Девчонка с отдачей работает, грамотная, старается— таких бы побольше сюда. Только, кажется, она с Савельевым связалась — это зря. Зря! А как ей скажешь? Взрослый человек. Однако мать бы ее не похвалила… А где они, наши матери? Часто ли мы о них вспоминаем? В городах густонаселенных, в деревнях писем от сынов-дочерей дожидаются. А те напишут — как же! На них держава стоит, им некогда, у них дела…

Бочинин почувствовал комариный укус, и слабое подобие усмешки тронуло губы. Вот до чего дошло! На комарье обратил внимание! «Как на падаль слетелись», — еще подумал он, удивляясь собственной немощи.

Комар в подметки нс годился гнусу, который во вторую половину лета как бы спешил ему на смену. Или клещу! Или «матросам», полосатым кровопийцам-паутам, от которых таежный лось спасался в первой попавшейся старице, забираясь по самое горло в воду… Ах, как старик был счастлив, когда Бочинин привез ему ящик с дымовыми шашками, как радовался: «Во-от! Защита моим чернобуркам…» Он еще вспомнил, как Охотурьев перестал брать Нигуса в тайгу, пояснив: «Совсем оглупел, старый стал. В тайге комаров облаял». В тайге точность нужна. Сказал — исполни, не подхалтуривай, делай на совесть, никто за тебя тут не сделает. А вот другого подменить — смоги…

Бочинин не замечал уже, что думает словами Охотурьева, что живет сейчас как бы его ладом да складом.

«Дед, как там Лида, Дед?!»

Гремела уже на лежневке водовозка, когда кто-то сдернул с головы свитер, и что-то горячее — губы, слезы, дыхание — ткнулось ему в лицо.

«Мишенька, миленький, — услышал он, — что с тобой? Кто это тебя?!»

Он угадал Нину. Сказал:

— Бывает… и на старуху… эта… про-ру-ха…

11

Едва Нина опомнилась от первого потрясения, ее настигло второе. Из водовозки выпрыгнул он.

И она, дура дурой — уж так устроена женщина, что ли?! — кинулась в плаче к нему на грудь, ибо вспомнилось ей, все вспомнилось: и то, как впервые он приехал за ней на «Урале», чтобы отвезти к буровикам в балок-столовую; как гасили травяной пожар; как осудил Вихрова и сам же перестал с ним якшаться; как не далее чем сегодня, чтобы только взглянуть на нее, сошел с вертолета на вахтовом — и ни слова не сказал, не цеплялся, как бы оберегая ее от себя… Ну что уж она так на него? Или нет в нем ничего? Так вот он, вот, за Мишей Бочининым приехал!

Они с превеликими усилиями вдвоем втащили Бочинина в водовозку, и он повел машину настолько медленно, настолько бережно, что она будто и не двигалась, и даже бледный Миша сказал:

— Ну что ты, Родька? Больней уже мне не будет… Вот попал я, ребята, вот попал!

— Господи, Родион, — шептала Нина. — Как же люди должны беречь друг друга и себя…

Хоть бы одно словечко проронил он в ответ.

Молчал и молчал. И Нина только потом сообразила, что ни один мускул не шевельнулся в нем, когда она припала к нему. И во взгляде, в самой его глубине — глухая неотзывчивость, тоска.

Навстречу машине шли патлатые пареньки-геодезисты, тянулись ремонтники, кончившие все работы… Бочинина из кабины уже не вытаскивали. Савельев так же медленно ехал по вертолетной площадке, кое-как забивая водой пыль, и так же молчал.

Нина не узнавала его. Будто окаменел.

12

…Они добрались до вахтового только к обеду. Все трое — полуживые. Завьялов пнул колесо сапогом и сказал негромко:

— Отбегалось! До зимы теперь.

А в столовой играла музыка, было светло и вкусно пахло. Фотографии на стенах — прежних размеров, но новые, смененные, чтоб глаз не заскучал. И Пилипенко с молотком на табурете.

— Что, тезка? Досталось? — спросил Павла,

— Есть немного.

Он жевал медленно, позволял ухаживать за собой Оленьке, которую то и дело одергивала Рита. Обе девушки учились заочно в институте, Рита была на курс старше и потому держалась посолидней и как бы верховодила.

В середине обеда Завьялов сказал Пилипенко:

— Такое дело, Павел Данилович. Как людей с куста снимать будем? Может, я на гусеничном тягаче попробую? Давайте, ей-богу, мне «гэтэшку»!

Пилипенко было присел, ожидая, когда Завьялов поест.

— У тебя права имеются? — спросил Пилипенко, вскидывая кустистые брови. — То-то и оно…

Он вздохнул, поднялся и направился прочь из столовой. И следом Завьялов пошел к себе в общежитие. Посидел в тишине комнаты, помаялся, а потом, будто сломавшись, упал на койку и заснул как убитый.

Однако спал не более часа. Вскочил, умылся, побежал по поселку — не нашел того, кого искал, и помчался, догадавшись, на вертолетную площадку вахтового, где, как он и ожидал, были Ковбыш, Пилипенко, мастер вышкомонтажников, к которому нагрянула комиссия, и еще разный народ.

Обсуждалось: лететь или не лететь на куст; выяснялось — прибудет ли хоть когда-нибудь водитель «гэ-тэ» («Тоже проблему решить не могут, — ворчал тучный Ковбыш, вышагивая. — Что они там, в базовом, себе думают?»); прикидывалось, как вообще пойдут работы в тайге в установившихся уже летних условиях — не во всем, оказалось, были готовы встретить лето…

— Лететь! — стал с ходу базарить Павел Завьялов, наступая на Пилипенко и как бы косвенно на Ковбыша. — Они площадку точно польют! А на «гэтэшке» я могу. Потренируюсь слегка — сами увидите… Только мне сейчас тоже в вертолет надо, сверху на весь проселок взглянуть, я его сверху весь и не видел, ездить езжу, а сверху…

Уже под грохот вертолетного винта Ковбыш махнул рукой, разрешая ему сесть в вертолет, чтоб только отвязаться, и Завьялов пообещал Пилипенко:

— А я вас все равно дожму! Не я буду, если на «гэтэшке» не поеду. В гробу я вндел — молоко им возить! И еще, если не знаете, Павел Данилович, так знайте: жадный я.

— Кто? Ты? — удивился Пилипенко.

— Ага! Десять процентов льготных на вахтовом платят? Платят. Ну, я их и не уступлю! — кричал Завьялов уже на бегу к вертолету. — Мне старикам надо монету-у-у…

На склоне дня вертолет последний раз шел из поселка в тайгу. В грохоте и вибрации у Завьялова поначалу сильно щекотало нос, однако он приник к окошку и не отрывал взгляда от зеленой солнечной земли, податливо плывущей внизу и несущей на кронах сосен четкую, подвижную тень вертолета… Нет, Завьялов не узнавал с воздуха тайгу, как ни старался. Потому что пилоты держались в стороне от лежневки, вели машину своим, им одним ведомым курсом, и Павел в огорчении играл желваками, пока вскоре все же не высмотрел знакомый куст скважин, людей и, главное, водовозку. Он тотчас вскочил и прокричал пилотам, что эту водовозку он лично еще с утра организовал, что запросто мобилизовал человека, чтобы подогнал ее от буровой вышки, а как же?!

Летчики заулыбались, закивали, второй пилот даже хлопнул единственного пассажира по плечу. А через считанные минуты — после снижения и посадки — Завьялов узнал: в тайге случилась беда. Увидев лежавшего на земле Бочинина, Павел отстранил от него людей, в первую очередь Нину и Савельева, и потребовал, чтобы Мишу поместили ему на спину, что по-другому того не втащить в вертолет, и никого уже не видел перед собой, никого не слышал.

Уже потом, в вертолете, потный, взволнованный, пояснил Бочинину:

— Знаешь, кто я такой?

— Кто? — слабо отозвался Бочинин.

— Последнее трепло!.. Н-натуральное!

А на остановке в поселке Завьялов все порывался сопровождать Бочинина в город, но пришла фельдшерица, и он отступился. Объявил, что теперь до полной распутицы из вахтового никуда не тронется, и это даже к лучшему, что Мишу без него в город доставят, а его дело теперь — «гэтэшка»!

13

Над таежным вахтовым поселком стояла белая ночь, и после ужина умытый, принарядившийся народ коротал время около реки, возле коттеджей, у общежития.

Нина сначала ходила вдоль коттеджей с Ритой, а потом пошла к реке с Завьяловым. Говорила:

— Знаешь, поеду в базовый, поеду!