– Это плохо?

– Нет, но представь себе: ты входишь в комнату или в ресторан и ощущаешь на себе эти плотоядные взгляды. Я всегда думала: интересно, как бы на моем месте чувствовал себя мужчина? Вот ты молодой и симпатичный. Что бы ты делал, если бы женщины так встречали тебя, куда бы ты ни пошел? Скажем, идешь ты сегодня по холлу «Ви энд Эй» и видишь, как женщины всех возрастов – включая древних бабулек со вставными челюстями, старых мегер в париках, толстых, безобразных и вульгарных, – откровенно пялятся на тебя, раздевают глазами, пытаются подобраться поближе, погладить тебя по заднице, таращатся на твою грудь или ширинку. У большинства дурно пахнет изо рта, от них несет потом и другой какой-то гадостью. И ты знаешь, что они представляют, как ты с готовностью и с удовольствием кувыркаешься с ними в постели.

– Мне бы это совсем не понравилось. Кейси, когда она стала работать со мной, говорила то же самое, но другими словами. Я понимаю, что ты хочешь сказать, Орланда. По крайней мере, могу представить. Но ведь так устроен мир.

– Да, и порой это просто ужасно. О, я не хочу быть мужчиной, Линк. Я очень довольна тем, что я женщина, но иногда это на самом деле просто ужасно. Понимать, что в тебе видят какое-то вместилище, которое можно купить, что после всех этих «удовольствий» ты должна сказать жирному старому развратнику с тошнотворным запахом изо рта: «Большое спасибо», принять свои двадцать долларов и ускользнуть в ночь, как воришка.

– Куда это нас занесло и как? – нахмурился он.

Она засмеялась:

– Ты поцеловал меня.

Он ухмыльнулся, довольный, что им так хорошо вместе.

– Верно. Значит, я, видимо, заслужил лекцию. Признаю себя виновным. Ну а как насчет обещанного поцелуя?.. – Он даже не двинулся с места. Бартлетт зондировал почву, закатывал пробные шары. «Теперь все переменилось. Конечно, я хотел – как она это назвала? – переспать. Ну да. И по-прежнему хочу, даже больше, чем раньше. Но теперь у нас все переменилось. Теперь мы играем в другую игру. Не знаю, хочется ли мне в нее играть. Правила стали другими. Раньше было просто. Теперь, может быть, еще проще». – Ты такая красивая. Я говорил тебе, что ты красивая? – сказал он, стараясь уйти от вопроса, который ей не терпелось обсудить открыто.

– Я хотела поговорить об этом поцелуе. Видишь ли, Линк, честно говоря, я просто не была готова к тому – что уж тут скрывать – к тому, что меня так захлестнуло. Думаю, это самое подходящее слово.

Он дал этому слову повисеть в воздухе.

– Это хорошо или плохо?

– И то и другое. – Она улыбнулась, и у глаз появилась сеточка морщин. – Да, меня захлестнуло мое собственное желание. Вы, мистер Бартлетт, не такой, и это тоже очень плохо – или очень хорошо. Я… я целовалась с наслаждением.

– Я тоже. – Он снова ухмыльнулся, глядя на нее. – Можешь называть меня Линк.

Она помолчала.

– Я никогда не испытывала такого желания, которое захлестывало бы меня всю, и поэтому очень испугалась.

– Не надо бояться, – усмехнулся Бартлетт. А сам раздумывал, как быть. Инстинкты говорили: уходи. Инстинкты говорили: останься. Мудрость предлагала помалкивать и выжидать. Слышно было, как бьется сердце и как стучит в окна дождь. «Лучше уйти», – подумал он.

– Орланда, думаю, что аб…

– У тебя есть время поговорить? Совсем недолго? – спросила она, почувствовав его нерешительность.

– Да. Да, конечно.

Ее пальцы отвели волосы с лица.

– Я хотела рассказать о себе. Мой отец работал у Квиллана в Шанхае. Мне кажется, я знала Квиллана всю жизнь. Он помог оплатить мое образование, в частности в Штатах, и всегда был добр ко мне и моей семье. У меня четыре сестры и брат – я самая старшая, – и они все теперь в Португалии. Когда после окончания колледжа я вернулась из Сан-Франциско в Шанхай, мне было семнадцать, почти восемнадцать, и… Ну, он ведь человек привлекательный, привлекательный для меня, хотя иногда очень жестокий. Очень жестокий.

– Как это проявляется?

– Он верит в личную месть, считает, что мужчина – если он настоящий мужчина – имеет право мстить. В Квиллане очень сильно мужское начало. Он всегда был добр ко мне. И сейчас добр. – Она изучающе посмотрела на него. – Квиллан до сих пор помогает мне деньгами, до сих пор платит за эту квартиру.

– Ты не обязана рассказывать мне это.

– Я знаю. Но мне хотелось бы – если ты готов выслушать. Тогда ты сможешь принять решение.

Он оценивающе посмотрел на нее:

– Хорошо.

– Видишь ли, отчасти это оттого, что я евразийка. Большинство европейцев здесь нас презирает – открыто или тайно, – в частности англичане. Линк, просто выслушай меня до конца. Большинство европейцев презирает евразийцев. Евразийцев презирают все китайцы. Поэтому нам всегда приходится защищаться, нас почти всегда в чем-то подозревают, почти всегда считают, что мы вне закона, что мы – дешевые подстилки. Господи, какое отвратительное американское выражение! Какая это на самом деле гнусность, вульгарщина и дешевка. И как это наглядно характеризует американского мужчину – хотя, как ни странно, именно в Штатах я обрела чувство собственного достоинства и преодолела свой евразийский комплекс вины. Квиллан многому научил меня и во многом сформировал. Я ему признательна. Но я не люблю его. Вот что я хотела сказать. Хочешь еще кофе?

– Да, спасибо.

– Я сварю. – Орланда встала, походка у нее была чувственная, хоть это получалось само собой, ненамеренно, и он снова выругался про себя, кляня судьбу.

– Почему же ты рассталась с ним?

Она с грустным видом рассказала про Макао.

– Я позволила этому парню уложить себя в постель и спала в ней, хотя между нами ничего не было, ничего: бедняга выпил лишнего и ни на что не годился. На следующий день я сказала ему, что он был великолепен. – Это прозвучало спокойно и прозаично, но Бартлетт почувствовал скрытую за внешней невозмутимостью боль. – И все как бы ничего, но кто-то донес Квиллану. Как и следовало ожидать, он был взбешен. А я не нашла что сказать в свою защиту. Это случилось… Квиллан тогда был в отъезде. Я понимаю, это не оправдание, но я уже научилась получать удовольствие в постели и… – По ее лицу пробежала тень. Она пожала плечами. – Джосс. Карма. – Таким же негромким голосом она поведала о мести Квиллана. – Он такой, Линк. Ему было от чего прийти в бешенство, я провинилась.

Под шипение пара стали падать первые капли кофе. Не переставая говорить, она нашла чистые чашки, свежее домашнее печенье и новую накрахмаленную скатерть, но мысли обоих были сосредоточены на любовном треугольнике.

– Я по-прежнему иногда вижусь с ним. Так, поговорить. Мы теперь только друзья, и он относится ко мне хорошо, а я делаю что хочу, встречаюсь с кем хочу. – Она выключила пар и повернулась к нему. – Мы… четыре года назад у нас родился ребенок. Я хотела его, а Квиллан нет. Он сказал, что я могу рожать, но должна сделать это в Англии. Девочка сейчас в Португалии с моими родителями: отец на пенсии, и она живет с ними. – По щеке у нее скатилась слеза.

– А это он придумал, что ребенок должен оставаться там?

– Да. Но он прав. Раз в год я езжу туда. Родители… моя мать так хотела, чтобы у меня был ребенок, она умоляла оставить его. Квиллан великодушен по отношению к ним тоже. – Слезы уже ручьем катились у нее по лицу, но плакала она беззвучно. – Так что теперь ты знаешь все, Линк. Я никому этого не рассказывала, кроме тебя. Теперь ты знаешь, что я… я не была верной возлюбленной и что я… я никудышная мать…

Он подошел к ней, прижался вплотную и почувствовал, как она тает, стараясь сдержать всхлипывания, ухватившись за него, вбирая в себя его тепло и силу. Он успокаивал ее, она льнула к нему всем телом, тепло и нежно.

Успокоившись, она встала на цыпочки, поцеловала его – поцелуй был легкий, но удивительно нежный – и посмотрела в глаза.

Он тоже поцеловал ее.

Они смотрели друг на друга, словно пытаясь что-то увидеть, потом поцеловались снова. Страсть нарастала, и казалось, это будет длиться вечно, но, увы, оба почти одновременно услышали, как открывается входная дверь. Они отстранились друг от друга, пытаясь отдышаться и прислушиваясь к биению своих сердец, а из прихожей донесся грубый голос ама: