Настоящее исследование существенно расширяет наше поле знаний о «Памяти». В нем, помимо прочего, рассказано о том, при каких обстоятельствах познакомились редакторы и как они работали над выпусками. Впервые дано полное освещение роли Ларисы Богораз в деятельности группы. Кроме того, большинство читателей также впервые узнают в подробностях о той помощи, которую оказывали старшие консультанты, в том числе М.Я. Гефтер, Д.М. Бацер и Я.С. Лурье.

В статье Барбары Мартин проект «Память» преподнесен в контексте альтернативной историографии позднего советского периода. Автор прослеживает отличительные черты сборника, основанного Арсением Рогинским, Сергеем Дедюлиным, Ларисой Богораз и Александром Даниэлем. Антон Свешников, в свою очередь, дает подробное описание личностей и событий, помогая проследить человеческие связи и взаимодействия, которые привели к рождению «Памяти» и к выпуску пяти томов сборника. Авторы настоящей работы тщательно исследовали самиздат и архивы, имеющие отношение к упомянутому сборнику (по большей части в Исследовательском центре Восточной Европы при Университете Бремена). Как и редакторы самой «Памяти», Мартин и Свешников сделали все возможное, чтобы сохранить объективность при презентации материалов, полученных из нескольких нетрадиционных источников, а также высказываний самих участников; многочисленные точки зрения сводятся воедино в нетенденциозной манере – в духе оригинального сборника. В результате удалось создать модель для изучения самиздатских изданий.

Значимость «Памяти» обусловлена новаторской работой по устранению пробелов в советской истории. Однако это далеко не все. Несмотря на высокий культурный и профессиональный уровень основателей издания, ни один из них не был профессиональным историком. Они собирали, редактировали и публиковали документы, не обладая при этом практически никакими связями с крупными учреждениями, где создавалась и хранилась официальная советская история. Благодаря самиздату эти стихийные усилия увенчались успехом. «Память» не только позволила осознать гораздо более высокую гражданскую активность граждан СССР, чем это признавалось официальной прессой, но и предоставила людям возможность воссоздавать собственную коллективную память. Перемены, которые происходят сегодня в медиасфере, способствуют усилению роли граждан-исследователей и граждан-историков. Во многих случаях эти рядовые граждане сотрудничают с крупными институциональными проектами, что позволяет проводить масштабные исследования, которые не под силу отдельным специалистам. В результате такого сотрудничества рядовые граждане имеют возможность ознакомиться с профессиональными методами проведения исследований. Однако основной задачей граждан – вне зависимости от политического контекста – остается критический анализ рамок и методов институционального создания знаний. Редакторы и сотрудники «Памяти» задали высокие стандарты активной гражданской позиции, которые по сей день являются образцовыми для любого читателя.

Современная историография постсталинской эпохи часто сравнивает хрущевские и горбачевские реформы с точки зрения их отношения к советскому прошлому. И нетрудно найти аргументы в пользу того, что десталинизация в период оттепели служила моделью или репетицией для политики гласности в период перестройки. Например, по мнению Томаса Шерлока, «подход Горбачева к истории и мифу» имел много общего с хрущевским подходом. «Оба лидера считали, что было бы трудно совершить масштабные реформы, не обсудив до тех пор табуированные исторические сюжеты или не приспособив идеологию и коренные мифы системы»[7]. Были, разумеется, и существенные отличия: после того как хрущевская критика сталинского «культа личности» подставила под удар основы советской власти, система восстановила свое равновесие, исключив неортодоксальные дискурсы о прошлом. Впоследствии, несмотря на попытки диссидентов пробиться сквозь стену немоты, советское общество в целом оставалось изолированным от этих альтернативных дискурсов. Однако во время перестройки «историческая критика на службе реформы в итоге превращалась во все более ярую и однобокую дискуссию о легитимности советской однопартийной системы и ее учредительных мифах: Октябрьской революции и образе Ленина»[8]. Результатом этих споров стало всеобщее ослабление системы, а затем и ее окончательный крах.

Но если параллели между оттепелью и перестройкой кажутся очевидными, то разделяющий их период – эпоха застоя или эпоха заморозки – остается недооцененным. В статье 1989 года о диссидентском движении Л. Богораз, В. Голицын и С. Ковалев пытались проследить корни перестройки до 1965 года. При этом авторы ставили под вопрос принятое разграничение: «…ведь каждый из этих периодов, на которые теперь принято делить нашу наиновейшую историю (“оттепель”, “застой”, “перестройка”), несет в себе семена следующего»[9]. Следовательно, необходимо «понять: что же стало прорастать из “оттепельных” времен сквозь болотную гниль застоя, какие жизнеспособные ростки оказались устойчивы к этой гнили и расцвели в наши дни и нет ли в них унаследованной гнилостной заразы, микроба, вируса, притаившегося до поры?»[10] Авторы, сами бывшие видными деятелями диссидентского движения, не сомневались:

Эти полуофициальные дискуссии касались и исторических тем. Жгучие вопросы, вызванные хрущевской критикой культа личности, не получили удовлетворительных ответов, а после ужесточения цензуры их обсуждение могло продолжаться лишь в неофициальной сфере. Издание исторических сборников «Память» является важной, хотя и малоизвестной вехой в создании альтернативного дискурса о советском прошлом. В свою очередь, для того чтобы понять, как возникла сама идея «Памяти», следует рассматривать историю создания этих самиздатских сборников в более широком контексте.

В нашей статье мы попытаемся представить обзор событий и явлений, предшествовавших возникновению «Памяти» и подготовивших его. При этом основное внимание будет уделено не литературной жизни, имевшей лишь второстепенное влияние на «Память», а нескольким редким примерам диссидентских исторических исследований. Сугубо научный подход «Памяти» существенно отличался от более политизированного подхода в исследованиях Александра Солженицына или Роя Медведева; причем эта нейтральная позиция определилась именно на фоне предыдущих диссидентских работ и в качестве реакции на них. Рассматривая предыдущие опыты диссидентской историографии, мы попытаемся проследить корни «Памяти» и установить, какие идейные черты диссидентского движения присущи этим сборникам и в чем их отличие от предшественников.