а на мне — тугой корсет, нижнее бельё. Оставалось платье. Но, как бы я ни старалась, застёжка прикреплённая к ткани расстёгиваться не намеревалась. Это раздражало меня настолько, что я не могла сдержаться, и, будь у меня голос, об этом узнал бы уже весь дом.

Однако, кое-кто, всё-таки, предпочитал себя не сдерживать.

— Ай! — где-то под роялем послышался тихий шепот. — Рука затекла.

Кажется, тот, чьи мысли невозможно прочитать, пользовался этим так бесстыдно, будто это было прописано в законах дома. Теперь я понимала, для чего эта потрясающая дыра в стене. Извращенец! Ну, ладно бы подсматривать за прислугой. Но за мной зачем? Разве он не знает, чем это должно закончиться? По всем канонам, я могу обвинить его и больше никогда с ним не заговорить или даже не обратить на него внимания. А ещё сказать дядюшке Эдмунду, что этот наглец себе позволяет. Конечно, эта мера для меня последняя, но откуда ему об этом знать? Вдруг я их тех барышень, которые чуть что — сразу же бегут жаловаться к родне?

Но я не из таких. Поэтому, пританцовывая в ритме вальса, я направилась к cтолу, затем, написав пару строк, скомкала лист и, подойдя к роялю, резко закинула под него.