Скала косится на хозяина, который, не замечая его смущения, сидит, небрежно вытянув ноги, и с явным удовольствием созерцает свои лаковые ботинки. Заметив взгляд Скалы, он истолковывает его по-своему.
— Отличный ковер, а? Уникум! Я получил квартиру какого-то эсэсовского главаря. Эти типы умели жить. Свозили наворованное со всей Европы.
Скала, стараясь сдержать неприятную дрожь пальцев, обеими руками берет стакан, словно хочет погреть руки. Он отводит глаза и глядит на часы. Унгр и это истолковывает по-своему.
— Алиса точна до невероятия. Англичанка! Мы ужинаем ровно в четверть десятого.
В этот момент распахнулись обе половинки двери, на пороге показалась длиннолицая горничная и замерла с жестом, означавшим приглашение. Унгр поднялся, бросил беглый взгляд в зеркало, смахнул с элегантного френча воображаемую пушинку и дружески взял гостя под руку. «Как в кино», — снова мелькнуло у Скалы.
В ту минуту, когда они вошли в столовую, из других дверей показались две женщины, высокие, почти одного роста, обе в черных вечерних туалетах.
— Разрешите представить вам моего друга, капитана Скалу, о котором я вам столько рассказывал, — сказал Унгр на не очень чистом английском языке и подвел Скалу к старшей из дам, волосы которой были выкрашены в необычный, голубоватый цвет. Дама показала в улыбке крупные, видимо вставные, зубы и протянула ему руку.
Как в кино, как в дешевом боевике! Что надо сделать теперь? Поцеловать руку?
Скала еще не успел решить этого вопроса, когда пожилая дама с голубоватыми волосами, теща Унгра, решила его сама: она крепко, по-мужски пожала ему руку. Алиса была как две капли воды похожа на мать, только лицо свежее и меньше напудрено и золотистые волосы собраны в высокую, искусно сделанную прическу.
Унгр своей театральщиной обескуражил Скалу еще в холле. Сейчас Иржи окончательно смутился. Старшая из дам, словно догадавшись об этом, посадила Иржи рядом с собой и за аперитивом умело и непринужденно втянула в разговор. Опять, как в кино, опять «Sit dawn», но совсем иначе, чем сказал это Унгр в холле.
Какая, однако, разница, когда человек держится естественно и разговаривает просто, ничего из себя не корчит. Не выглядит ли Унгр смешнее, чем он, Скала, когда старается держаться заправским англичанином? Да и почему бы Скале выглядеть смешным? Разве надо стесняться того, что люди в нашей стране живут иначе, чем эти две куклы в туалетах и замысловатых прическах, ради которых нужно просидеть несколько часов у парикмахера? Нет, только опасение, что дамы испугаются его лица и проявят к нему сострадание, заставило Скалу так оробеть.
Неожиданно робость как рукой сняло. Иржи Скала спокоен, уверен в себе, он и по-английски неплохо говорит, правда, не совсем правильно, но бегло. Дамы оживились. Они улыбаются гостю, и им явно интересно с ним беседовать. Его успех не очень нравится Унгру, не без злорадства замечает Иржи. Ты, мой дорогой, воображал, видно, что я стану на задние лапки перед твоей высокородной тещей, а при супруге вовсе не посмею поднять глаз. Как бы не так! После ужина им подали кофе в гостиную, Скала сел за рояль. «Послушайте, послушайте, девочки, наши песенки», — мысленно говорит он англичанкам, и те восклицают с непритворным восхищением: «О-о! Wonderful». Недолго думая Иржи запевает одну из песен, что он пел с Наташей. При воспоминании о ней лицо его становится серьезным, а голос — даже немного торжественным. Дамы затаили дыхание. Унгр растерянно щурится за клубами табачного дыма.
— Это словацкая или чешская песня? — осведомляется Алиса.
— Русская! — отвечает Скала и переводит им текст одной из грустных песен, в которой поется о разлуке и тяжелой войне.
Алиса задумывается, потом просит:
— Once more, please. Повторите, пожалуйста.
Иржи поет еще раз, с еще большим чувством и замечает, какими задумчивыми стали глаза обеих женщин.
— Thank you, — говорит Алиса и протягивает ему холеную, с длинными пальцами руку. Теперь Скала без колебаний целует эту руку. Подняв голову, он видит слезы в холодных серых глазах англичанки. «На войне погиб ее брат», — вспоминает он слова Унгра, сказанные сегодня утром. Брат тоже был летчиком. Иржи немного растерян, а Алиса, не отпуская его руки, тихо говорит:
— Почему другие чешские друзья не… не так милы, как вы?
— Они слишком стараются походить на англичан, — не колеблясь, отвечает Иржи и замечает по глазам старшей дамы, что она с ним согласна.
Унгр провожает его до ворот, где стоит большая блестящая, без единого пятнышка машина, за рулем съежился шофер в военной форме.
— Отвезешь господина капитана в отель, — распоряжается Унгр и протягивает гостю руку. — Ты был неотразим, спасибо! — Какой-то холодок слышится в его тоне.
Все это Скала вспоминает, идя широкой улицей с Виноград к центру города. Времени еще достаточно, Унгр сказал: в одиннадцать.
Около Музея Скала останавливается и глядит, наглядеться не может на яркие огни Вацлавской площади, на потоки прохожих, на беззвучно проносящиеся сверкающие автомобили. Два-три разбомбленных дома искусно скрыты красивой деревянной обшивкой. У родного городка совсем не такой вид: он похож на нищего, изувеченного войной. Трамваи, правда, уже ползут по улицам, мимо домов со стенами, изрешеченными пулеметами, и окнами, заложенными досками и фанерой. Лишь понемногу все принимает прежний вид. Целые кварталы, безжалостно разрушенные двухчасовой бомбежкой американцев, еще и сегодня тонут во мраке, огороженные сорванными трамвайными проводами и искореженными рельсами. А в самом центре городка торчат десятки высоких домов, пронзенных бомбой с крыши до подвала, похожих на ощерившиеся беззубые рты.
Холодная рука тревоги сжимает сердце Скалы. «Как бы выглядела наша столица, наша Прага, если бы в мае издыхающему нацистскому чудовищу вовремя не скрутили лапы».
Еще с минуту стоит Иржи на Вацлавской площади, и перед его глазами, глазами бывшего солдата, возникает картина того, что осталось бы от прекрасного города, если бы в майские дни не пришла помощь. Потом он глубоко вздыхает и легкой походкой идет по диабазовой мостовой. Из кафе слышна музыка, двое влюбленных впереди Иржи прижимаются друг к другу и, смеясь, стараются шагать в ногу. Жизнь снова прекрасна, Прага словно говорит Скале: «Пора прекратить грустные вздохи». Прекратить, прекратить, прекратить! В такт шагов Скала твердит это слово, ему хочется насвистывать, как вон тот кельнерский ученик, что, подняв воротник пиджачка, выскочил из ресторана и побежал через улицу.
Иржи свернул где-то в улочках Старого города и прислушался к бою башенных часов. Одиннадцать. «Английская точность», — вспомнились ему слова Унгра.
— Бар «Штейнер»? — переспросил молодой человек, к которому обратился Скала. — В этом переулке, шагах в пятидесяти. Вход в отель с подъезда, а в бар сбоку, с той улицы.
Величественный швейцар поклонился Скале. «Гардероб внизу, милости просим».
А вот и Унгр. В новом очень изящном мундире из дорогого сукна. Он нетерпеливо тянет за собой Скалу.
— Пойдем, все уже собрались.
Скалу встречают громким ревом, как на студенческом пикнике. Никто из собравшихся офицеров не обращает внимания на удивленные взгляды с соседних столиков. Здесь Калоус, Грим, Самек и какой-то незнакомый лейтенант. Знакомство, объятия, поцелуи. Ни слова о лице Скалы. «Молодцы ребята!» — думает Иржи. Его сажают в угол дивана, у перил небольшой ложи. Унгр уже забыл вчерашнюю английскую чопорность, он снова весел и шумен. Чопорность он, видимо, оставляет дома.
— Ты ужинал? — спрашивает он, сверкнув глазами. — А то, знаешь, пить будем крепко.
— Смотря что пить.
— Обер-кельнер! — окликает Унгр толстяка во фраке, и тот с озабоченным лицом, опрометью кидается к их столику. — Здесь выражают сомнения в качестве напитков.
Лицо обер-кельнера расплывается в профессиональную улыбку.
— Если бы речь шла о наших винах, может быть, и были бы основания. Но ведь господа офицеры… г-м-м… на собственном довольствии, — лукаво усмехается он.
