– Вы можете отпустить мне грехи, святой отец?

Прежде чем вернуться в спальню, она провела рукой по стоявшим на комоде фотографиям, словно перебирая в памяти всю любовь и ненависть, с которыми ей пришлось столкнуться в жизни. Потом погасила свет в гостиной. Сквозь щели в жалюзи проникал тусклый свет замерзшей луны.

Бибиана, которая с тех пор, как навсегда поселилась в душе сеньоры, безошибочно угадывала ее мысли, допила ромашковый чай и тоже погасила свет.

Знаешь что, сынок? Деревенские погосты всегда напоминают мне семейные фото: все друг с другом знакомы и все спокойны; лежат себе рядышком, каждый видит свой сон, и вся злоба, вся ненависть в этом неизбывном покое куда-то улетучивается. Но ты знаешь, что до меня, так я бы не стал делать гравировку на этом надгробии, пусть это и твой учитель. Мне совсем не по душе увековечивать память об убийце. Но что поделаешь, иногда приходится делать то, что нам не нравится, вот как сейчас: павший за Бога и Испанию и соучастник преступления, которое невозможно стереть из памяти. Ну что, прямо по центру или нет?

– Да.

– Видишь? Вот здесь ставим заклепки.

– По одной в каждом углу.

– Очень хорошо, сынок. Со мной ты быстро всему научишься. Твой учитель этого не заслуживает, но я не умею делать свою работу плохо. Так хорошо?

– Да. Дай я теперь отполирую, отец.

– Да, видно, дурная кровь была у твоего учителя, ведь он причинил больше вреда, чем сам дон Валенти, потому что тот, по крайней мере, не притворяется. Ты о нем даже не вспоминай, он этого не заслужил, Жаумет. Только на всякий случай не говори никому о том, что я тебе сейчас сказал. Аминь.

Если бы не торжественность момента, отец Релья давно бы послал куда подальше некоторых овец из своей паствы, которые все время, что длилась поездка, – два дня экскурсий в Риме и сегодняшний праздничный день – не переставали критиковать организацию мероприятия, то есть организаторов, то есть сеньора епископа, без конца что-то недовольно бормоча сквозь зубы в полной уверенности, что никто их блеяния не слышит. И особенно это касалось набожной Сесилии Басконес, которая с возрастом только источает все больше и больше энергии. Боже мой, как же трудно проявлять милосердие ко всем овцам паствы, особенно к этой несносной Басконес, которая уже в третий раз за время пребывания в Риме как бы невзначай замечает в присутствии своих единомышленниц, что если они побывали в Святом граде, то только благодаря ей. Отцу Релье приходилось постоянно совершать над собой усилие, чтобы скрыть, как они его раздражают, особенно эти несносные бабы, которые как раз в этот момент любезно улыбались ему, с гордостью представляя, как они по возвращении домой будут рассказывать всем, что их принимали в закрытых для публики помещениях Ватикана, куда они вошли через ворота, предназначенные для особых гостей, то есть для таких, как они. Кстати, швейцарский гвардеец у входа – просто красавчик, хотя непонятно, что это за стража, с латунным-то копьем. Но какие глаза… совсем как у моего внука. И вот привратник открывает нам двери, а этот дурень отец Релья пересчитывает нас по головам, будто мы овечки какие-нибудь или идем на экскурсию вместе с простыми монашками.

– Куарентанове е чинкуанта, – громко заявляет пастор. Привратник, вопреки его ожиданиям, не расплывается в благодарной улыбке в ответ на усилие, которого стоила святому отцу выговоренная по-итальянски цифра. Этим малым на все наплевать.

Группу, образованную из двенадцати весьма преклонного возраста экс-фалангистов со спутницами жизни, пяти алькальдов различных политических взглядов и ассорти из представителей приходских советов епископата, без всяких объяснений проводят в просторный коридор, который вполне мог бы служить залом для проведения торжеств. Верхняя часть его стен по всему периметру украшена фризом из фресок, чередующихся с круглыми окнами. На одной из стен – огромное полотно, изображающее святого Иосифа в момент, когда зацветает его посох. В противоположном конце коридора расположилась другая группа, очень похожая на них, но говорящая, по мнению сеньора Гуарданса, по-русски или на каком-то похожем языке.

– Этот святой Иосиф какой-то очень уж желчный.

– Да, это точно, – по крайней мере, так он выглядит. Наверняка билирубин у него зашкаливает. А если точнее, то у этого святого уже сформировался неэффективный эритропоэз, а следовательно, внутриклеточный гемолиз эритроцитов.

– Ничего себе!

– Да.

– Вы уверены, что это святой Иосиф?

– Сеньоры, не повышайте голос. – Священнику надоело выслушивать эти комментарии.

– Спросите, есть ли здесь туалет.

– Конечно есть.

– Да помолчи ты. – Обращаясь к священнику: – Почему бы вам не поинтересоваться?

Крайне раздосадованный, отец Релья поворачивается к подопечным спиной, чтобы те не заметили его раздражения. Как на грех, именно несносной Басконес не терпится попи`сать. Он осматривается вокруг, но не видит ничего, кроме какого-то унылого металлического каркаса, поддерживающего стену, рядом с которой стоит русская группа.

– Они ведь не забыли про нас, правда?

– Надеюсь, а то представляете, тащиться сюда из дому, чтобы застрять в коридоре в окружении русских…

– А разве у русских не другая религия?

– Сеньоры, пожалуйста…

Постепенно мягкие, но достаточно бурные протесты недовольных дам перебивает сначала еле слышный, но с каждым шагом усиливающийся стук каблуков, окутанный некой далекой магической аурой и облаченный бесспорной властью. Ворчуньи затихают. Все прислушиваются к звуку приближающихся шагов, хотя непонятно, откуда они доносятся, потому что в этом огромном здании каждый звук отдается эхом. Неожиданно из-за угла, у которого расположилась группа, появляется юноша, изображающий на своем лице удивление: как, вы здесь? Он обращается к первому попавшемуся человеку и с улыбкой дает понять, что группа может следовать за ним. Дабы не утратить главенства над своей паствой, отец Релья выступает вперед, подходит к юноше и протягивает ему руку. Молодой человек пожимает ее. Однако священнику важно решить свою задачу, поэтому он произносит: уборная?

Молодой человек смотрит на него с удивлением.

– Toilette, gabinetto? – пытается растолковать ему священник.

До юноши наконец доходит, он останавливается, потому что они как раз находятся возле уборной; полчаса на туалет, не снимайте рюкзаков, не пейте много воды, можете присесть, но не расслабляйтесь, наслаждайтесь интерьерами. В следующий раз пусть их везет Рита, думает священник.

Привлеченные возникшим движением, русские или кто-то в этом роде пристраиваются в хвост группы. Оба сообщества почти смешались самым опасным образом, когда один из русских на французском языке отвечает на заданный по-английски Гуардансом, самым начитанным из всех, вопрос, русские ли они: да, мы русские. Однако Гуарданс не может сообщить об этом остальным, поскольку бóльшая часть обеих групп занята тем, что со вздохом облегчения опорожняет настрадавшиеся мочевые пузыри.

Дом Грават, расположенный в конце Главной улицы, ныне улицы Хосе Антонио, был построен, как гласит надпись на притолоке, в 1731 году. Его приказал построить на фундаменте старого дома Грават, семейной собственности, Жоан Вилабру-и-Тор, когда решил, что работа – это одно, а жилище – совсем другое. В результате в доме Падрос, где он проживал до этого, остались управляющий, приказчик, все слуги вплоть до подпаска, оборудование, инвентарь, сено, зерно, мулы, бычки и вся скотина, а дом Грават был превращен в роскошный особняк наподобие тех, что он видел в Барселоне, когда ездил покупать право на владение Малавельей у одного разорившегося барона, что позволило ему добавить несколько участков земли к внушительной собственности семейства, а также сделать первый шаг на нелегком поприще завоевания достойного места среди мелкопоместного дворянства. Один из его сыновей, которому очень уж хотелось стать бароном, попытал счастья в Барселоне и на Менорке, но в конечном итоге вернулся в надежный мир родной долины, придя к выводу, что семья может зарабатывать деньги лишь так, как зарабатывала всю жизнь: куплей-продажей скота, продажей шерсти и излишков фуража, производимого в их обширных владениях, а также приобретением и перепродажей земель, при которых они умело пользовались различными предоставляемыми им Историей льготами, ибо всегда внимательно следили за всеми изменениями законодательства, дабы раньше других извлечь выгоду из нововведений, и поручали управление землями лишь безусловно надежным людям, да и то только в том случае, когда этим не мог заняться лично никто из семейства Вилабру. С этого времени дом Грават стал разрастаться как внутри, так и снаружи. В 1780 году на главном фасаде появились великолепные, ставшие знаменитыми сграффито с тремя крепкими женскими фигурами, расположенными в трех разделенных балконами простенках, которые символизировали, соответственно, пору покоса, стрижку овец и выгул отар на идиллических пастбищах. Располагай правнуки Жоана Вилабру бóльшим пространством, они могли бы добавить не менее идиллические сцены с длинной вереницей контрабандистов, переправляющих товар через перевал Салау, ибо в девятнадцатом веке семья Вилабру сколотила значительную часть своего состояния, вербуя шайки разбойников, устанавливая контакты с коммерсантами Арьежа и Андорры, подкупая карабинеров, укрывая товар, и при этом власти так и не смогли их ни в чем уличить. Все это продолжалось вплоть до наступления эры Марсела Вилабру (1855–1920, благодетель Торены R. I. P.), который по завершении безумной авантюры Первой республики стал верой и правдой служить восстановленной монархии и вознамерился вернуть семейству Вилабру статус фамилии не только уважаемой, но и достойной уважения, решив, что Аугуст, его средний сын, должен принять сан священника, а младший, Анселм, поступить в Военную академию. Вскоре после того, как он направил жизнь этих двух сыновей в достойное русло, внезапно умер Жозеп, его наследник (Жозеп Вилабру, 1876–1905, возлюбленный сын наш R. I. P.). Тогда Марсел соорудил на кладбище Торены семейный пантеон и потратил целое состояние на приведение в порядок погоста. Злые языки поговаривали, что вступление сеньора Вилабру на путь истинный было в значительной степени вынужденным, ибо на рубеже веков появилось множество храбрых и жестоких главарей банд, досконально знавших расположение дорог, путей, тайников, укромных мест и убежищ и желавших раз и навсегда покончить с посредниками и самостоятельно, на свой страх и риск, заключать сделки.