— Я рассказал всё, о чём сегодня собирался, — сказал Григорий, подходя к Ольге и садясь напротив неё в кресло. — Теперь твоя очередь. Утром и после обеда ты много гуляла по лесу и в поле. Видела что-либо интересное?

   — Интересное? Что может быть интересного в лесу или степи близ городских стен, где я бывала столько раз прежде? Я стала много бывать за городом оттого, что мне надобно чаще посещать места, где обитают добрые духи и где они оставляют часть своей полезной для человека силы. В степи, например, я подолгу гуляю возле золотисто-жёлтых и оранжевых цветов, получающих жизненную силу от своего покровителя — солнца и щедро делящихся ею с женщинами, готовящимися зачать ребёнка или уже вынашивающими плод. Обязательно посещаю я и заросший чертополохом косогор у Ляшских ворот, ибо он способствует доброму расположению духа и помогает накапливать силы... В лесу я стараюсь находиться возле ясеней и зарослей красной рябины, поскольку этих деревьев не только боятся злые духи, но их сила очищает человека от пагубного воздействия ранее испытанных недобрых чар. Но даже близко я не подхожу к красавцам вязам, потому что их рано начинающая загнивать сердцевина, дабы противостоять собственной болезни, впитывает в себя жизненные силы всего живого, что оказывается рядом, — у травы, других деревьев, пробегающих мимо зверей, пролетающих птиц, случайного человека. Я собираюсь скоро зачать ребёнка, Григорий, а поскольку мне и Руси нужен здоровый и сильный княжич, я должна прежде всего заботиться о себе, его матери.

После объяснения Ольги у Григория стало легче на сердце, хотя определённая тревога всё-таки осталась. Помышляя о здоровье и набираясь необходимых сил перед зачатием ребёнка, Ольга стала гораздо чаще, чем прежде, встречаться с вещуньями и знахарками-целительницами, а общение с ними отъявленными язычницами могло оказывать на неё только пагубное влияние.

   — Великая княгиня, неужто ты всерьёз полагаешь, что твоё здоровье и рождение ребёнка могут зависеть от влияния каких-то трав и деревьев или неких жизненных сил, идущих от добрых духов? Здоровье и жизнь каждого из нас находятся в руках Господа нашего Иисуса Христа, и с каждым из нас случается именно и только то, что предначертано им.

Великая княгиня снисходительно улыбнулась.

   — Так ли это, Григорий? Откуда тебе это может быть известно? Из ваших священных книг? Но ты сам неоднократно рассказывал мне о непримиримой борьбе Христа с его злейшим врагом — дьяволом и о том, насколько дьявол хитёр, изворотлив, находчив, на какие ухищрения и соблазны слабых духом он идёт, чтобы завладеть их душами. Ты уверен, что ему не удалось завладеть душами тех, кто выдумывал и писал ваши священные книги, и что именно дьявол не водил по пергаменту или бумаге их рукой? А сейчас ты уверяешь меня в святости и правдивости суждений и истин, начертанных, возможно, дьявольским стилом. Разве Папа Римский и патриарх Царьградский не обвиняют друг друга в том, что его соперник по верховодству среди христианской паствы неправильно понимает или трактует Священное писание и потому не по законам Христа служит некоторые обряды? А самые ретивые и неистовые ученики Папы и патриарха открыто обвиняют своих противников в ереси.

Григорий почти собрался с мыслями, чтобы ответить Ольге, но раздавшиеся на подворье пронзительное ржание и громкий топот копыт, заглушившие и вой ветра, и шум ливня, привлекли его внимание. Сколько он помнил, ещё ни разу никто из посторонних не смог нарушить застолья «братьев-другов». Что же произошло на сей раз?

Григорий подошёл к окну. В десятке шагов от пиршественного стола остановил загнанного жеребца дружинник. Спрыгнув с седла, он едва устоял на ногах и, чтобы не упасть, ухватился рукой за гриву. К дружиннику с обеих сторон подскочили обслуживавшие застолье гридни, подвели его к великому князю. Игорь, отставив в сторону кубок с вином, впился в него взглядом. Опершись обеими руками о крышку стола, прискакавший произнёс несколько слов, и за столом вмиг наступила тишина. Она была недолгой. Протянув дружиннику свой кубок и дождавшись, когда тот опустошит его, великий князь вырвал из ножен меч, вскинул над головой и выкрикнул что-то. Едва он смолк, в воздухе засверкали десятки мечей, а над подворьем раздался леденящий кровь боевой клич идущих в атаку русов.

Значит, великий князь получил от гонца какую-то спешную весть, и, судя по его поведению, она вряд ли приятна. Простое нарушение русского порубежья кочевниками было вполне обычным явлением, и гонец не посмел бы тревожить великого князя за пиршественным столом. Выходит, известие было намного серьёзнее. Набег хазар, причём значительными силами? Но русичи-порубежники хорошо стерегут Дикое поле с востока, и ещё вчера там было всё спокойно. Неужто тревожная весть пришла с юга? Там серьёзную угрозу Руси представляет только Византия. Но нужно ли ей дразнить русов, если ещё не забыты походы на Константинополь князей Аскольда и Дира, князя Олега? О нет, император и патриарх не столь глупы...

Возвратившись от великой княгини к восходу солнца, Григорий преобразился. Не скромный христианский священник мерил сейчас шагами свою тесную келью, а бывший центурион гвардейской схолы императоров Нового Рима. Тот, кто по приказу самого патриарха сменил меч на крест, золочёные доспехи — на грубую сутану и явился через Болгарию сюда, в далёкий край язычников, откуда уже не раз надвигалась на империю страшная угроза. Именно отсюда впервые приплыви под стены града святого Константина непобедимые дружины князей Аскольда и Дира, и лишь чудо и золото спасли тогда столицу. С этих берегов пришли могучие полки князя Олега, вырвавшего силой у империи для языческой Руси то, о чём не смели даже мечтать христианские монархи. Ради того чтобы подобные нашествия с севера никогда больше не повторялись, живёт ныне в Киеве бывший центурион. Не гордый и сильный сосед нужен империи на севере, а слабый и покорный вассал, всецело послушный её воле. То, чего прежде не добились императоры и мечи, теперь должны сделать Христос и Крест. Главное — отнять у русичей душу, после чего с ними легко можно делать всё, что хочешь.

Императоры и патриархи Восточно-Римской империи пользовались услугами тысяч секретных осведомителей и агентов как в самой империи, так и за её пределами в Европе, Азии, Африке — везде, куда только могли дотянуться их корыстолюбивые руки. Уже при императоре Константине Первом лишь в столице насчитывалось десять тысяч тайных соглядатаев. Агенты, действовавшие за пределами империи, в большинстве своём были умны и решительны, преданы порученному им делу. Отдалённость и медлительность связи с начальством выработали в них широкий кругозор, смелость принятия собственных важных решений. Всеми этими качествами в полной мере обладал бывший византийский центурион, а ныне близкий друг и единомышленник великой княгини русичей.

Сейчас Григорий был не в духе: в великокняжеском тереме на его глазах произошло нечто важное, а он ещё не знает, что именно. Хотя чутьё подсказывало — весть, которую доставил ночной гонец, имеет отношение не только к князю Игорю, но и к нему, Григорию.

Ветви кустарника цеплялись за полы плаща, хлестали по рукам, гулко стучали по кольчуге и ножнам меча. Подавшись вперёд и стараясь не оступиться, тысяцкий Микула упрямо карабкался вверх по склону горы. Хотя она именовалась Лысой, таковой у неё являлась лишь вершина, а подножие и склоны были густо покрыты лесом и кустарником. Недобрая слава ходила у киевлян об этой горе: именно на неё слетались в полночь на шабаш ведьмы и домовые, здесь собирались отяжелевшие от свежей крови ненасытные вурдалаки. По её склонам резвились и скакали через старые, трухлявые пни кровожадные и вероломные оборотни, по тропам и полянам рыскали плешивые, с узкими козлиными бородами лешие.

Полночь не наступила, однако идущим казалось, что они постоянно слышат вокруг чьи-то осторожные крадущиеся шаги, а над головами проносятся, шурша крыльями, ночные страшилища-дивы. Им виделись изредка мерцавшие среди кустов и деревьев желтоватые трепетные огоньки — это бродили в тоске и одиночестве не вознёсшиеся на небо в священном пламени погребального костра души. Чтобы добрый человек не спутал сию гору с какой-либо иной и не попал на неё даже случайно, Перун огненными стрелами выжег её вершину, испепелив даже траву.