В освободившийся проход хлынул поток людей Трехлапого. Но на вершине столько лучников было не нужно. Да и не было у наемников столько хороших стрелков. На вершине вновь возник жаркий спор. А на самой лестнице образовался внушительный затор. Суетились наемники, ведь каждому из них хотелось пощелкать самострелом или понатягивать тетиву лука с вершины, чем атаковать, пусть и в спину, пиратов с южных островов. Орали друг на друга красные от натуги десятники. Словом царил обычный предбоевой бардак.

Пока суть да дело, тычками, пинками и добрым словом Трехлапый разделил свою урлу. На вершине осталось дюжина стрелков, а остальные убрались вниз по лестнице, осыпая отборными ругательствами счастливчиков.

Тем временем на сцену предстоящей схватки вывалила разношерстая толпа гасильщиков. Вооруженные обычными дубинами и ножами, эта волна живых, но явственно невменяемых людей, не на секунду не тормозя, обрушилась на передовую пятерку пиратов во главе с оберуким воином.

Абсурд происходящего позволил выиграть гасильщикам несколько лишних мгновений, прежде чем основной отряд пиратов отреагировал на безумцев.

Затоптать, смять обнаглевшую чернь. Пираты заулюкали и с допустимой ленцой стали разворачиваться в подобие боевого строя.

Но схватка сразу превратилась в иступленную битву. Авангард пиратов пал стремительно. Морские разбойники разменяли свои жизни где-то одну к трем напавшим. Уцелел только оберукий. Забрызганный кровью, он удивительно грамотно отбивался от потерявших разум членов шайки гасильщиков.

Евлампий наблюдая эту замятню, испытывал смешанные чувства. В дело вступила похожая тварь, что знатно погоняла его прошлой ночью. Корсары находившиеся в первых рядах попадали, как кули с мукой. А оберукий, хоть и устоял, пропустил сразу два удара и тоже упал.

Собратья павшего отреагировали стремительно. Двое, подобно вихрю, рванули вперед в атаку, а двое оставшихся учудили действо — вспышку и оглушительный гром, разворотивший остатки ватаги зомбированных людей. Следом пришел черед и пожирателя душ.

Отчаянный визг умирающей твари, и ярость оберуких мечников удивительным образом подхлестнули восприятие Евлампия. Он буквально почувствовал, как срываются стрелы и болты с луков и самострелов команды Трехлапого. Момент был выбран на редкость удачно.

Пираты, шокированные встречей с непознанным, слишком поздно заметили новую угрозу. Лишь когда на землю повалилось с десяток убитых и раненых корсаров, а строй наемников, ощетинившись копьями и щитами навалился на их колонну, они загомонили и бросились убегать, подальше от убийственного потока стрел и строя безжалостных наемников.

В доспехах и с тяжелыми щитами и с копьями наперевес наемникам догнать легко одоспешенных пиратов оказалось невозможно. Втянувшись в ущелье, они пропали из виду стрелков и Евлампия.

Внизу остались стоять только четверо оберуких. Но они не спешили помогать своим союзникам. Евлампий физически ощутил сгустившееся там немое напряжение. Из ущелья навстречу оберуким медленно выходила Сиятельная леди Ди, со своими двумя телохранителями.

Хоть расстояние было и велико, Евлампий готов был поклясться, что видит, как побелели от напряжения руки оберуких, сжимавшие рукояти мечи и как налились гневом загорелые лица телохранителей демонесы.

Так встречаются старые, непримиримые враги. Знающие друг друга до последнего штриха и абсолютно ненавидящие своего антипода.

Драматичный финал, исполненный внутренней борьбой страстей и долга, испортили стрелки-наемники, принявшись на пределе дальности метать стрелы в оберуких.

Оберукие вновь разделились. Один из них, невзирая на град стрел, бросился к отвесной стене и необыкновенно ловко стал взбираться на вершину каменоломни. Евлампий восхитился мастерству оберукого. Такая скорость и ловкость не снилась даже ему. Стрелки, по своему оценив силу человека, карабкающегося по отвесной стене с приличной скоростью, а до этого отбивавшего на бегу стрелы, сочли за благо сбежать со своих позиций.

Взобравшись на вершину, оберукий воин не стал преследовать улепетывающих наемников. Он, словно хищный зверь, почувствовал присутствия Евлампия, и вырвал из-за спины свои клинки. Отставной диверсант не стал играть в прятки. Такой враг был вызовом самому себе, своему умению убивать!

Змей вышел на открытую площадку держа в левой руке палаш, а в правой сжимая засапожный нож. Если оберукий изготовился к схватке и медленными шашками стал сближаться с наемником, то Змей кинулся вперед с максимальной скоростью.

Когда до оберукого оставалось буквально два шага, Евлампий изо всех сил послал свое тело в крученный полет. По сложнейшей траектории — сначала с отклонением от противника, а затем с приближением к нему чуть сзади справа. Поймав палашом, который не пережил такого варварского обращения и сломался, удар меча, Змей вонзил свой нож точно в шею оберукому и спокойно покатился по каменистой почве. Дело было сделано…

13

Над городом только занимался закат, когда, поеживаясь от уже ощутимого холодка, на работу вышли фонарщики, ведь вечер был не за горами. В синей дымке, вдали проступали контуры горных вершин и нереальные, неправдоподобные, будто неоконченный набросок какого-то средневекового замка ажурные башни земляного вала. Лишь отчетливо слышный лай собак, да крики заигравшихся детей выдавали, что за этим неправдоподобием таится реальная жизнь, что это не декорация, не мираж.

Змей меланхолично жевал очередную сдобную булочку и делал вид, что любуется безукоризненным видом палисадника, не забывая приглядывать за входной дверью этого крохотного домика, что был зажат с двух сторон массивными особняками уважаемых жителей города. А сам вспоминал, как собственно он здесь оказался…

Ловко избежав общения с сиятельной леди Ди, Евлампий поспешил вернуться в город. Его ждал неоплаченный долг к последнему из рода Абу-Бакаров. Привыкнув всегда обстоятельно и в одиночку доводить неоконченные дела до конца, наемник вновь надеялся, что абсолютная память снова его выручит.

Спешный боевой ход — тысяча шагов бег, две тысячи шагов ускоренный шаг, позволял полностью отдаться размышлениям, оставив тело на одни боевые рефлексы. Ход размышлений успокаивал разгоряченный разум, давая необходимую нагрузку сознанию. В новости о наемном убийце было, что-то важное. То, что сначала было наемником незаслуженно упущено. Усиленный мозговой штурм обязан был помочь выявить это что-то.

Евлампий не удивился, узнав, что Абу-Бакар имеет братьев. От этого и надо начать плясать. Вновь услужливо заработало подсознание и в голове к слову «Абу-Бакар» всплыло еще два слово «старший» и «секс». Со словом «старший» все было понятно старший брат из рода Абу-Бакаров. А вот секс? Тут никаких ассоциаций не возникало.

Но сдаваться Евлампий не привык. Секс, тело, страсть, желания. Слова вспыхивали подобно огонькам праздничного салюта и гасли, если не удавалось их связать воедино. И Евлампий продолжил доставать из подсознания образы, как фокусник из своей шляпы кроликов. Извращенный секс, плеть, наручники, секс игрушка. Рабыня. Есть. Да получилось. Наемник даже приостановился. Ибо сейчас он выудил из подсознания одну подслушанную фразу двух ночных жриц любви — «Она попалась на крючок старшего Абу-Бакара по собственной глупости. Теперь она просто высокородная услада для его тела. Покорная раба его извращенных желаний».

Все как всегда, ничего не меняется в этом мире — страсть к женщине делает даже сильного мужчину уязвимым и слабым.

Теперь, став обладателем имени, найти еще не утратившей былой красоты вдову уважаемого купца особого труда не составило. Той до смерти надоело тешить похоть влиятельного убийцы и ежедневно бояться за жизнь своих детей. Ее не пришлось даже уговаривать помочь. Она сама, узнав, что хочет гость, предложила изящный план мести.

Почти каждый вечер, всегда в одно и тоже время к вдове являлись двое из шайки и сопровождали вдову в уютные съемные апартаменты. Отличительной особенностью этого особняка было то, что дом соединялся подземным ходом с тайным логовом главаря банды. Ибо даже в том доме-крепости главарь бывал теперь не часто, опасаясь за свою жизнь.