За первым эшелоном подъехал второй, потом следующий и…
— Коминтерн слушает.
— По радио сообщают, что эшелоны Первого Корпуса Бессмертных обезоружены германскими железнодорожниками и возвращены обратно к границам Франции.
Тов. Джонс
ШТРЕЙКБРЕХЕР
Иллюстрации Т. Д. С.
I
КОГДА капитан узнал, что Генри Мидлстон социалист, он позвал его к себе и кратко сказал:
— В следующем порту!
Генри кивнул головой. Не впервой слышал он эту фразу. За последние три года уже несколько раз высаживали его на середине рейса.
На этот раз дело обстояло еще не так плохо. Судно было уже у берегов Англии, и «следующий порт» был английским портом. Жалованье предстояло получить немалое, а значит добраться до своего города будет легко.
Хуже бывало когда «выкидывали» где- нибудь в чужой стране. Тогда приходилось шататься по нескольку дней в поисках работы, жить поддержкой организации и ждать судна, с капитаном которого раньше не приходилось встречаться.
В дверях каюты он остановился. Капитан звал его:
— Мидлстон!
— Есть, капитан!
— Распишитесь!
Генри взял карандаш и вывел свою фамилию в графе «причитается». Капитан закрыл книгу и положил ее на полку.
Генри ждал.
— Можете идти!
— Но, капитан!
— Можете идти — говорю я вам!
Генри понял, что разговаривать нечего.
Он круто повернулся и уходя хлопнул дверью.
Свежий соленый ветер ударил ему в лицо. Серая гладь моря на горизонте разрывалась черной полосой, окутанной облаками дыма. «Следующий порт» был близко.
Генри спустился в каюту команды и собрал свой небольшой багаж. Книжки он особенно бережно спрятал в складках одеяла.
Потом, присев на койку около перевязанного ремнем багажа, он стал обдумывать свое положение, машинально шаря руками в карманах. В одном из них уныло звенели четыре пенса.
II
ПОРТ, в котором он высадился или, вернее сказать, в котором его высадили, он знал как свои пять пальцев В конце-концов, положение не было безнадежным. Обойдя две-три таверны, он неминуема встретит кого-нибудь из своих и с их помощью доберется до дома. Можно и прямо обратился в комитет.
Но не такой человек был Генри. Свою руку он протягивал за помощью только тогда, когда терял всякую надежду на возможность работы. И первой мыслью его, когда он ступил на скользкие и грязные камни набережной, была мысль о работе.
Вечерело. Скользкий, густой туман прополз над крышами зданий и тяжелой массой лег в каналы улиц. Как чьи-то удивленные глаза смотрели расплывшиеся пятна фонарей. Едва видные сквозь серую завесу скрипели суда. Далеко в море плакала одинокая сирена.
Генри устало ругал и туман, и фонари, и сирену и почти ощупью шел по краю набережной. Путеводителем ему служили ярко освещенные окна большого отеля, теперь сливавшиеся в одно туманное пятно. Около этого отеля была таверна «Трех Друзей».
Идти было не только трудно, но и опасно. Под ноги то и дело попадались канаты и цепи, так что каждый раз прежде чем ступить, надо было, вытянув ногу, пошарить перед собой. Неосторожный шаг мог повлечь за собой купанье, которое при таком тумане окончилось бы плохо.
— Черт вас тут понаставил! — не выдержал, наконец, Генри, — ударившись коленом о какой-то ящик. — Какой дьявол грузит в тумане?
— Тебя не спросили — огрызнулись из белой мути. — Шел бы лучше помочь, а то людей не хватает.
— Работа?
— Сколько угодно! — из мглы вынырнуло лицо, освещенное фонарем.
— Есть работа? — переспросил Генри.
— Говорю, сколько угодно. Ищешь?
— Не прочь.
Человек с фонарем повернулся и Генри пошел за ним. Скоро муть тумана разорвалась светом шести фонарей, укрепленных на сходнях, ведших в брюхо грязного парохода. По ним, сгибаясь под тяжестью ноши спускались и поднимались люди. На берегу лежали кучей небольшие продолговатой формы ящики.
— Шесть пенсов штука. Валяй!
Генри нагнулся, ни говоря ни слова, поднял один из ящиков и чуть не упал под его тяжестью.
— Какого лешего вы наложили туда?
Ему никто не ответил, и он взвалил ящик на плечи пошел по сходням.
На втором десятке Генри остановился. Десять шиллингов деньги, на которые можно добраться до дому. Да и спина болит.
— Устал? — проворчал человек записывавший ящики. — Неженка! Получай!
И он отсчитал звенящие кругляшки в болевшую от работы руку Генри.
— Раз, два, три… пять… десять… Олл райт!
— Олл райт! — кивнул головой Генри.
Вот теперь дело другое! И поесть можно и трубку лишний раз раскурить. Повезло.
С первых же шагов повезло!.. И засунув руки в карманы, он скрылся в туман, насвистывая Интернационал.
Человек считавший ящики, прислушался, и расхохотался.
— Дурак!
III
ВЕРОЯТНО и десяти шагов не отошел Генри, как из тумана вынырнули две фигуры. Одна из них прыгнула прямо на Генри.
Сильная рука схватила его за грудь, и увесистый кулак вынырнул из тумана к самому его носу. И вместе с кулаком едва слышно вынырнуло тяжелое и обидное слово:
— Штрейкбрехер!
Генри отшатнулся. Человек державший его мог бы сейчас его ударить по лицу, повалить на землю, быть и топтать ногами. Все это было бы ничто в сравнении с тем ужасным оскорблением, которое так прямо и уверенно кинули ему из тумана. — Штрейкбрехер!
— Нет! — закричал Генри, протягивая руки, словно отталкивая что-то от себя. — Нет! Нет! Нет!
Есть люди, которые не лгали ни разу в своей жизни. Их голос приобретает особый оттенок твердости и уверенности, словно они и мысли не допускают, что кто-нибудь может не поверить им.
Такой человек был Генри, и такой у него был голос.
Человек державший его за грудь фуфайки, потянул его за собой и в тусклом свете уличного фонаря повернул к себе лицом.
— Генри!
— Эдд!
— Прости, я думал что ты из этих.
— Из каких?
— Из тех, кто грузит там ящики.
— Ящики?
— Да, ты оттуда шел. Ты видел их?
— Я помогал им.
— Ты?
— Я.
— Ты грузил ящики, Генри?
— Да, Эдд.
— И много ты получил за это?
— Вот. — Генри вынул деньги из кармана.
Раз! Эдд ударил его по руке и монеты со звоном потерялись в тумане.
IV
ВСЯКИЙ моряк пьет. Пил и Генри Но допьяна он никогда не допивался: кружку, другую доброго портера, чтобы прочистить горло, саднившее от соленых ветров моря, да иногда, когда шторм бывал очень силен и дождь превращал человека в мокрую тряпку — стаканчик виски. Товарищи подтрунивали над ним, но зная его силу и храбрость, эту странность, прощали, а начальство недовольно хмурило брови когда в мертвецки пьяной компании моряков, возвращавшихся на борт, твердо и прямо шагала приземистая фигура Генри Мидлстона.
Трезвый моряк большая неприятность для капитана судна.
Но сегодня в таверне «Трех Друзей» Генри пил так, как может пить, только заправский пьяница. Стакан за стаканом вливал он в себя виски, мешая ее с пивом и портером, бросая монету за монетой на грязный вонючий прилавок. И сколько ни пил — ни тени опьянения. Мозг оставался свежим, руки не дрожали, ноги слушали и не задевали за покоробившиеся доски пола. И хуже всего то, что в трезвом мозгу, как звон сигнального колокола билось жестокое слово:
— Штрейкбрехер!
Те, что остановили его, сидели за одним из столиков и внимательно смотрели за каждым его движением. В их глазах чувствовалась глубокая жалость и когда, запрокинув голову, он вытряхивал в горло последнюю каплю очередного стакана, они печально кивали головами.
Генри словно забыл о них. Вначале они пробовали удержать его, но напрасно. Всегда ровный и мягкий он сердито послал их к черту и теперь пил не глядя, не видя тех, кто открыл ему глаза, кто показал ему весь ужас случившегося.
