Во главе стола Шуйский посадил архиепископа Арсения, по правую руку старца сел сам. Рядом уселись его молодой племянник Скопин-Шуйский, Иван Иванович Шуйский, Иван Никитович Романов, Иван Михайлович Воротынский. По левую руку восседали: Алексей Гаврилович Долгорукий, Иван Иванович Голицын, Иван Михайлович Пушкин.

Когда все чинно уселись за столом, архиепископ Арсений произнёс:

– Вы знаете, зачем мы здесь собрались; надобно, мужи, решать, как нам жить дальше! Сколько мы будем терпеть на троне государя нашего антихриста? Свят! Свят! – Старец вновь перекрестился. – И эта антихристка полячка норовит тоже на трон рядом с самозванцем сесть, править хочет! А знаете ли вы, что поляки от самозванца требуют? Чтобы через год всё Российское государство, и мы с вами, стали католиками, чтобы все православные церкви закрыть или обратить в католические! Допустим ли мы уничтожение православия на Руси? Дальше, государи мои, терпеть нельзя, надо убирать польского ставленника! – призвал всех архиепископ, заканчивая свою речь.

Присутствующие заговорили, завозмущались, выкрикивая проклятия в адрес новоявленной царской четы. Когда все немного угомонились, заговорил Василий Шуйский:

– Вот что, бояре, надо нам вместе взяться за это дело. Сейчас, после свадьбы, все шляхтичи загуляют, ближние самозванца Дмитрия будут проводить время в увеселениях и, конечно, потеряют бдительность. Надобно нам пошибче мутить чернь. Говорить, что шляхтичи – антихристы и скоро всех русских заставят молиться антихристу, что награбили они много богатств и нужно бы погромить поляков и всех их приспешников. Мол, пусть поделятся с православными, а кто не захочет делиться, тот антихрист, их надобно топить в Москве-реке. Повсеместно народу говорить, что на троне сидят самозванец с самозванкой-полячкой, что они приспешники сатаны. И, обратившись к архиепископу Арсению, молвил:

– Церкви нужно тоже порадеть за правое дело. Во всех церквях читать анафему польским самозванцам, царю и царице!

Старец, стукнув посохом об пол, твёрдо сказал:

– Будут прокляты самозванцы и всё их воинство!

Затем встал и торжественно произнёс:

– Как только самозванца уничтожим, предлагаю собирать народ на Соборной площади Кремля и выкрикнуть Василия Ивановича Шуйского царём нашего государства Российского. Ибо государство не может существовать без управления, и я думаю, что он управится с таким делом! Старец встал, медленно подошёл к Шуйскому, троекратно его расцеловал, осенив крестом:

– Благословляю тебя, боярин, на подвиг и тяжкий труд в такое смутное для России время! Тяжёлый крест тебе, Василий, предстоит нести, но мы все тебе будем помощниками.

Арсений, расчувствовавшись, смахнул слезу, отошёл в сторону, затем присел на своё место. Князья стали подходить к новоявленному царю, троекратно целовать его, говорить ободряющие слова и пожелания, а Иван Иванович Голицын воскликнул:

– Ох, большую ношу берёшь на себя, Василий! Управишься ли?

– Управлюсь, если помогать будете, – уверенно парировал Шуйский.

– Будем тебе верными помощниками! За веру нашу и государство Российское не пожалеем живота своего! – выкрикивали бояре вразнобой.

Свадьба состоялась на восьмое мая под пятницу. День выдался пасмурный, моросил мелкий холодный дождь. Серые облака низко проплывали над Кремлём. Улицы были пустынны. Дороги все развезло, стояли огромные лужи, перемешанные с грязью и конским помётом. Чёрные вороны, нахохлившись, огромной стаей сидели почти на всех деревьях Кремлёвского двора. Бояре, князья и воеводы, приглашённые на свадьбу, увидев такую картину, набожно крестились, переговариваясь меж собой:

– Ох, не к добру всё это! Ох, не к добру! Плохое знамение!

Молодых провели в столовую палату Кремля, и придворный священник в присутствии всей русской и польской знати торжественно начал венчание.

Русские бояре, стоящие особняком от шляхтичей, возмущённо перешептывались между собой.

– Даже свадьбу и ту по-человечески провести не могут, – сказал князь Романов на ухо боярину Воротынскому.

– Всегда на Руси венчание проходит в церкви, а о царях и говорить нечего! Все наши православные каноны нарушили, – ответил князь Иван Михайлович.

Марина Мнишек была в русском красном бархатном платье с широкими рукавами и в сафьяновых сапогах, на голове ее сиял драгоценный венец. И как только венчание закончилось, Марина бесцеремонно удалилась в опочивальню, потребовала к себе слуг, скинула русское платье со словами:

– Снимите с меня это тряпье и уберите его с глаз долой!

Быстро переоделась в польские наряды и явилась в Грановитую палату, чем еще больше вызвала пересуды у русской знати.

Удивлению и изумлению бояр не было конца; они возмущённо перешептывались, крестясь, тихо восклицали:

– Вот антихристы дык антихристы! Хряста на них нет!

А когда перешли в Грановитую палату, тут и вовсе возмутились, когда увидели два престола: один для Марины, а другой для самозванца. Василий Шуйский, торжественно взяв за руку новоявленную царицу, ехидно улыбаясь в бороду, с наигранным пафосом произнёс:

– Наияснейшая великая государыня! Цесаревна Мария Юрьевна! Волею Божьей и непобедимого самодержца, цесаря и Великого князя всея Руси ты избрана быть его супругою. Вступи же на сей царский трон и властвуй вместе с государем и нами!

Марина, сделав надменное лицо, торжественно села на царский трон. В толпе русской знати прошёл возмущённый гул голосов, и кто-то из бояр громко сказал:

– Невиданное дело, чтобы баба рядом с царём на троне сидела! Тьфу ты! Одно слово – греховодники! Будь они прокляты!

Марина с вызовом посмотрела в сторону раздавшегося голоса, но так и не определила, кто это высказался, так как бородатые бояре, одетые в шубы и бобровые шапки, все были для неё на одно лицо.

К невесте подошёл патриарх, украсил Марину цепью Мономаховой и с молитвою возложил на неё животворящий крест, барму, диадему и корону Мономахову, помазал царицу и причастил, чем несказанно возбудил у русской знати неприязнь и ненависть к самозванцам. Среди бояр прошёл ропот. Иван Иванович Голицын с возмущением забубнил, обращаясь к рядом стоящим князьям:

– Да где это видано, чтобы чужеземка, ещё не жена царя, а уже стала помазанной на царствие государыней!

Дмитрий Шуйский угрожающе зашептал Голицыну:

– Да замолчи ты, Иван Иванович, а то нам всё дело загубишь! Помолчи маленько! Иди вон на целование к руке царицы.

Бояре молча, по очереди, целовали ручку Марины. Иван Михайлович Пушкин после целования долго сплёвывал на пол и вытирал губы платком.

После церемонии князь Василий Шуйский повёл Марину и самозванца под венец.

После венчания Григория и Марины начался настоящий царский пир, со всем его весельем, плясками и удалью. Пили, кто от радости, кто от горя, кто просто хотел веселиться. Загуляла вся Москва. На улицы по приказу самозванца выкатили бочки с вином и медами для черни. Несмотря на то что шёл дождь, охотников напиться задарма было великое множество.

Григорий Елизаров, мастеровой, кузнец крепкого телосложения, сажень в плечах, с чёрной окладистой бородой, с весёлыми голубыми глазами, балагур и шутник, с ватагой своих подмастерьев пришёл на улицы Москвы повеселиться и выпить на дармовщинку. Мастеровые подошли к одной из бочек с вином, взяли ковш у мужиков, по очереди выпили по черпаку. Вино оказалось на удивление крепким, и после выпитого мужики развеселились, стали шутить, бойко заговорили. Евсей, рыжий, с крючковатым носом, здоровенный детина, опрокидывая очередной ковшичек вина, крякнув, молвил:

– Ох, и хорошащее винцо самозванец выкатил народу! Закусывать не надо!

– А почём знаешь, что царь – самозванец? Может, и взаправдышный, говорят же, что мать признала его своим сыном, – возразил Карпушка, длинный жилистый мужик с насмешливыми глазами и реденькой узкой бородёнкой.

– Да у самозваного-то царя и борода даже не растёт; сразу видно, что мужик-то не нашенский, а поляк, они, вон, все безбородые, а у русского человека вся сила и мудрость в бороде.