Да, утешает и лечит. В задумчивости проходит Рабигуль мимо нужного ей переулка, возвращается, спохватившись, сворачивает в узкую, как тоннель, улочку, спускается по ступенькам, мельком глянув на барельеф великого реформатора театра, выходит к училищу.
Стайка вчерашних абитуриентов, будущие артисты, веселится у его дверей, ликуя по поводу немыслимой своей удачи: их приняли, они прорвались, оттеснив уйму соперников! Снисходительно смотрит на них Рабигуль: "Вы и представить пока не можете, что за жизнь себе выбрали - трудную, ох и трудную жизнь".
На душе какое-то осеннее оцепенение. Она старается не думать, не вспоминать, не видеть перед собой исступленное, гневное, багровое лицо Володи.
- Что ж, давай - убегай от меня, улетай, уезжай! - Взмах руки, как крыло испуганной птицы. - Только знай: я без тебя жить не буду!
- Что же делать? - беспомощно лепечет в ответ Рабигуль, - Любовь Петровна совершенно здорова.
И Алик ждет.
- Уж лучше бы она не выздоравливала! - кощунственно вопит Володя. - И пропади он пропадом, твой благородный Алик.
- Что же делать? - повторяет растерянно Рабигуль.
Но Володя ее не слышит.
- Если бы ты любила, - возмущенно обличает он, - тебе бы и в голову не пришло... Напиши, что не можешь бросить оркестр - неужели тебе в самом деле не жалко? - напиши, черт возьми, правду: что любишь другого...
- Это жестоко...
- Жизнь вообще жестока, - сжимает зубы Володя. - И не надо никого жалеть!
Очень он сам себе в эти минуты нравится. Он - мужчина, борец, он шагает по жизни широко и размашисто. И своего не отдаст. Придумала тоже: она уезжает! Ну уж нет, дудки.
- Если это испортит его карьеру, - великодушно, смягчившись, добавляет он, - то можно пока что не разводиться. Но, честно говоря, когда женщина любит... - не может удержаться он от сентенции.
Рабигуль слушает, но не слышит. Далекий, преданный Алик стоит перед глазами. Его так безумно жаль! Но и себя жаль тоже. Однажды она пробормотала что-то на эту тему.
- Надо умножать общую тему счастья, - важно ответил Володя. Он где-то вычитал эти слова, но сейчас ему кажется, что придумал их сам, только что. Не говоря уже о тебе, - развивает он свою мысль, - разве Алик твой счастлив?
Володя внимательно смотрит на Рабигуль.
- Ты знаешь, счастлив, - решается возразить она.
- Да? - Володя сердит и полон иронии.
- Да, - стоит на своем Рабигуль и объясняет, как ей кажется, очевидное:
- Он ведь любит. А мы счастливы, когда любим.
Володя обиженно замолкает: кто-то любит его Рабигуль! Это он ее любит! Но счастлив ли он? Стихи упрямо не пишутся, студенты в этом году какие-то неинтересные, второго семинара ему не дали, давление скачет почти как у Сони. Любит! Еще бы: такую красавицу - да не любить! Володя поворачивает к себе Рабигуль, смотрит на нее укоризненно и сурово.
- Садись и пиши: так, мол, и так. А уедешь - я вправду не стану жить, так и знай!
Мысль об уходе из жизни понравилась ему самому; он видит страх в глазах Рабигуль, и этот страх говорит о ее любви больше, чем самые упоительные слова или даже поступки. "Мы счастливы, когда любим..." А когда любят нас? Тоже ужасно счастливы и горды, если только чужая любовь не мешает нашей к кому-то другому.
И вот Рабигуль идет за советом к Маше. Она единственная ее подруга, она знает все о ней и Алике, о ней и Володе. Только Алика она любит, а Володю нет.
Огненно-рыжая в этом сезоне Маша бежит на звонок, отворяет дверь, не спрашивая, кто пришел.
- Наконец-то! - смеется от радости. - А я все жду, жду...
- Ужин давно готов. Мой руки, садимся за стол.
- Если бы ты знала причину...
- Не важно, какая причина. Главное - ты пришла.
Маша вихрем носится по своей квартирке. В фартуке, тапочках с меховыми помпончиками, она чудо как хороша. Что-то оттаивает в душе Рабигуль.
- Винца отведаем?
- Давай.
Фужеры привез Алик все из того же Алжира. Высокие, на тонкой ножке, с матовыми узорами.
- За тебя!
- За нас, Маша. За нашу дружбу.
Маша внимательно вглядывается в Рабигуль, ставит фужер на стол.
- Что-то случилось? Погоди, выключу верхний свет и включу торшер.
Она гасит свет, тапочкой с помпончиком наступает на лежащую на полу кнопку. Оранжевой становится комната.
- Ну, рассказывай.
И Рабигуль рассказывает. Маша, свернувшись на тахте клубочком, покачивая ножкой, слушает. Меховой помпончик подпрыгивает в такт ноге.
- Так и сказал, что не будет жить? - недоверчиво переспрашивает Маша. Что-то не верится.
- Он же поэт! - восклицает в ответ Рабигуль. - Это же не простой человек, а поэт!
- Да уж, - хмыкает Маша. - Как, извините, его фамилия? Что-то не знаю я, грешница, такого поэта.
Пушкина знаю и о Лермонтове слыхала...
- Ты б еще восемнадцатый век вспомнила...
- Да и среди современников...
- Конечно, - горячится Рабигуль, - до Ахматовой и Тарковского ему далеко, но я говорю не о глубине таланта, а о глубине чувств...
- А я говорю о твоей судьбе, - перебивает Маша. - У тебя ведь тоже душа не торговки. И не технолога, - помолчав, добавляет она.
- А технолог при чем? - улыбается Рабигуль.
- Не знаю, - смеется Маша. - Все мы в плену предрассудков. Считается, технари грубее гуманитариев: ведь они имеют дело не с людьми, а с железом.
- Ох и фантазерка ты, Машка! Они еще как имеют дело с людьми.
- А ты-то, - добродушно ворчит Маша. - "Не будет жить..." Скажите пожалуйста...
Как легко им вместе, как тепло и уютно.
- Но ведь это любовь, - думает вслух Рабигуль. - Она просто живет во мне, переполняет душу, кипит в крови. Даже когда его нет, все равно он со мной рядом.
Не знаю, понимаешь ли ты...
- Где уж нам, - усмехается Маша.
- Всю жизнь о любви я только мечтала, - не обращает на реплику никакого внимания Рабигуль. - Не ждала уже, не надеялась. И вдруг... Понимаю теперь: любовь в самом деле требует жертв.
- Не знаю, не знаю, - подбирает со лба непослушные огненные кудри Маша. - Альку безумно жаль.
Да и тебя тоже.
- Меня? - удивляется Рабигуль. - Почему?
- Потому что второго Алика тебе не найти, - роняет загадочные слова Маша. - И я, знаешь, не доверяю велеречивым мужчинам. А уж в то, что без тебя он не станет жить... Это, мой друг, из романов. - Она мечтательно задумывается. - Вот бы проверить...
