(Герман, не прерываясь) - Простите, Хан, мы тут хозяйничаем. Но это всё для Вашего блага.
(Хан) - Не знаю, Герман, как Вас и благодарить!
Проходит к буфету, достаёт рюмки, ставит на стол, наливает. Фон Браухич взглядом добермана следит за каждым его движением.
(Герман) - А я Вам подскажу (через паузу) позже. - Берёт рюмку, - Прозит!
(Хан) - Прозит!
Пьют. Фон Браухич делает это после всех и только обозначает глоток. У Германа и Хана посуда пустеет.
(Герман) - Прекрасный кальвадос! (красноречиво подвигает рюмку к бутылке) - Жизнь становится терпимой при любой погоде, если добавить в неё глоток хорошего кальвадоса.
(Хан, наливая) - Да, в Нормандии его умеют делать. И если добавить ещё глоток, то жизнь из терпимой превращается в прекрасную.
(Герман) - Совершенно верно. Главное не останавливаться в этом поступательном движении от терпимости к совершенству. Не останавливаться ни перед чем. (Берёт рюмку), Мы обязаны делать эту жизнь лучше. Впрочем, всё к тому и идёт. Вот посмотрите: мы живём с Вами в объединенной Европе. Разве это плохо? Отсутствие границ, таможен, и территориальных претензий - это объективно хорошо. А ввод общей валюты подстегнёт торговлю, экономику. В результате подъём уровня жизни для каждого европейца. Мы и должны быть одним целым - это исторически правильно: так было и во времена древнего Рима, и во времена Священной римской империи германской нации. А деление на государства - это мрачное наследие средневековья. Чумного и безграмотного средневековья. Нас объединяет не только история и территория, но и общеевропейские ценности. Цумволь!
Пьют.
(Герман, закусывая) - Осталось только защитить наш общий дом от варваров с востока, да надавать по рукам заокеанским банкирам, и тогда мы сможем спокойно жить в нашей старушке Европе. Конечно, сейчас германская нация взвалила на себя груз ответственности за наше будущее. Взяла на себя эту обязанность. Поначалу это вызвало некоторые недоразумения. Однако в Европе растёт понимание и поддержка выбранного нами пути. И Ваши соотечественники, Хан, вносят в общее дело свой весомый вклад. Дивизия СС 'Нидерланд', укомплектованная исключительно голландскими добровольцами, воюет на восточном фронте.
Потом, после нашей общей победы, когда всё утрясётся, мы будем жить в единой Европе. И даже столицей может быть не Берлин, а, скажем... Брюссель!
(Хан) - Брюссель?! Почему вдруг Брюссель?
(Герман) - Ну, это я так. В качестве бреда. К чему я веду? Сейчас трудные времена, но когда-нибудь всё это закончится. Наступит мир. И мы будем просто жить. Растить детей, и не бояться за их будущее. Пить баварское пиво, андалусийское вино, нормандский кальвадос, и наслаждаться искусством. Я ведь к Вам, Хан, зашёл с корыстной целью. В последнее время я очень хорошо пополнил свою коллекцию картин. Но, Вы же понимаете, аппетит приходит во время еды.
(Хан) - Я с удовольствием покажу Вам всё.
(Герман) - А мне не нужно всё. Одна маленькая птичка принесла мне весть, что у Вас есть нечто особенное. Не так ли?
(Хан) - ...
(Герман) - Хан, дружище, что знают двое, известно и свинье.
(Хан) - Да... я просил ван Страйвесанде быть посредником. Но я не знал, что он связан...
(Герман) - Вот только не надо говорить с 'оккупационным режимом'! Мы же с Вами договорились об общем счастливом будущем в объединённой Европе. И что значит связан? Он честно выполнял функции посредника, и попытался договориться с банкиром Алоисом Мидлем о продаже, а тот проконсультировался с доктором Вальтером Хофнером. Наливайте! А Вальтер мой хороший приятель. Мир тесен. Нох айн маль!
Герман и Хан пьют. Герман лихо, Хан задумчиво.
(Герман, кивает в сторону накрытого полотном мольберта нетерпеливо) - Это то, что я думаю?
(Хан) - Да.
(Герман) - Ну, и чего мы ждём? (Обратив внимание на нерешительность Хана) Хан, Вам совершенно нечего бояться. Вы искали покупателя? Вы его нашли. Покажите мне картину!
Хан подходит к мольберту, аккуратно освобождает картину от покрывала.
(Герман, восхищенно) - Это она!
(Хан) - Ян Вермеер, 'Христос и неверная жена'.
На некоторое время замирают у полотна.
(Герман, не отрывая взгляда от картины) - Бернд, мы с господином ван Меегереном уже почти обо всём договорились. Да и пора нам. Будьте добры, найдите такси!
Фон Браухич берёт портфель и выходит.
(Герман) - Я знаю, что Вы озвучивали сумму в один миллион шестьсот пятьдесят тысяч гульденов. Честно говоря, сумма баснословная.
(Хан) - Но и картина бесценная.
(Герман) - Что верно, то верно. Я, конечно, человек не бедный. Но покупка картины за такие деньги, в то время, когда война сжирает все свободные ресурсы... Это плохой пример. Товарищи по партии не поймут.
Я вот какой вариант могу предложить: у нас оказалось довольно много картин из голландских музеев. Сейчас ещё не до конца составлены каталоги - слишком велик объём. Я поговорю с доктором Хофнером о возможности возвращения, скажем, двухсот полотен обратно. А условием репатриации мы поставим полное возмещение Вам стоимости этой картины. Смотрите, как отлично выходит: я получаю картину, Рейх делает жест доброй воли, возвращая картины в Голландию, что в свою очередь, улучшает наши добрососедские отношения, ваше правительство повышает свою популярность, вернув картины в музеи страны, а вы получаете комиссионные, как посредник при возвращении культурного наследия, и заодно хорошее отношение имперской канцелярии. (Подписывает постановление об амнистии недвижимости, и ставит резолюцию на прошении, показывает их Хану) Ну, как? Согласны? Да не раздумывайте Вы так долго, Хан! Дело-то житейское. Давайте лучше выпьем за наш с Вами маленький секрет, да я пойду. Хороший у Вас кальвадос, но мне действительно пора.
Выпивают.
(Герман, надевая плащ) - Обожаю интеллигентных людей - с ними так удобно вести дела. Я пришлю кого-нибудь за картиной в ближайшее время. Всего доброго. Не провожайте!
Выходит. Шаги удаляются. Звякает дверной колокольчик.
Хан остаётся один.
(Хан) - Какой-то кафкианский бред! Вся эта история дурно пахнет. Но я не могу, ни выскочить из этой колеи, ни сбежать. Сбежать? Куда? Кругом война. Но у меня плохое чувство. У меня ощущение, что добром это всё не кончится.
Сцена 2. Приход.
Свет на сцене фокусируется на столе, за которым сидит Хан. Стены уходят во мрак. В это время портреты на стене заменяются артистами. Костюмы и позы копируют сюжеты висевших ранее картин.
Хан достаёт из стола шкатулку, вынимает оттуда шприц, спиртовку, плошку, табакерку с порошком белого цвета, вату. Раскладывает на столе.
(Хан) У меня плохое чувство...
Доктор, доктор, мне так грустно,
У меня тоска и сплин.
Где-то тут был у меня эфедрин.
Поджигает спиртовку, обматывает иглу ватой, наливает в плошку воду из графина.
Мне б сейчас остановиться,
Бросить всё, уехать в Ниццу.
Но куда тут убежишь?
Доктор, я знаю, у Вас есть гашиш.
Сыплет мерной ложечкой в плошку порошок, держит над огнём спиртовки.
Доктор, доктор, я в печали.
Сам я выберусь едва ли -
я совсем, совсем один.
Дайте рецепт мне на кокаин!
Через вату втягивает компот с ложки в шприц. Снимает вату с иглы.
Жить от выдоха до вдоха
невозможно. Мне так плохо!
У меня душа болит.
Дайте морфина гидрохлорид!
Перетягивает руку, зубами удерживая жгут. Колет.
(Анна, с картины 'Дама читающая ноты')
Я всегда тебе говорила:
ты сведёшь себя в могилу!
Жизнь твоя сплошной обман,
теперь ты мошенник и наркоман!
