Конечно, сейчас он полон решимости. Сейчас все кажется ему очень легким. Завтра же утром он снова пойдет туда и все исправит. «Оставьте здесь и меня, — скажет он. — Мое место рядом с ней. И в счастье и в беде»

На душе у Иржи стало легко, ему захотелось сыграть «Колыбельную» Моцарта. Он ежедневно играл ее в первые годы их совместной жизни — сначала Карле, потом маленькому Иржику. Тихо, еле слышно, едва касаясь клавиш…

Скала горько улыбается, заметив в углу, где когда-то стоял рояль, пустое место. Ну, конечно. Ведь он перевез его к родителям.

Не беда. Лучше не полуночничать, нужно выспаться перед завтрашним днем.

Успокоенный, освеженный душем, в купальном халате Карлы, Иржи направляется в спальню. Итак, что же произойдет завтра? «Товарищи, — скажет он, — я все-таки кое-что сделал, и мой труд заслуживает признания. Не знаю, сколько раз я поднимался в воздух. Вероятно, это невозможно подсчитать. Но я знаю, сколько вражеских самолетов я сбил. Их было много, товарищи. Я долго искал и в конце концов нашел путь и к нынешнему времени. Чем дольше я блуждал во тьме, тем надежнее найденный мною путь. Я говорю вам истинную правду, говорю от чистого сердца. Если ошибалась моя жена, то я шел правильной дорогой. Допустим, даже случайно. Нет, это произошло не случайно. Вокруг меня были хорошие люди, и они вели меня этой дорогой. Врач, который меня спас, медицинская сестра, все, кто в Советском Союзе относились ко мне с такой любовью. Друзья на родине, февральский митинг на Староместской площади, партийная проверка — все это определило мой путь. Я виноват в том, что не сумел повести жену за собой, найти с ней общий язык, виноват в том, что…»

Что-то страшное, невообразимо страшное остановило его мысль, словно грубая рука оборвала тонкую нить.

Думая о том, что сказать завтра, он машинально сунул руку под подушку, достал пижаму и надел ее…

Это была не его пижама!

Глава седьмая

Долгая ночь была полна гнетущих сновидений. Иржи просыпался и глядел на светлый контур жалюзи в темноте. Он был страшно измучен — не успев опомниться от одного кошмара, сваливался, как в омут, в другой. Наутро, обессиленный, с тяжелой головой, Скала потащился в штаб. Овальное зеркальце над умывальником в его кабинете отразило лицо еще более страшное, чем обычно.

— Вот и конец сомнениям! — сказал себе Скала и криво усмехнулся.

На письменном столе лежала повестка:

«В девять часов внеочередное заседание парткома. Ваше присутствие обязательно!»

Когда Скала вошел в зал, стулья вокруг длинного стола были уже почти все заняты. У окна председатель парторганизации капитан Нигрин разговаривал с тремя мужчинами, один из них стоял лицом к двери — косоглазый инструктор крайкома. У всех было подавленное настроение, члены парткома молчали или полушепотом обменивались несколькими словами. Группка у окна закончила разговор, и вылощенный капитан Нигрин усадил гостей во главе стола. Скала широко раскрыл глаза: молодой человек с золотым зубом, тот самый, что угрожающе помахивал пальцем у следователя и шипел «Поосторожнее!», был здесь. У Скалы мурашки побежали по спине, и он не мог справиться с неприятной дрожью в коленях.

Собрание началось, Нигрин представил гостей. Председатель райкома, нестарый, довольно красивый, хорошо одетый интеллигент, говорит уже давно, Скала слышит слова, но никак не может сосредоточиться и понять их смысл. Райкомовец распространяется о том, что крайком партии принижал роль районных комитетов, оставлял им самые пустяковые дела. Снятый с работы секретарь крайкома всех подмял под себя, все решал сам, не считаясь с низовыми партийными органами. В течение долгого времени не существовало даже городского комитета партии, а когда наконец он был создан, то это был бесправный, неавторитетный орган. ЦК партии уже давно с беспокойством наблюдал за положением в крае, и наконец дело кончилось снятием секретаря крайкома Роберта Шика.

Красивый райкомовец сделал паузу, потом с улыбкой поклонился лопоухому человечку с золотым зубом и объявил, что представитель комиссии партийного контроля товарищ Кшанда прислан в город, чтобы посетить собрания ведущих парторганизаций и помочь райкомам, которым ныне возвращены их полные права, разоблачать в низовых организациях явных и затаившихся пособников Шика. Оратор при этом скромно упомянул, что лично он, как, впрочем, и большинство членов райкома, был против диктаторства секретаря крайкома. Он надеется, что и партийный комитет этой организации поможет важнейшему делу очистки партии от чуждых элементов.

Скала не сводит глаз с инструктора крайкома. Он знает, что это бывший рабочий оружейных заводов, в молодости был первоклассным футболистом и в составе сборной команды Чехословакии немало поездил по свету. Скала уже имел возможность убедиться, что это справедливый и разумный человек, и поверил ему. Инструктор сидит неподвижно, как изваяние, даже глаза не косят. Зато человечек с золотым зубом ерзает на месте, пальцы его беспокойно шевелятся, а выпученные глаза настороженно разглядывают присутствующих: какое впечатление произвело выступление райкомовца.

Но определить это впечатление нелегко. Замкнутые лица, опущенные головы, люди сбиты с толку внезапностью событий — крушением Шика. Только вольнонаемный служащий Доудера не сводит с оратора восхищенного взгляда и время от времени демонстративно кивает с таким видом, словно и он пострадал от самовластия секретаря крайкома.

Все с облегчением вздыхают, когда слово вновь берет капитан Нигрин. Он говорит, что в их организации никогда не были в ходу методы секретаря крайкома и никто не был близко знаком и не общался с Робертом Шиком, разумеется, кроме генерала, но он не член парткома.

Золотозубый человечек недоверчиво обводит взглядом членов парткома и задерживается на лице майора Скалы. Взоры всех присутствующих тоже устремляются на Скалу. Тот побледнел, в горле у него пересохло. «Сейчас произойдет что-то страшное, что-то непоправимое, — думает он. — Если этот тип позволит себе хоть какой-нибудь выпад, я дам ему в морду…»

Почти одновременно с этой мыслью Иржи встает и обращается прямо к председателю собрания.

— Не могу умолчать перед моей парторганизацией о том, что вчера меня вызывали по делу секретаря крайкома, — говорит он тихим взволнованным голосом. — Товарищи знают, что моя жена была ответственным работником крайкома. Естественно, что и она скомпрометирована. Однако мне кажется, — заключает Скала глухим голосом, — я не отвечаю за нее. Таково же мнение следователя госбезопасности, который вчера беседовал со мной.

В глазах лупоглазого человека мелькнуло злорадное торжество. Опустив голову, Иржи с минуту стоит молча, потом садится. Воцаряется гнетущая тишина. Никто не поднимает глаз, только Доудера все так же преданно глядит на представителя комиссии партийного контроля.

— Необходимо уяснить себе, товарищи, что вопрос совсем не так прост, как политически неправильно ставит его здесь майор Скала, — скрипучим голосом начинает представитель комиссии партийного контроля. — Одно дело — уголовная ответственность, другое — поведение члена партии. Товарищу майору придется взглянуть на это дело с политической точки зрения…

Вольнонаемный Доудера усердно кивает и сверлит взглядом майора Скалу.

«Спокойно, — твердит себе Иржи, — спокойно! Как говорил мне Тонда Крайтл: Учись, товарищ майор! Учись всему, чего не умеешь, а прежде всего выдержке. Учись страдать без нытья, без упоения страданием. Была тебе Карла много лет хорошей женой? Была! Как же можно сейчас от нее так просто отмежеваться только потому, что…»

Воспоминание о вчерашнем вечере, о чужой, слишком просторной пижаме, рукава которой едва доставали ему до локтя, больно ударило в сердце. «Даже несмотря на это, несмотря на это!» — твердит себе Скала, стиснув руки.

Человечек с золотым зубом упорно и демонстративно уставился в неподвижное, словно застывшее лицо Скалы. Скала отвечает ему сдержанным, почти укоризненным взглядом.