Мы с Меиром проводили в этой больничке дни, а бывало, и ночи напролёт, благодарные люди нас подкармливали, чем только могли, хотя и голодать приходилось довольно часто.
Почти каждый день крытые машины вывозили партии людей, которые назад никогда не возвращались, и до нас доходили слухи, что их расстреливали, травили газом в специальных машинах-душегубках.
В гетто была подпольная организация, которая была связана с лесом — с партизанами. Руководством подполья было принято решение переправить нас с Меиром в один из партизанских отрядов. Эти события происходили летом сорок третьего, когда уже наметился некоторый перелом в войне. Мы согласились без размышлений, понимая, что наша очередь быть расстрелянными очень близка. До сих пор нас спасала только наша больничка, куда наведывались часто полицаи, а бывало, и немцы, ведь Меир сразу дал понять, какой он сильнейший врач.
Во время нашего побега Меир был убит. Оставалась самая малость до обретения свободы, но нас обнаружили. Одна из пуль проклятых полицаев сразила моего любимого мужа.
В отряде я лечила партизан, а после прихода советских войск я вернулась в Поставы в надежде отыскать тебя с моей доченькой… Но от тебя и след простыл, никто после того августовского дня, когда гнали колонну евреев мимо твоего дома, тебя не видел, как сквозь землю провалилась.
У меня не было ни сил, ни слёз, ни средств и времени горевать. В наш дом меня не впустили, даже остановиться мне было не у кого, люди забыли, наверное, сколько добра им сделали мой Меир и я.
Приехав в свой родной Вильнюс, я тоже нашла очень мало своих близких и знакомых, всех съела эта проклятая война. Тогда была возможность попасть в Польшу, а оттуда в Палестину, чем я и воспользовалась, благодаря группе энтузиастов. Ведь в Вильнюсе и в Поставах меня больше ничего не удерживало. Муж погиб, дочь пропала бесследно…
Фрося оторвала от глаз первый лист письма, её ожидал ещё второй, но она отложила их на рабочий стол Ицека и, подойдя к водопроводному крану, тщательно вымыла промокшее от слёз лицо.
Глава 6
Фрося с замиранием сердца читала письмо Ривы, и все её невзгоды отходили на задний план. Разве она выстрадала столько, сколько досталось на долю этой сильной и прекрасной женщины?..
— Фросенька, прошло уже восемнадцать лет, как я покинула страну, в которой, оказывается, осталась моя кровинка. Нашей девочке уже двадцать два года, а на моих руках она была всего два недолгих месяца. Я не видела, как она сделала первые самостоятельные робкие шаги, не слышала первого милого детского лепета из её уст, не отвела в первый класс и не ввела в аудиторию университета. Всё это видела, слышала и сделала ты, моя сестричка, и, если это тебя не коробит, я и дальше буду так тебя называть…
Не знаю, покажешь ты или нет моё письмо нашей доченьке, мне трудно даже предположить, как она отнесётся к тому, что у неё есть родная, а точнее, биологическая мать, ведь по-другому я себя и назвать не могу, только два месяца я прикладывала к своей груди её зовущие материнское молоко губы.
Открывать или нет нынешнее положение дел и сложившиеся новые обстоятельства, решать только тебе. Повторяю, всё это зависит только от тебя, как сложатся наши отношения с моей потерянной кровиночкой, и так, как ты поступишь, по-любому будет правильно. Ни за одно из принятых тобою решений я не буду тебя осуждать, но почему-то глубоко уверена, что ты проявишь милосердие и найдёшь правильный выход из создавшейся ситуации.
Фросенька, я ничего не знаю о том, как сложилась твоя жизнь, насколько ты счастлива или нет в супружестве, по-прежнему ли замужем за Степаном? Так, кажется, звали твоего мужа?.. Даже не могу предположить, сколько у тебя детей и какого они возраста, и где ты в данный момент проживаешь…
Исходя из рассказа моих знакомых, сообщивших о том, что моя девочка жива и здорова, поняла, что ты по-прежнему продолжаешь жить в Поставах, но я не знаю твоего настоящего адреса. Только хорошо помню, где находился твой дом, ведь моя память тысячу раз проигрывала момент, когда я собственноручно передала тебе во имя спасения свою доченьку. И я благословляю этот момент и преклоняю перед тобой колени, все дальнейшие события показывают, что мне вряд ли удалось бы сохранить ей жизнь.
Я не хочу больше в этом письме рвать тебе и себе душу, и так достаточно выплеснула на тебя своих переживаний. Если ты найдёшь правильным написать мне в ответ, то я буду регулярно слать тебе свои весточки.
Поверь, сестричка, в мою искренность, я буду писать тебе не только для того, чтобы справляться о доченьке, но и для того, чтобы узнать, как ты поживаешь, и если тебе это будет интересно, сообщать о том, как продолжается моя жизнь.
Я пока не знаю, как это сделать, но обязательно хочу помочь вам материально, мне это вполне под силу.
А теперь о том, как я устроилась и как живу здесь в Израиле…
Я добралась в Израиль только в конце сорок седьмого года, и почти сразу же здесь началась война за независимость. Нужны были воины, очень требовались, конечно же, и медики, а я, как не хочешь, дипломированный врач, хоть и без документов.
Но на войне не нужны документы, надо было спасать человеческие жизни, и я сразу же попала работать в больницу Адаса в Иерусалиме. Война позже закончилась, а я так и осталась работать в этой больнице, на том же месте, в хирургическом отделении, Меир бы мной гордился.
Долгое время я даже помыслить не могла, что на месте моего погибшего мужа может оказаться другой мужчина, хотя на протяжении всего этого времени ко мне подъезжало немало ухажёров.
Но жизнь продолжается, в пятьдесят пятом году я была в Штатах на семинаре, куда меня послали от больницы, и там я познакомилась с одним профессором, светилом в области кардиологии, и у нас возникли дружеские отношения, быстро переросшие в любовные.
Мой нынешний муж, зовут его Майкл Фишер (речь идёт о том профессоре, с которым я познакомилась на семинаре), был тоже вдовцом, его жена лет за пять до этого умерла от онкологии, по стечению обстоятельств он оказался евреем.
Мой будущий муж, конечно, хотел, чтобы я перебралась в Штаты, но об этом даже помыслить не могла, ведь если случится, не дай бог, ещё какая-нибудь страшная война, я должна быть рядом со своим народом, потому что навидалась предостаточно предательства, равнодушия и откровенного антисемитизма в стране исхода.
Это, конечно, ни в коей мере не касается тебя, но таких, как ты, были единицы. Я не хочу здесь писать об этом, я думаю, что и ты не раз сталкивалась с проявлениями нетерпения одного народа к другому, и что греха таить, возможно, и с нашей девочкой у тебя тоже были проблемы, ведь она типичной еврейской наружности…
Майкл принял беспрецедентное решение — оставил кафедру, преподавание, практику в известной клинике и приехал ко мне в Израиль, где мы и живём вместе до сих пор. Муж гораздо старше меня, почти на двенадцать лет. У него в Штатах остались двое взрослых сыновей, но он хотел нашего совместного ребёнка, а, может быть, он пошёл на это и ради меня, зная, как я тоскую о потерянной дочери. Но в начале пятьдесят восьмого у нас родился сынок, которого мы назвали Меиром.
Сейчас нашему мальчику шестой год, и мы души в нём не чаем. Мы с мужем работаем в одной больнице, он ещё преподаёт в Иерусалимском университете. У нас хороший дом с садом в живописном районе Иерусалима, на высокой горе.
Милая моя сестричка, как бы я хотела тебя обнять и расцеловать, как бы я хотела принять тебя в своём доме, и если бы надо было, то и разделить кров. Я уверена, что мы нашли бы общий язык и общие интересы, ведь волей судьбы у нас есть одна дочь на двоих, на которую я только с робостью претендую, боясь обидеть твои материнские чувства. Но ты пиши мне о ней, дай погреться хотя бы издали её успехами, её красотой и умом. Мне так приятно, что она выбрала нашу с Меиром профессию, думаю, что не последнюю роль в этом выборе сыграла ты.
