– Ха-ха-ха-ха!..
– Бр-р!..
– Евреи – межклеточная нация. Они должны жить везде! – ещё раз сказал кто-то.
– Да ну? – удивился я, так как это, мягко говоря, не совсем совпадало с великой идеей сионизма.
– Что ну? Что я, лошадь, что ли? – опять сказал кто-то. – Всё вам надо разжёвывать, всё напоминать. Тупые, как бараны! Я же говорил, что Израиль – люлька! Колыбель! Форпост! Родина для слабых! Для сильных это – транзит! – как хлыстом стегануло действительно чем-то знакомым, и я вскочил с кровати.
Натыкаясь на стулья и косяки дверей, я дошёл до туалета, а после него, так же – на автопилоте, завернул на кухню. За столом сидел двойник и, похмыкивая, быстро-быстро писал. Заметив меня, он только кивнул в сторону лежащей по другую сторону стола ручки и стопки чистых листов. Да и раскупоренная пачка томатного сока указывала на то, что сегодня дружеская попойка не предвидится. А то, что было вчера…
– Господи, да было ли вчера?
Я взглянул на календарь и настенные часы – число и время были те же, что и в прошлый раз, и секундная стрелка не двигалась.
Дрожащими руками я налил себе полбокала сока и выпил.
– Сон во сне! – оторвавшись от писанины и блаженно потянувшись, сказал двойник.
– А? – спросил я растерянно.
– Два! – передразнил двойник и начал массировать правую кисть руки. – Раз… два… три… четыре… пять! Пять снов, как матрёшка в матрёшке! А может, и не снов… Тут такая чертовщина! Ты уже пятый раз входишь и исчезаешь. Давай, помогай! Пиши! У меня уже судорога пальцы сводит.
– Пять раз?
Я помнил только нашу первую встречу.
Кухня начала зыбиться и таять.
– Вот ёрш твою в клёш! – выругался двойник и, схватив меня за руку, толкнул к стулу.
Ничего не соображая, но следуя интуиции, я вцепился в ручку и пачку листов, и… И всё вокруг опять прояснилось и приобрело материальную объёмность и вес.
Решительность и деловитость двойника сразу напомнили (о чём я уже и в первую встречу начал догадываться), что двойник-то двойник, да не совсем. Впрочем, даже наш мозг состоит из двух полушарий и нескольких долей. Два в одном – не секрет, а у некоторых и три, и пять, и… И никакой клинической шизофрении, так как никто друг другу не мешает и никто никого не старается задавить своим шовинистически недозрелым “я”, хотя диспуты бывают подчас и лютые…
С определённого места биография двойника сошла с предназначенных ему рельсов и провалилась в стандартно-бытовую колею. Приехав в Израиль, он за два года предынсультной зубрёжки освоил-таки азы “родного” иврита (значит, можно, если не считаться с ценой!) и, чудом подтвердив лежащий лет тридцать без дела диплом фельдшера-лечебника, работал медбратом. Но ничего не писал! Это лишь только особо наивные думают, что писать что-то приличное можно между делом и между прочим, и никакого времени и особых затрат и усилий на это не нужно. Ещё как нужно и ещё как не между прочим, а положив на это жизнь! Но зато всё, что было, всегда с тобой и смысл бытия ощущается! Тем более что настоящее складывается из прошлого и лишь на мгновение из постоянно превращающегося в прошлое будущего. Поэтому понятно, почему физически вполне сносная и внешне спокойная жизнь двойника проходила зря. Когда счастливые от материальной стабильности и предсказуемости жена и тёща сначала выбросили все его рукописи, а потом выдернули “чудика” из петли и поместили в дурдом, он окончательно утвердился в мысли, что дальше так жить нельзя. Да и не нужно!..
После выхода из психлечебницы несчастный всю свою божью потребность в творческом бытии направил на сбор ядов. Смешивая их, он проверял убойный эффект на… на братьях наших меньших! И когда не только крысы, но и беспризорные кошки начали стабильно валиться замертво даже при мимолётном знакомстве с адской смесью, он принял душ, одел всё чистое и почти новое и… и оказался у меня на кухне, а жизнь опять приобрела свой вкус и смысл.
Пока я это всё вспоминал, входная дверь заскрипела, и я открыл рот от изумления. Вместо премилого и миролюбиво бесполого дымного колечка или дырки от бублика со двора в кухню, сладко потягиваясь, вплыла и направилась к холодильнику угрожающе огромная сисястая обезьяна с вполне приличными мужскими гениталиями.
– Красавица! – причмокнул двойник. – Или красавчик!
Обезьяна (или обезьян) зыркнула в нашу сторону и, кокетливо пошевелив надбровными дугами, осклабилась, после чего начала чудовищно и многократно зевать, а я тут же вспомнил, как она возникла из дырки в одно из выпавших из памяти посещений. Да и как можно было забыть тот кошмар, который предшествовал её появлению! Вся дарвинистическая эволюция с обилием рождений и смертей, слизи, крови и всяких других дурно и специфически пахнущих жидкостей и клеточных формирований прошла перед нами и через нас, и натерпелись мы предостаточно. И хотя дырка опять объясняла это какими-то сбоями, но я уже тогда сильно засомневался в этом. Чтобы Бог так беспрекословно подчинялся каким-то программам, которые он сам и наворотил, – это было слишком.
– Какой-то странный у нас Бог, – сказал я как можно тише и покосился в сторону обезьяны, достающей из холодильника мороженое.
– Сранный! Сранный! – тут же опять игриво улыбнулась обезьяна. – Вылитый вы, любимчики! В ваше очередное гипергомосексуальное время! Всё для вас, всё для вас! Какие вы – в таком виде и я! Боже мой, до чего же спать-то хочется! Охо-хо-хох!..
Я вздрогнул и развёл руками. Неслучайность происходящего начала подтверждаться.
– Что ты от него хочешь? – раздражённо буркнул двойник. – Обезьяна – она и есть обезьяна!
– Не просто обезьяна, а образ переходного звена от обезьяны к человеку, – сказал Бог и аккуратно положил в свою хоть и переходную, но ещё очень обезьянью пасть ложечку мороженого, после чего очень деликатно пошевелил челюстями, смакуя её.
– Оно и видно, – ухмыльнулся двойник.
– Во-первых, никому, кроме вас, не видно. Иначе бы меня давно уже высушили да по музеям и храмам растащили. А во-вторых, нечего отвлекаться. Работайте! – уже твёрдо и очень по-мужски сказал Бог и начал энергично опустошать коробку с мороженым.
– О-ох! – тяжело вздохнул двойник. – Всю жизнь кто-нибудь да понукает. Даже во сне нет никакой свободы.
– Смотря в каком сне, – заметил я. – Сон разума, например, порождает чудовищ, а от них, ясное дело, свободы не жди.
– Правильно, – сказал Бог. – Оттуда и появляются всяческие человекообразные рогатые, парнокопытные и такие, как вы.
– Мы? – удивились мы.
– Ну да! Разве не чудовищно так с Богом разговаривать?
– Да какой ты Бог? – не выдержал двойник. – Старик Хоттабыч ты, а не Бог!
– Кто такой? Не знаю! – удивился Бог.
– Ну вот! А ещё под Бога косит, – опять кольнул двойник. – Джин из бутылки это. Простой рядовой колдун из сказки.
– Сейчас покопаемся в архивах… У меня всё складируется… У меня тут, – постучала себя по голове обезьяна, – постоянный вакуум и дрёма! С одной стороны автоматически засасывается и складируется, а с другой, по необходимости, тем же автоматом выбрасывается. Ага! Знаю! Правильно! За Хоттабыча меня и держат. Дай – то, дай – это. А не дашь – геть обратно в бутылку!
– Ну, это примитивно-мыслящие, а те, кто поумней… – начал было я, но Бог прервал меня.
– Те, кто поумней, мной как хлыстом размахивают, чтобы деньги из остальных пошустрей выколачивать. Бросьте на эту тему спорить! Почти никто в меня такого, какой я есть, не верит. И вы тоже не верите. Да и как можно верить в то, что есть, и одновременно вроде и нет. Это то же, что пойди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что! Страх Божий я! Пугало! Ну и старик Хоттабыч, конечно, тоже. Кнут и пряник я у вас, а не творец и созидатель! А ведь кто творит, тот тоже – я. “Я” – моё имя! Аз есмь! Ох, детки вы, детки!..
Обезьяна всхлипнула и, сунув в пасть вместо ложки всю коробку с мороженым, поперхнулась, и начала жутко задыхаться. Мы выскочили из-за стола и что есть силы замолотили по мохнатому загривку. Коробка вылетела и, упав на пол, заляпала мороженым добрую половину его.
