- Какая ты жестокая, Маш, - укоризненно замечает Рабигуль.
- Ну вот не верю! - страстно прижимает руки к груди Маша. - Как вздорный старик Станиславский.
Не верю - и все.
- А что он любит, тоже не веришь? - обижается Рабигуль.
- Верю. В это - верю, - успокаивает ее Маша, и видно, что она верит в самом деле.. - Еще бы ему тебя не любить! Он таких, как ты, и во сне не видал.
- Откуда ты знаешь?
- Потому что и я не видала, - объясняет Маша. - Может, у вас, в Казахстане, все такие красавицы, а в Москве - попробуй найди.
- Так что же делать? - все думает о своем Рабигуль.
- Потяни с отъездом, - советует Маша. - Наври что-нибудь. И вообще еще только октябрь.
- Да что это даст? - Рабигуль кладет голову на скрещенные руки, на стол.
- Не знаю, - честно признается Маша. - Только думаю, что-нибудь даст непременно. Опыт человечества доказывает, что политика проволочек очень часто дает положительные результаты. Предоставь все течению времени. И кстати, этот твой смертник о разводе не заговаривал?
- Он сказал, что если это повредит Алику, я могу...
- Я говорю о его разводе, - перебивает Маша.
Рабигуль совершенно теряется.
- Но это же само собой, - жалко лепечет она.
- Да-а-а? - возвышает голос Маша. - Ты так думаешь?
- В любви-.. - начинает Рабигуль, но Маша раздраженно машет рукой:
- Оставь пока что любовь в покое. Поговорим о жизни.
- Но жизнь - это и есть любовь! - восклицает взволнованно Рабигуль.
- Не скажи... Ужасно, если было бы так, - возражает непреклонная Маша. - Любовь - импульс, который дает человеку жизнь, ловушка природы. Любовь наполняет жизнь, вдохновляет на подвиги - впрочем, теперь уже нет, на какое-то время сияет, как солнце над головой. Но кроме нее есть много чего другого, и это другое, когда проходит взлет, вытесняет любовь, а часто - противостоит ей. Человек не в силах любить всю жизнь, тогда бы он не успел ничего толкового в ней сделать.
- Машка, да ты философ!
- Я пытаюсь тебя образумить. Дай слово, что потянешь до декабря. К декабрю - уверена! - что-то прояснится.
Рабигуль кивает не очень уверенно.
- Нет, скажи, что даешь слово, - требует Маша.
- Ну даю, даю, - сдается несколько обескураженная ее напористостью Рабигуль.
2
"Потому что если не любил - значит, и не жил, и не дышал..." Хриплый, неповторимый, единственный в мире голос со сдержанной силой выговаривает дающие надежду слова. Рабигуль только его и слышит, душа откликается на голос, словно тронули палочкой камертон. "Я дышу, и значит - я люблю! Я люблю, и значит - я живу!" А говорят, был запойным пьяницей, а потом наркоманом, изменял даже божественной Марине Влади - она сама об этом написала, чем вызвала гнев благородного семейства великого барда, да и не только семейства. Рабигуль видела по телевизору скандальную презентацию ее искренней, честной и чистой книги. Растерянная, но спокойная, Влади держалась из последних сил, а на нее наседала уродливая наша общественность, оскорбленные родственники, осиротевший сын покинул демонстративно встречу.
Рабигуль нажала кнопку магнитофона. Перерыв окончен. Пора за работу. И она сняла с виолончели чехол. "Ни о чем не думай", - строго приказала себе, и тут же кто-то выключил в ней все мысли и чувства вне музыки. Шторы были задернуты, горел электрический свет, не было ни дня, ни ночи, была только гармония звуков. После обязательных упражнений Рабигуль отдалась той музыке, которая пела в душе.
Выхода у нее не было: любовь превратилась в тяжкую ношу, и сбросить эту ношу хотя бы на время могла только музыка. Звуки лились мощно и страстно, виолончель пела о жизни, где все - испытание, даже радость, даже любовь. Боже мой, как одинок человек, как скудна жизнь на чистые радости!
Кончался ноябрь, выторгованный у Алика, читать его письма было невыносимо; постоянно обижался и капризничал, как ребенок, Володя; строго поджимала губы свекровь, хмурился дирижер - Рабигуль стала допускать хоть и маленькие, но сбои; болела в Казахстане мама. Виолончель жаловалась на несовершенство жизни, пела о несбыточном и счастливом. А потом Рабигуль все это записала. Она высказалась, переплавив свои чувства в музыку, и ей стало легче.
Зазвонил телефон. Радостно, счастливо схватила Рабигуль трубку.
- Что делаешь? - спросил Володя. Спросил сдержанно, даже сухо. Значит, из дома.
- Слушала Высоцкого, - не задумываясь ответила Рабигуль.
- "Ой, Вань, гляди, какие клоуны..." - дурашливо пропел Володя.
- Да, - снова сказала она не правду.
- Не знаю, чем он всем нравится? - раздраженно повысил голос Володя. Сейчас - так прямо кумир, когда сыграл в ящик. "У нас любить умеют только мертвых..."
- Я любила его всегда, - возразила Рабигуль. Переполнявшая ее радость исчезла.
- Да ладно тебе! Примитив, на потребу самого низкого вкуса. Певец для плебеев.
- Не только, - устало возразила Рабигуль. - У него есть все и для всех. Есть нежнейшая лирика. Есть так о войне, что фронтовики думают, он воевал. Есть философские - о жизни и смерти, о попрании человека...
- Только не агитируй меня, - разозлился Володя. - Сам знаю. И вообще, ну его в баню! Ты обо мне вспоминала?
Рабигуль не удержалась от вздоха: Володе, как воздух, необходимы слова.
- Чтобы вспоминать, надо сначала забыть, - сказала она.
- Не придирайся.
Положив трубку, Рабигуль села в кресло, задумалась. Потом встала, подошла к окну, отдернула шторы. Мелкий снежок сыпался с неба, закручиваясь у тротуара легонькими бурунчиками. Качался под ветром одинокий фонарь. Прошла женщина, прикрывая лицо воротником - значит, мороз? "Я поля влюбленным постелю..." И совершенно не важно, каким он был. Главное, что оставил после себя. Рабигуль взяла тетрадь, прочитала, пропела ноты. "Завтра покажу Маше. Если скажет, что хорошо, отдам старику.
Очень строго он на меня косится, косится и ждет..."
Маэстро и в самом деле поглядывал на Рабигуль хмуро и вопросительно. А неделю назад вышел на прямой разговор.
- Ну-с, голубчик, позвольте вас поздравить.
Он нависал над оробевшей Рабигуль, как скала - огромный и мощный, - а ее колотило от страха, надежды, а потом - радости.
- Значит, понравилось? - не веря услышанному, переспросила она.
