Вот они: Калоус из первой эскадрильи, Грим из третьей, Самек, Квизда…
Легко, без всяких помех стартуют самолеты! Курс на Лондон. Головную машину ведет спокойный, подтянутый майор Унгр.
…Боже мой, почему так стучит в висках? Болит грудь, спина, бедра — что со мной? Надо вести истребитель на Лондон, но словно раскаленное железо жжет грудь, спину, все тело Скалы… Жжет, жжет, жжет…
Ох, о-ох!.. Скала вдруг чувствует прикосновение чего-то прохладного, мягкого, кажется, марли, пропитанной маслом. Ох, ох! Кажется, кто-то обмахивает веером его пылающее лицо. Ох, ох!..
О господи, да что же это? Его тормошат, ощупывают, мучают, жгут, снова жгут раскаленным железом… Ох, о-ох!..
— Уже чувствует боль! — говорит Петр Васильевич, бросив быстрый взгляд на Верочку. — Смотрите, зрачки реагируют. Слава богу, зрение, видимо, не пострадало.
Снова повязки с маслом и камфарой. Высокий, плотный Петр Васильевич тяжело поднимается со стула.
— Он будет жить, Верочка, — шепчет профессор, потирая бритый подбородок. — Но в каком виде, в каком виде, бог весть…
Верочка уже не раз думала об этом. Как он будет выглядеть? Все тело — сплошной ожог. Уцелел только опознавательный жетон на шее — такие жетоны у всех служащих в действующей армии, — на нем значится: капитан Иржи Скала, чешский летчик на службе британских военно-воздушных сил.
— Герой! — сказал Петр Васильевич. — Герой! После нескольких попаданий в самолет он все-таки перелетел фронт, чтобы не попасть в плен к немцам. Упал у нас, по-видимому, потерял сознание и чуть не сгорел заживо.
— Герой! — сочувственно шепчет Верочка и глядит на свиток бинтов, из которого сегодня впервые видны широко раскрытые горячечные глаза.
Каким будет лицо этого человека, когда снимут повязки? Может, и вправду лучше бы он…
Вера старается не думать об этом.
В самом деле это силуэт женщины или Скале только мерещится? Где он, летит на Лондон или лежит на больничной койке?
Женщины, женщины, женщины…
В его жизни были две женщины — Эржика и Карла. Эржика… Кто придумал это необычное имя дочери провинциального портного, который, разбогатев, открыл собственную фабрику? Как буйно разросшийся куст, глушивший соседнюю поросль, перехватывавший у нее все соки земли, как вредный куст, не подрезанный садовником вовремя, вознесся портной Краль над своими прежними товарищами. Все они на него шили, всех он эксплуатировал и называл себя королем портных в Простейове, да еще бахвалился, что его фабрика — благодеяние для всего края. Пока это была маленькая фабричка, он любил, чтобы его называли «господин фабрикант», когда же фабричка превратилась в громадное предприятие, Краль стал называть себя портным. «Портной Ян Краль», миллионер, вымогатель, спрут с тысячью щупалец, крепко державших сотни полуголодных, заезженных работой кустарей на десятки километров вокруг.
Кто же выдумал для Эржики ее необычное имя? Наверное, мать, супруга фабриканта, тогда еще бедная текстильщица, читала какой-нибудь роман, или слышала модную песенку, или видела фильм, героиню которого звали Эржикой.
Эржика!
В ней не было ни одной черты того девического образа, который представляется при звуках этого имени: жгучие черные глаза, импульсивная, пылкая натура… Избалованная, самонадеянная девчонка из разбогатевшей семьи. Иржи понимает это сейчас. А во времена, когда классный наставник порекомендовал его семейству Краль как репетитора для их сынка Рихарда, которому предстояла переэкзаменовка, Эржика показалась Иржи прекрасной, сказочной русалкой.
С какой нежностью он произносил ее имя. Эржика, Эржика…
На цыпочках вошел Иржи в шикарную гостиную Кралей. Хозяйка дома, сухая как щепка дама в роскошном кружевном халате, с болезненно желтым цветом лица, важно протянула юноше три пальца. Иржи не поцеловал их. И не подумал, хоть она и сунула ему руку под самый нос! Краль, большой, тяжеловесный, совсем не похожий на портного, держался бодрячком. Он усадил юношу в глубокое мягкое кресло и стал развивать нелепые взгляды на образование. Ему, мол, плевать на учение и на все науки, которые должен изучить его сын. Но его зло берет, когда мальчишке пытаются помешать повесить со временем над письменным столом паршивую бумажонку в рамке, где черным по белому написано: Рихард Краль, нет, фабрикант Рихард Краль имеет право ставить перед своей подписью две дурацкие буковки «Др.». Ему, портному Яну Кралю, наплевать на такую ерундовину, но уж если он решил, что его сын будет писать эти буковки, значит, черт подери, этого не миновать!
Краль громко сквернословил при жене, а она делала вид, что ничего не слышит.
— Я крупнейший налогоплательщик в городе и, разумеется, во всем крае, — заключил фабрикант. — Стоит мне захотеть, и я устрою почтенному директору гимназии и его учителишкам такую баню, что они меня до смерти не забудут. Но что значат для меня какие-то гроши! Вы будете получать пять крон в час, это, братец мой, почти втрое больше, чем зарабатывают самые квалифицированные мои рабочие. Жилье и харчи на эти два месяца — даром. Довольны? Я думаю! Я люблю порядок во всем. Рихард вам будет подписывать справку о количестве уроков, и вы будете получать по ней деньги в моей заводской кассе. Ол райт? Идет?
В этот момент вошла Эржика. Словно освежающий ветерок пронесся по комнате. Мамаша сморщила желтое лицо в нежную улыбку, а грубиян Краль растаял как воск. Девушка размашистой, энергичной походкой подошла к матери, погладила ее по голове и чмокнула отца в толстую, гладко выбритую щеку.
— Это наша дочь Эржика, — прокудахтал портной с нескрываемым восхищением.
У Иржи камень свалился с сердца. Когда девушка вошла, он подумал: как она будет сносить грубости своего неотесанного папаши? Но он тут же понял, что в ее присутствии портной не проронит ни одного грубого слова.
Эржика подала гостю руку. Ее рукопожатие было слишком крепким. При этом она пристально поглядела в глаза Иржи близорукими серыми глазами из-под длинных, темных ресниц.
Еще и сейчас Иржи стыдно вспомнить, как у него дрогнули колени. Он с презрением смотрел на мамашу, которая изображала светскую даму, смеялся в душе над развязной болтовней портного. Но дочка…
Иржи молча поклонился. Когда он поднял голову, видение уже исчезло. Физиономия хозяйки вновь приняла деланно безразличное выражение, а Краль фамильярно похлопал Иржи по плечу.
— Ну, сыпьте, юноша, сыпьте. И запомните: если Рихард выдержит экзамен, вы получите в награду первосортный костюм фирмы Краль. Первосортный, молодой человек! Английский, понятно, ферштанден?
Выскочка-фабрикант не мог не похвастать своим знанием немецкого языка: когда-то он работал в Вене портновским подмастерьем.
То были самые прекрасные каникулы в жизни Иржи. Несмотря на всю горечь пережитого, этого нельзя не признать.
Бедная мамочка, простая душа, многие годы прослужила бонной и привыкла видеть в богатых людях полубогов, — чего только не приносила она в жертву ради того, чтобы ее сын, живя эти два месяца в барском доме, мог не стесняться своей одежды. Как старательно чинила, зашивала, гладила она его скромный костюмчик, который, как свечка при свете яркой люстры, тускнел рядом с туалетами отпрысков нувориша. И даже ваше, милый отец, непокорное, суровое сердце смягчилось благодарностью за то, что сын проводит каникулы так, как вам самому никогда не доводилось.
А я, Иржи Скала, сын сельского учителя, кончивший начальную школу в маленьком селении вместе с детьми батраков и рабочих кирпичного завода, я, Иржи Скала, до седьмого класса гимназии гордо не скрывавший своей бедности, я, мамочка, папа, я, ребята, стыдился, — как больно вспоминать об этом еще и сейчас! — стыдился, что у меня всего один старенький костюм, потертый и жалкий по сравнению с туалетами детей миллионера.
Я не вспомнил тебя, Лойзик Батиста, парнишка с кирпичного завода, искренне пожалевший меня за то, что мать не позволила мне ходить босиком по лужам в апреле, когда все мальчишки уже давно бегали босые. Ты пожалел меня, Лойзик, и не прятал от меня свои покрасневшие от стужи ноги, как прячу я сейчас, жалко прячу под столом куцые рукава потрепанного пиджачка. Подобно лакею на запятках графской кареты, я ездил на заднем сиденье спортивной татры, а впереди восседали мои благодетели. Главным для меня было не то, что я впервые в жизни езжу в машине. Нет, каждая такая поездка сулила мне иные радости: я не сводил очарованного взора с волны платиново-светлых локонов.
