Беседа была изумительна по своей беспредметности. Было заметно, что хозяйка — ее, кстати, звали Жанна — сама теряется в догадках, что, собственно, нужно неожиданной гостье. Из разговора я понял, что они не виделись несколько лет. Почувствовав, что уже пора выворачивать к какому-то смыслу, Даша сделала неуловимый словесный финт и страстно заговорила о том, что вот этот молодой человек (то есть я) давно и серьезно интересуется античностью и ближневосточной словесностью к тому же, и поэтому не могла бы Жанна дать ему на время вот этот томик Аполлодора. Разумеется, с возвратом и под ее, Дашину, ответственность. Ошалевшая от такого рода логики хозяйка зомбиобразно встала, сняла с полки книгу и, поколебавшись, протянула мне. С явной неохотой. Я, омерзительно изобразив дружелюбие и благодарность, сжал в руках книгу («Мифологическая библиотека»), как ценную и нежданную находку. Даша потребовала, чтобы Жанна записала мне свой телефон.

— Когда прочтешь, позвонишь и привезешь книжку.

На отдельном листочке сильно-сомневающейся рукой был записан в высшей степени не нужный мне номер.

Меня не оставляло ощущение легкой бредовости происходящего. Хозяйку, кажется, тоже. Книга обжигала мне руки. Я был уверен, что никогда не позвоню этой итальянской дочери, поэтому мне казалось, что я участвую в краже.

Наконец мы снова в лифте.

— Зачем мне это? — показал я «Мифологическую библиотеку» Даше, заранее соглашаясь принять любое объяснение.

— Ничего, ничего, — сказала мне Дарья Игнатовна. — Жанночка мне многим обязана.

Вечером этого дня я отправился к Тарасикам. Слава богу, не нужно было искать повод для визита. Распивая вино с молодыми супругами, я, бледно улыбаясь, выслушивал их добродушные препирательства. «Ты должен съесть еще одну котлетку». — «Да сыт я по горло этими котлетами», — свободолюбиво хмурился Тарасик, отставляя тарелку.

Ощущение романтической бездомности обострялось в этом оазисе пресноватой, но привлекательной домовитости. Разговор развернулся в мою сторону. Я с охотой подвергался Иветточкиным советам и готов был сколько угодно обсуждать с нею мои перспективы. По ее мнению, молодой, мозговитый (на время снятое с Тарасика определение), здоровый парень не может в Москве пропасть. Собственно, назойливое участие Иветты меня бы занимало мало, когда б я не чувствовал, что за ее речами «кто-то стоит», говоря языком шпионской прозы. Когда выпившая женщина пошла на второй круг пересудов, я решил, что мне придется подтолкнуть ее к объяснению. Это оказалось совсем не трудно, хотя, как потом выяснилось, Иветта и давала Даше слово ни в коем случае не открывать факт их чисто женских консультаций по моему поводу.

— Знаешь, я хотел бы с тобой посоветоваться, — лицо мое было напряжено, я попытался улыбнуться, улыбка вышла кривой, — в очень странную историю меня вовлекла твоя… м-м-м… подруга.

Иветта терпеливо выслушала в подробном и иронизированном изложении рассказ о путешествии в «Мифологическую библиотеку». Тарасик хмыкал, нарезая колбасу. Иветта тоже несколько раз прыснула. И сразу же согласилась прокомментировать сказанное. Причем с каких-то заранее выработанных позиций. Это отразилось даже в ее облике — она неестественно выпрямилась, заговорила медленно и словно используя давно отобранные слова. До меня доводилась официальная версия происходящего.

Как бы там ни было, но в этот вечер наконец возник канал общения между мною и женщиной, с которой я проводил много времени за просмотром порнофильмов. Поле обычного общения было заминировано, придется пользоваться услугами окольного информационного ручейка. Тихая, домашняя, искренняя Иветта разрешила проложить его по своим землям. Разумеется, к ней переходили таможенные функции. Все плывущие туда и обратно суда мягко, но решительно досматривались, наркотики и оружие изымались.

Настаивая на своем вопросе: что нужно от меня женщине, которая, измучив меня сексуальными кошмарами наяву, знакомит со своей подружкой явно сводническим образом, я, конечно, хотел услышать в ответ что-нибудь вроде: сумасбродность Дашиного поведения идет оттого, что она увлеклась, а знакомство — это испытание, Даша хочет удостовериться, что избранник ее не бросится за первой попавшейся юбкой. Иветта, в общем, удовлетворила мое тайное желание, изложив, пусть длинно и путанно, именно такую трактовку.

Под конец я решил опробовать новый канал связи. Я разыграл скупую мужскую истерику. Мне все надоело! Сколько можно надо мною измываться! Я чувствую себя идиотом! Терпение, словом, иссякает, я готов к самым непредсказуемым поступкам. Иветта помрачнела. Это меня устраивало. Если хочешь испугать противника, испугай вначале гонца.

О том, что Даше стало известно о вспышке моего недоумения, я узнал вечером следующего дня. Записка на вахте. Дежурила как раз седая грымза, сквозь вздыбленные лаком волосы отвратительно просматривался розовый череп. Сколько лет учусь, но так и не запомнил, как их зовут, наших вахтерш, что, наверное, ставит под сомнение мою народность. Ругался я с ними почти ежедневно — а что остается делать при дикой привычке запирать входные двери часов около десяти вечера и впиваться с административным воплем в кудри каждой «вертихвостке», «потаскухе», «твари», которую я веду к себе на пятый этаж. Чтобы этот ядовитый одуванчик согласился принять для меня телефонограмму, нужно было разбиться в лепешку, свернуть горы, стать на колени. И все по телефону.

Треснувший ноготь подтолкнул ко мне сложенный вдвое листок. В развернутой бумажке я обнаружил прекрасно знакомый номер телефона. В лифте обдумал положение. Положение было простое: стоит мне исчезнуть из поля зрения и слуха всего лишь на сутки, противоположная сторона начинает сходить с ума. Я решил посмотреть на себя со стороны. В мрачном зеркале с полуотставшей амальгамой я увидел изможденное лицо с внимательными недобрыми глазами, выглядывающее из капюшона. Не было даже намека на улыбку.

Выйдя из кабины к телефону, расположенному на площадке, набрал подсказанный номер и, дождавшись первого длинного сигнала, положил трубку. Этот укол заставит Дарью Игнатовну нервно обернуться и даже вздрогнуть. После этого я огляделся, оценивая позицию, на которой мне вскоре придется дать бой личного значения. Волею обстоятельств: аппарат на третьем этаже раскурочен Дагестанцами, приходившими в гости к нашим бухгалтершам, а возле нижнего сидит уже достаточно описанная цепная бабушка, мне придется разговаривать, имея по правую руку мою первую любовь, а по левую мою первую жену. Ситуация не из ряда вон выходящая по меркам нашей общаги. Между их комнатами было не больше двадцати метров. Закон симметрии. Моя первая любовь жила сейчас с моим другом, а первая жена с моим сыном. Закон жизненной симметрии усугублялся тем, что сожитель моей первой возлюбленной перестал быть, разумеется, моим другом, а ребенок первой жены оказался на поверку ребенком не от меня. С этим мальчиком у меня сложились редкие отношения. Когда с неопровержимой точностью выяснилось, что моим он быть никак не может, я испытал странное чувство утраты, которое было мнимой величиной настоящего чувства.

Не включая света в своей комнате, я подошел к окну, за которым гипнотически торчала Останкинская телебашня, электрические ожерелья охватывали замшевое тулово, самый большой манекен для демонстрации ювелирных украшений.

Я лег на диван. Закрыл глаза. Чем дольше я буду воздерживаться от звонка, тем больше будет плацдарм, с которого я поведу переговоры. Над изголовьем кровати стоял старинный стереопроигрыватель с подслеповатой иглой и неуловимыми внутренними перебоями, наподобие сердечных, это придавало исполняемой им музыке личный характер. Я относился к нему, как Моцарт к слепому скрипачу, вызвавшему к жизни знаменитый монолог «мне не смешно…»

Я поставил пластинку с итальянской лютневой музыкой. Она отвечала настроению всей этой слегка воспаленной зимы и этого вечера в частности.

Мое романтическое сумерничанье было сорвано вторжением полупьяной банды, во главе которой был Вовка Жевакин, настоящий отец не моего сына. Он, кстати, тоже был Анастасиею моей брошен (Анастасиею звали первую жену), и между нами образовалась внешне беззаботная циничная дружба.