– Что поделать, – развёл руками врач. – Придётся поваляться. Раненым воевать вас никто не возьмёт.

Андрей хотел было снова возмутиться, но тут из шинели, в которую он укутал Филимона перед тем, как войти в госпиталь, послышалось приглушённое мяуканье. Врач встрепенулся, вскинул глаза и обвёл кабинет взглядом сквозь толстые линзы круглых очков.

– Это ещё что? Животное в помещении?

Андрей неопределённо пожал плечами, схватил шинель с котёнком внутри и поспешил ретироваться. Незнакомая медсестра провела его по коридору, несколько раз свернула направо и поднялась по широкой бетонной лестнице на второй этаж.

– Вот восемнадцатая, – мило улыбнулась она.

Андрей кивком поблагодарил её и вошёл в выкрашенные синей краской двойные двери. Помещение было сплошь заставлено койками, на обклеенной узорчатыми обоями стене висел портрет Сталина. Худой мужичок с перебинтованной рукой смолил папироску у окна, выпуская в дышащее апрельским теплом пространство струйки сизого горького дыма, а росший напротив платан шелестел нежно-зелёной листвой. Паркетный пол покрывал ворсистый ковёр.

– О, новенький, – приветствовал он Андрея. – Откуда пожаловал?

– Тысяча сто седьмой стрелковый, – ответил тот.

Филимон снова замяукал. Несколько солдат подняли головы, один оторвался от книги и с интересом посмотрел на Андрея.

– У тебя там что, кот?

Андрей растерянно кивнул и вынул Филимона из шинели. Тот радостно запрядал ушками и издал тоненькое писклявое «мяу» – будто здоровался со всеми.

– Какой хороший! – умилился кудрявый юноша с перебинтованной головой, представившийся Иваном, и протянул к нему руку. – Можно погладить?

Через час историю спасения котёнка знали все. Ребята достали кто что из личных запасов еды – кто хлеба, кто колбасы, кто сушёного мяса – и Филимон с аппетитом принялся уминать угощения. Вокруг него собралось не меньше десятка человек, и каждый норовил его погладить или потрепать за ушко.

– Теперь он не просто котёнок, а боевой котёнок, – с улыбкой сказал Иван. – Так сказать, сын полка!

Медсёстры, увидав котёнка, принялись возмущаться: не положено, мол, животному находиться в лечебном заведении, заразу разносит! Блохонос, мол! Даже пытались отобрать его, но Андрей спрятал котёнка за спиной и, насупившись, грозно надвинулся на медсестру – грузную женщину средних лет с курносым носом, дряблыми красными щеками и массивным вторым подбородком.

– Никакой он не блохонос! И заразу не разносит! Если его выкинуть вздумаете, то и я с ним пойду, а не отдам!

– Ишь ты! – усмехнулась та. – Защитничек кошачий! Давай сюда, говорю!

Она навалилась на Андрея, пытаясь вырвать котёнка из его рук. Животных она явно не любила. Но забрать Филимона ей не позволили: встали на его защиту всей палатой, и медсестра, недовольно поджав губы, всё же сдалась и разрешила оставить, предупредив, что знать о нём никто не должен, иначе нагоняй получат все. И солдаты, и котёнок, и она сама. А Филимон беззаботно скакал по койке в попытках поймать солнечный зайчик, и перепалка его, по всей видимости, ничуть не волновала. Он стал отдушиной, маленькой радостью для уставших, измотанных бесконечными боями солдат, и даже не подозревал об этом.

По ночам Андрей думал об Ульяне, вспоминал тёплый взгляд её зелёно-карих глаз, лучистую улыбку и живой весёлый смех. Эх, увидеть бы её поскорее! Последний раз они встречались год назад, когда ему предоставили отпуск по ранению и он поехал домой. Тогда Андрей сразу же заметил, как она изменилась: стала взрослее, рассудительнее. Волосы её теперь были уложены в модную замысловатую причёску, на губах алела яркая помада, лёгкие девчачьи платья и сарафанчики сменили элегантные, подобранные со вкусом костюмы. А ведь раньше она презирала косметику и частенько повторяла, что никогда в жизни не станет краситься, ведь это делают только «падшие женщины»!

Они долго говорили об их отношениях, прикидывали, когда закончится война. Андрею не терпелось поцеловать её манящие, чуть пухловатые губы, но Ульяна упорно отворачивалась. А потом, внезапно разозлившись, сверкнула глазами и язвительно бросила:

– Вы, мужчины, только об этом думаете, да?

И, не мигая, уставилась на него. Андрей растерялся, отвёл в смущении глаза.

– Нет, не только. Просто я скучал по тебе очень сильно…

Он слюнявил обломок карандаша и писал ей письма на любых клочках бумаги, какие только удавалось раздобыть. Признавался в любви, мечтал о скорой встрече, рисовал словесные портреты своих однополчан, описывал германские пейзажи. И, отправив очередное письмо, принимался с нетерпением ожидать ответа, который не приходил уже больше полугода. Андрей не огорчался и не терял надежды. Мало ли, что могло случиться. Может, письма не доходят, а может, она просто переехала и скоро сообщит свой новый адрес.

Вот и в эту ночь Андрей, выпросив у дежурной медсестры чистый листок бумаги, уселся за письменный стол в коридоре и придвинул поближе тусклую лампу. Ему хотелось рассказать Ульяне о Филимоне, и он в красках описал ей котёнка, рассказал, как защищал его от толстой медсестры – «будто Москва за спиной моей, а не Филимонка!» – и как полюбили его все остальные ребята. «Кормим всей палатой, – с улыбкой писал он. – Лёнька, мой однополчанин, даже пытался выпросить его у меня, так ему Филька понравился. Но я не уступил. Филя поедет со мной домой, к тебе».

Он поставил дату, дописал внизу: «люблю», свернул листок в треугольник и сунул в карман халата.

На следующий день приехала полевая почта. Андрей с новыми знакомыми позавтракали рисовой кашей с молоком в столовой и отправились на прогулку. Погода стояла просто чудесная – тёплая, безветренная. Кто-то играл в футбол в госпитальном парке. В коридоре у выхода к фойе бренчал на клавесине совсем ещё юный паренёк. Голова его была перемотана бинтом со следами высохшей запёкшейся крови, на молодом лице пробивалась жидкая бородёнка, а через всю щёку к виску тянулся длинный уродливый шрам. Он что-то неразборчиво бормотал себе под нос, перебирая пальцами клавиши.

Андрей прислушался.

– Потом они кидались камнями, – различил он. – Положили маску мне на лицо, сказали: «мальчик, только никому не говори». И забрали осла, куда-то увели и пустили на тушёнку.

– Что он говорит? – изумился Андрей. – Как будто в бреду.

      Иван махнул рукой.

– Он всё от наркоза никак отойти не может, вторые сутки уж пошли. И контуженный ещё. Целыми днями тут бренчит на инструменте этом. – Он вытащил из кармана пачку папирос со спичками. – Может, с ума сошёл. Говорят, он из штрафбата, а там каких только страстей небось не насмотришься. У нас в деревне один так тоже сбрендил. Увидел, как его мамка мужика, что к ней приставал, вилами заколола, и всё, ту-ту. Тоже чушь всякую потом болтал.

В густой зелени листвы чирикали беззаботные птички. Андрей опустился на мраморную резную скамью и с наслаждением вдохнул чистый вечерний воздух. У ворот тарахтели заведёнными моторами две полуторки, курил с недовольной миной какой-то сержантик. А чуть поодаль, под сенью раскидистой молодой липы, весело наяривал на аккордеоне безногий мужичок. Костыли были аккуратно прислонены к стволу дерева.

Когда приехал почтальон, люди тут же столпились вокруг него. Почтальон перебирал тонкими пальцами фронтовые треугольнички, выкрикивая поочерёдно имена.

– Капитан Карташов, двадцать восьмая танковая дивизия! Есть такой?

Вперёд вылез какой-то сухощавый поджарый мужчина, и почтальон вручил его треугольник.

– Вот, держи письмецо, Карташов. Мичулин, восемьсот тридцать второй истребительный! Мичулин! – Он вытянул шею, оглядывая людей. – Ладно. Рунков, шестнадцатая мотострелковая! Рунков!

– Помер он вчерась ночью, – пробасил высокий парень. – Похоронку уж отправили поди.

Почтальон сунул письмо в карман. Андрей смотрел на его большую кожаную сумку, набитую письмами, и молился, чтобы и его фамилию произнесли. И только он подумал об этом, как почтальон выкрикнул: