Листовничая глубоко затянулась и раздавила недокуренную папиросу в пепельнице.

– Штурмбанфюрер он. Майор по-нашему. – Она махнула рукой. – Иди давай, плясунья. И кавалера своего от себя далеко не отпускай.

– Хорошо, – пробормотала Ида и поспешно встала.

– Подожди! – окликнула её командирша, когда она уже собиралась выходить. – Ты б с ним роман закрутила, что ли. А то ни богу свечка, ни чёрту кочерга. В койке, да с красивой девахой, мужики до разговоров охочие, много бы мог чего полезного выдать.

Ида вспыхнула. Она смотрела на Листовничую, округлив глаза, и не могла вымолвить ни слова – они просто не шли на язык.

– Да вы за кого… – наконец вернулся к ней дар речи. – За кого вы меня держите?!

– За шпионку, – усмехнулась командирша. – А шпионки никаким способом не брезгуют.

Ида не ответила. Она так резко дёрнула на себя дверь, что чуть было не впечаталась в неё лбом, и пулей вылетела на улицу. Внутри всё горело и полыхало. Гнев, злость, стыд – всё накинулось на неё разом, и принялось душить в своих раскалённых тисках.

Она злилась на Листовничую. Неужели та считала, что Ида способна пойти на такое? Улечься в кровать с оккупантом, целовать его, обнимать, называть любимым? Да никогда! Ни за что! Лучше сразу смерть!

Через полчаса, когда гнев поутих, Ида поняла: командирша была права. Это, конечно, действительно отвратительно – продавать себя ради сведений, но как знать, быть может, они спасут кому-то жизнь? А вдруг они помогут в освобождении Крыма или даже всего СССР? Разве её личная гордость стоит выше судьбы всей страны? Конечно, нет, и она должна пойти на этот шаг – ради себя, ради всех других. Ради победы.

На следующий день, едва только занялся весенний рассвет, к ней прибежал взмыленный, запыхавшийся Димка. Ида ещё спала. Он принялся звонить в дверь – долго, настырно, а когда на звонок никто не ответил, стал громко стучать. Из прихожей донеслись шаркающие шаги и недовольное «да иду, иду!» мамы. Ида нехотя сползла с кровати, сунула ноги в тапочки и накинула на белую ночную рубашку халат.

Димка влетел в квартиру вихрем, чуть было не сбив маму с ног. Глаза его сверкали, русые волосы были взъерошены, серый резаный картуз съехал набок. Сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз, внутри всё судорожно, до боли сжалось в плохом предчувствии.

– Ида! – завопил Димка, увидев её в проёме двери. – Листовничая!..

Ида подскочила к нему и зажала рот ладонью.

– Не ори! Тихо!

Мама побледнела и, прижав руку к груди, прислонилась спиной к стене. Ида потянула Димку за собой в спальню.

– Идём, там расскажешь.

Димка послушно пошёл за ней. Ида неслышно притворила за ними дверь и порывисто схватила его за руку. Он стащил картуз, нервно пригладил кучерявые волосы, отёр со лба пот и снова нахлобучил его на голову.

– Листовничую немцы арестовали, – наконец выпалил он.

И словно ледяная волна опрокинулась на неё и придавила к земле своей тяжестью. Ида неверяще смотрела на Димку. Ноги вдруг стали ватными, и она опустилась на скрипучий стул у заставленного косметикой и флакончиками духов трельяжа.

– Как арестовали? Откуда ты знаешь?

– Сам видел. Только что.

Ида покачала головой, встала, подошла к окну, но тут же вернулась назад. Новость никак не хотела укладываться в голове, и Ида не хотела ей верить. Она не знала точно, чем грозит им этот арест, но интуитивно чувствовала, что ничем хорошим.

– И что теперь? – едва слышно спросила она и подняла на Димку взгляд. – Что мы будем делать?

Тот пожал плечами.

– Не знаю. Наверное, затаиться нужно…

Ида в задумчивости прикусила губу и уставилась в стену. Мысли завертелись бурным водоворотом, и она никак не могла сосредоточиться. Бежать? Но куда? Сидеть тихо? А если и за ними придут?

– Я к ней как раз шёл, – снова заговорил Димка. – И тут смотрю: её выводят. Вся избитая, в крови, еле ноги тащит. А немцы её ещё и подталкивают…

– А ты что сделал?

– Как что? – удивился Димка. – Спрятался, конечно. За грузовик. Они меня не заметили. Посадили её в машину и увезли куда-то. Я в мастерскую зашёл, а там раскардаш такой, всё раскидано, разбросано. Наверное, искали чего. – Он сел на расправленную кровать, снова стащил картуз и принялся мять его в руках. – Что делать-то будем?

– Это ты у меня спрашиваешь? – вдруг вспылила Ида. – Я-то откуда знаю!

На некоторое время повисла тишина. Ида отчаянно пыталась придумать план действий, но как назло ничего не шло в голову. Только нервы натянулись тугой тетивой.

– Ладно, – вздохнула она. – Пока посмотрим, что дальше будет, а дальше придумаем. Как ты думаешь, Листовничая нас не сдаст?

– Кому? Фашистам? – Димка уверенно помотал головой. – Не. Точно не сдаст. Она не такая.

Вечером они узнали, что командиршу увезли в Симферополь – немцы, видимо, посчитали её главной подпольщицей. Все группы затаились в ожидании, тайные встречи и собрания были отменены. Никто даже не предполагал, кто сдал Листовничую, и знает ли этот человек что-нибудь ещё о феодосийском подполье и его участниках.

Ида с Димкой старались держаться вместе. Он приходил к ней рано утром и уходил за десять минут до комендантского часа. Они не говорили о Листовничей, понимая, что и у стен есть уши, но мысли о ней не выходили у Иды из головы. Что, если она выдаст их? – эту мысль они читали в глазах друг друга, но вслух её никто ни разу не произнёс.

Ида продолжала выступать в кабаре, ходить на свидания. Только теперь она понимала, что такое страх на самом деле, понимала, что прежде никогда не боялась немцев. А теперь в каждом из них видела того, кто вслед за Листовничей арестует и её. Каждый представлял для неё угрозу, и порой она даже боялась что-то говорить – а вдруг выдаст себя неаккуратным словом или взглядом?

Но неделя проходила за неделей, и никто не спешил вести её в комендатуру. Фон Вайц и Зиммель продолжали с той же настойчивостью добиваться её расположения, на выступления, как обычно, набивался полный зал, и каждый день Ида видела всё те же восхищённые взгляды, слышала те же комплименты. Значит, никто не догадывался о ней. Напряжение спало. У неё даже получилось заснуть и проспать всю ночь спокойно, не просыпаясь от каждого шороха.

Со временем возобновилась и деятельность подполья, и тогда они, наконец, узнали, что же случилось с их командиршей – кто-то умудрился выйти на связь с симферопольскими партизанами. Почти два месяца Листовничую держали в конюшне, что служила у нацистов тюрьмой для партизан, подпольщиков и их помощников. Каждый день её водили на допросы в комендатуру, а оттуда выволакивали в бессознательном состоянии. Все, кто видел её, говорили, что она перестала быть похожей на человека: на теле не осталось живого места. Пальцы, руки, нос – всё было переломано, губы превратились в одну сплошную рану, а глаза распухли настолько, что едва ли она могла хоть что-то ими видеть. Волосы сплошь покрылись кровавой коркой.

В конце апреля её расстреляли на глазах у всего города. Ни на одном допросе она так и не произнесла ни единого слова, и немцы просто-напросто устали с ней возиться – всё равно без толку.

Узнав об этом, Ида похолодела. Наверное, только тогда она чётко осознала: всё это не игра, не шутки, а война. Настоящая война, которая ведётся без правил, где ни у кого нет второго шанса, и перед каждым из них стоит только одна общая задача – победить.

Новый командир, высокий плечистый мужчина, обвёл собравшихся перед ним подпольщиков суровым твёрдым взглядом.

– Листовничая отдала свою жизнь за правое дело, – сухо сказал он. – Она отдала её за победу, и для нас она навсегда останется героем. Никогда память о ней не сотрётся из наших сердец. Нам нужна победа. И мы готовы идти на жертвы, чтобы добиться её.

К глазам подступили жаркие слёзы, и Ида позволила им скатиться по щекам, но тут же стёрла дрожащими пальцами. Да, они готовы добиваться победы до последнего, во что бы то ни стало, и если нужно, отдать ради неё свои жизни.