Я бы писала и писала тебе, мне хочется выложить тебе всю душу, поделиться самым сокровенным, ведь у меня после войны не осталось ни одного родного человека, потом появился муж, сын, а теперь и вы с Ханочкой.
Возможно, у тебя, кроме того сына, которого мне посчастливилось принять в свои руки после его рождения, есть и другие дети, — знай, они всегда найдут место в моей душе, и если я смогу чем-то помочь, то сделаю это с большим удовольствием, ведь финансово мы очень хорошо обеспечены.
Дорогая моя сестричка, очень прошу тебя, не задерживайся с ответом, для меня твоё письмо будет светлым лучом из мрачного прошлого. Очень хочется надеяться, что если ты расскажешь обо мне Ханочке (разреши мне её так называть), и она примет в свою душу несчастную мать, потерявшую много лет назад свою кровиночку, и напишет мне письмо, то я мысленно упаду на колени пред тобой и буду целовать стопы твоих ног, потому что твоё согласие на наше общение будет святым поступком.
А если ты решишь, что ей не надобно обо мне знать, я пойму тебя и не буду осуждать, а просто буду надеяться, что хоть иногда ты будешь мне писать и сообщать, как складывается жизнь нашей доченьки.
Вот и пришло время заканчивать моё письмо, мне оно далось очень нелегко, ведь, по сути, я пишу в неизвестность, но почему-то, заканчивая его, я больше и больше становлюсь уверенной, что оно найдёт адресата, и ты проявишь ко мне сестринскую любовь и милосердие. Мой муж тоже верит в это…
Миллион раз целую тебя, пусть хоть несколько поцелуев моих через тебя перейдут и Ханочке…
Фросенька, ты не представляешь, сколько слёз я пролила, пока дописала это письмо. Будьте здоровы, счастливы, в Судный день я испрошу у Бога прощения, очищения от грехов, главный из них — разлука с моей доченькой…
Глава 7
Когда Ицек открыл дверь своей мастерской, он застал Фросю не просто плачущей, — она рыдала в голос по-бабьи, с подвыванием, качаясь взад и вперёд, словно евреи на молитве, повторяя несвязно и неразборчиво какие-то слова… Ицек подскочил к Фросе, схватил её за плечи, поднял со стула и начал трясти:
— Фросенька, Фросенька, успокойся, что с тобой, что случилось? Я же никогда тебя такой не видел… Что, что в этом письме, кто тебя обидел так?..
Фрося уставилась на Ицека мутным взглядом, по щекам из широко распахнутых сапфировых глаз текли и текли слёзы, которые она стирала рукавом плаща, не замечая, что тот уже насквозь промок.
Ицек усадил её обратно на стул, вытащил откуда-то чистое полотенце, намочил под краном холодной водой и стал вытирать лицо обезумевшей от горя женщины… — так он, по крайней мере, думал. В руках у Фроси оказалась большая железная кружка, наполненная холодной водой. Она жадно пила, зубы громко стучали о край кружки, часть воды стекала по подбородку на грудь.
Напившись, Фрося взяла себя в руки и ещё слезливым голосом, икая и задыхаясь, сказала:
— Ицек, дорогой мой дружок, у моей Ани нашлась настоящая мать, которая всё о ней знает, у которой война, а потом случайно я, отняли кровинушку…
— Что ты будешь делать?.. Впрочем, ты же знала, что она осталась жива, что она где-то живёт в Израиле, и насколько я знаю, и Ане это известно…
— Ицечек, одно дело — нам известно, а другое — ей теперь известно, что её дочь жива и выросла без её материнского тепла. Ицек, поймай мне такси, я хочу срочно увидеть свою дочь…
Через несколько минут Фрося уже звонила в дверь квартиры Баси. Ей поспешно открыла Аня, широко улыбаясь, но, увидев лицо матери, сразу посерьёзнела, помогла ей снять плащ, и, обняв за плечи, провела в свою комнату, плотно закрыв дверь.
Сёмка и Бася в этот момент, как обычно, смотрели телевизор. В Поставах ещё не было телевизионной вышки, и для мальчика телевизор был необычайным чудом.
Аня усадила мать на свою кровать, обняла и стала целовать в заплаканные глаза:
— Мамочка, мамулечка миленькая, родненькая, что случилось, боже мой, я ведь такой тебя никогда не видела… Мамочка, ну, скажи, что случилось? Может, я могу тебе помочь, может быть, я в чём-то виновата, я всё объясню, ты меня поймёшь…
Фрося отстранила мягко от себя готовую расплакаться дочь, раскрыла ридикюль и подала ей голубой конверт, не проронив ни одного слова.
Аня взяла в руки странное письмо с яркими иностранными марками и сразу о многом догадалась. Смуглое её лицо побледнело, она, не мигая, смотрела на мать.
— Читай, читай, доченька, это письмо не только мне, оно в основном тебе. Если ты мне разрешишь, я буду присутствовать. Мне будет очень трудно находиться в другом месте и рядом с кем-то, пока ты читаешь это письмо… Читай, доченька, читай, моя душа сейчас разорвётся от боли…
Аня продолжала смотреть, не мигая, своими искрящимися, медового оттенка глазами на мать, не соображая, как ей правильно поступить, чтобы успокоить самого дорогого человека на свете. От этого взгляда Фросина душа опять взорвалась щемящею болью. Она упала лицом на подушку и горько заплакала.
Тут же она почувствовала руки дочери на своих плечах, которая обнимала и покрывала поцелуями её сохранившие прежнюю пышность волосы:
— Мамочка, я не буду читать это письмо, которое принесло тебе столько горя, меня оно не касается…
— Доченька, доченька, касается, и очень касается… Это не слёзы горя, я плачу от радости за тебя, за Риву и за себя, что смогла сберечь тебя от всего того, что выпало на долю твоей матери… — матери Риве, за то, что ты осталась жива, за то, что ты есть у нас, читай, я постараюсь больше не плакать…
Глава 8
Аня уселась за свой рабочий стол, за которым она готовилась к занятиям в университете, а ранее делала уроки к школе и, включив настольную лампу, развернула первый из двух листов письма, смоченного слезами матери. Фрося буквально не сводила взгляда с лица дочери, на котором, по мере продвижения глаз по строкам, отражалась вся гамма чувств — переживания и сострадание, проблески радости и сочувствия, удивление и удовлетворение…
Всё можно было прочитать по внешнему виду Ани, но только не печаль, она не плакала и не улыбалась, а сосредоточенно скользила и скользила по строкам, и Фрося всё больше понимала, насколько взрослой стала её дочь.
И вот послание прочитано до конца, Аня развернулась на стуле в сторону матери и пристально оглядела её понурую фигуру:
— Скажи, почему ты так плакала, зачем так изводила себя, что ты возомнила или решила за меня?..
Фрося слушала взволнованный голос дочери и не знала, что ответить.
После небольшой паузы Аня продолжила:
— Мы же знали, что она выжила в гетто, и тебе ведь сообщили, что после войны Рива пыталась нас разыскать, и нам было известно, что сейчас она живёт в Израиле… Мы просто не знали, как дальше сложилась её судьба. И я очень рада, что у неё в дальнейшем всё наладилось, что у неё подрастает сынишка, что у меня есть где-то ещё один братик… — и Аня задорно улыбнулась.
Но, глядя на мать, поняла, что та опять сейчас расплачется, подбежала к ней и обняла за плечи:
— Мамочка, ты ни в чём не виновата ни перед ней, ни передо мной, а, более того, мы с Ривой должны возблагодарить Бога, что он в нужную минуту послал нам именно тебя, потому что я даже представить себе не могу, что на твоём месте мог бы оказаться другой человек. Ты, без всяких сомнений, спасла меня, ты подарила мне жизнь, потому что настоящие родители, каждый день ходившие под смертью, вряд ли смогли бы сохранить её мне в гетто.
Разве ты могла хоть на секундочку представить, что я отрекусь от тебя, что я смогу забыть всё то, что ты для меня сделала и продолжаешь делать… Неужто ты думаешь, что я так просто кинусь на шею чужой для меня женщине только потому, что она родила меня…
Ах, мама, мамочка, я собиралась сегодня серьёзно поговорить с тобой, но твоя реакция на это письмо перечеркнули всё то, что я хотела тебе рассказать и всё то, что я хотела в ближайшее время сделать…
