Он давал в Успенском соборе присягу перед Богом в том, что без боярского приговора никто не будет осужден на смертную казнь, и, если так случится, то у невинных родственников и их семей имущества не отнимать, доносов тайных не слушать и обвинителям давать очную ставку с обвиняемым. А теперь вынужден свое обещание нарушить: необходимо было освободиться от неугодных и услать их подальше от Москвы.
Вот уж отправлен в Путивль воеводой Григорий Шаховской. Готовы к отправке на новые должности неугодные царю Василий Масальский – в Корелу, Михаил Салтыков – в Ивангород, Богдан Вельский – в Казань, Афанасий Васильев – в Уфу, Андрей Телятевский – в Чернигов, и таких дьяков, бояр и дворян, которые были преданы самозванцу, было много. Если бы Василий Иванович знал, чем для него обернется эта ошибка со ссылкой, он никогда бы этого не сделал, но сегодня он готов был убрать всех неугодных подальше от престола, чтобы не рисковать властью.
Дверь в опочивальню царя тихо открылась. С толстой восковой свечой в руке вошла молодая красавица Мария Буйносова – жена царя Василия. Тонкая ткань ночной рубашки облегала стройный стан женщины, ее густые светлорусые волосы спадали на высокую грудь. Искристые голубые глаза царицы лукаво смотрели на престарелого мужа.
Василий Иванович был маленький, некрасивый старичок с морщинистым лицом, подслеповатыми глазами. Шуйский недовольно нахмурил лоб, но ласково спросил:
– Что ж ты, Мариюшка, не спишь? Отдыхала бы у себя в опочивальне. А обо мне не беспокойся, у меня дел государственных много. Вон бумаг сколько, все их надобно просмотреть да ответ дать.
Мария присела рядом с Василием на креслице, тихо сказала:
– Что-то тревожно у меня на душе, государь, не спится. Может, зря ты взялся царствоватьто? Я вот смотрю на тебя – ты ведь сам не свой ходишь, в лице изменился, исхудал, а у меня-то в спальне уж и забыла, когда бывал, когда целовал и голубил меня. Я сейчас часто вспоминаю, как мы раньше спокойно жили, без всяких забот. А сейчас что? Сидишь сиднем за этими бумагами, то по целому дню с боярами заседаешь, даже на обед не приходишь, не порадуешь. А раньше после обеда всегда со мной в спаленке забавлялся. А сейчас что?
Царь нежно поцеловал жену в щеку, погладив по голове, ответил:
– Ничего, Мариюшка, даст Бог, управлюсь в ближайшее время с государственными делами, тогда и отдохнем. Закатим пир на весь честной мир!
– Василий Иванович, скажи мне, какие тебя заботы одолевают? – с сочувствием спросила царица.
– Ох, Мария, Мария, не знаю, что и делать. Надобно бы убрать подальше от Москвы сторонников самозванца, особенно тех, кто хотел бы занять мое место на престоле. Да вот еще забота: казна пуста. Гришка Отрепьев все опустошил, даже корону и скипетр с печатью куда-то дели, видно, украли проходимцы.
– Вроде бы и правильно, что ты удаляешь неугодных от престола, но вдруг они там смуту затеют? Вот Шаховского куда услал? – перебив царя, сказала Мария.
– Воеводой – в Путивль, – в недоумении поглядев на царицу, ответил государь и осекся, даже побелел лицом.
– Вот то-то и оно, Василий Иванович, думать надо, что делаешь. Там же осиное гнездо смутьянов! Гришка оттуда начинал, а Шаховской ему был верным, как никто другой. Теперь жди, царь, бунта в Путивле, – прозорливо заметила молодая жена, – ты бы лучше к себе побольше преданных людей приближал, таких как Скопин-Шуйский. Он молод, красив, умен и родственник тебе. Вернее человека не найдешь.
От этих слов Василия как ножом по сердцу резануло. Он давно заметил, что молодая жена засматривается на его племянника Скопина, хотя поводов для ревности она царю не подавала. Михаил же с Марией и с ним был предупредительным и вежливым. Ревнивый старик стиснул зубы, сменился в лице, нахмурил брови, с раздражением в голосе сказал:
– Давай-ка, женушка, иди спать, нечего тебе соваться в мужские дела, а особенно в государственные!
Мария с обидой поджала губки, встала и направилась к выходу.
– Немедля пошли ко мне спальника Игнатия, – уже спокойно попросил царь.
– Хорошо, государь, – ответила молодая жена, в сердцах хлопнув дверью.
Вскоре в спальню к Шуйскому явился Игнатий, с заспанным и недовольным лицом, спросил:
– Что изволите, государь?
Василий протянул в руки Игнатию грамоту со словами:
– Немедленно шли гонца с этой грамотой к воеводе Шаховскому в Путивль, пусть князь срочно возвращается в Москву.
После ухода спальника Василий Иванович долго не мог успокоиться. Он совершенно потерял душевное равновесие, в голову даже не шли мысли о государственных делах. Ревнивый старик не мог выносить, когда его жена говорила о Михаиле Скопине-Шуйском, когда хвалила его и восхищалась его делами, богатырской красотой.
Царь часто размышлял о своем племяннике Михаиле. В пятнадцать лет тот находился уже на государевой службе в должности жильца при царе Борисе Годунове, отличался спокойным тихим нравом, не лез в придворные интриги. Его больше привлекало чтение книг о военных подвигах полководцев.
Придя к власти, Лжедмитрий сразу же заметил видного юношу с большими, светящимися умом глазами. Вскоре Михаил получил боярский чин и специальную для него должность великого мечника. На торжественных приемах Скопин должен был стоять у царского трона с обнаженным государевым мечом. А когда к власти пришел Василий Шуйский, стал служить верой и правдой новому государю.
Радоваться бы царю Василию, что у него на службе такой верный и умный сторонник, но алчная и завистливая душонка старика не могла вынести Скопина. Василия в нем раздражало все: и богатырская стать, и ум, и уважение к нему людей, которое тот уже снискал за свою добропорядочность. А когда Шуйский видел, что Мария, его красавица-жена, только находилась рядом или, не дай Бог, разговаривала с Михаилом, то он терял покой. Тогда его раздражало все, он не находил себе места.
Умом он понимал, что все притязания к племяннику беспочвенны, а вот душа его не принимала. Видимо, осознавая свою дряхлость, невозможность дать своей молодой жене то, что дал бы ей в любовных утехах молодой супруг, Василий завидовал здоровью и красоте Скопина. В нем он почему-то видел соперника во всем. Он хотел бы быть таким же здоровым, красивым, умным и спокойным, но, увы, был неказист, дряхл, и его удел – завидовать и ненавидеть. Была бы его воля, он сегодня же услал бы этого юнца воевать куда-нибудь подальше, в Сибирь. Но за какие провинности? Что люди скажут? Своего племянника даже не пожалел. А как же клятва, которую давал в Успенском соборе? Ведь его же никто за язык не тянул, а теперь своим обещанием перед Богом и честным народом он связал себя по рукам и ногам.
Настроение заниматься бумагами у царя пропало. Он заметался по спальне, хватая грамоты, пытаясь вникнуть в их содержание, но не мог сосредоточиться. Его подслеповатые глаза слезились, руки от волнения тряслись, в голову лезли всякие мысли: «И как я толком не подумал, что назначил воеводой в Путивль князя Шаховского, самого ближнего сторонника Гришки Отрепьева! Вот, сволочь, как втерся ко мне в доверие, острог по нему плачет, а я его воеводой назначил! Ох, подлец! Чует мое сердце, смуту там затевает! И как я не продумал? – корил себя Шуйский, – ну да ладно, может все обойдется. Вернется Шаховской, а там поглядим, что с ним делать».
Василий в сердцах резко смахнул со стола грамоты, которые шли царю со всех концов Российского государства. Их необходимо было читать и по каждой принимать меры или хотя бы отписать. Нужно было себя утверждать, показать свою власть, дать всем понять, что царь в государстве – Василий, а никто другой, и это должны были уяснить его друзья и враги в каждом уголке России, поэтому пока он не хотел доверить отвечать на грамоты никому. Он должен был разобраться во всем этом хаосе сам.
Кое-где в его царстве еще считали, что по-прежнему у власти Лжедмитрий. В других же местах его власть не признавали, боялись возврата времен Бориса Годунова. Везде смута, везде неповиновение. Особенно после того, как прошел слух, будто царь Дмитрий жив и спасся от Шуйского. Другие считали его полуцарем, а некоторые и вовсе называли самоизбранцем.
