Поигрывая пальцами, пощёлкивая по тугим карманам, «сын Рокфеллера» постоял на мраморном крыльце, сплюнул сквозь зубы на грешную землю и посмотрел в небеса, где проползал серебристый паук – сверхзвуковой самолёт, оставлявший за собою заиндевелую паутину, растянувшуюся на полстраны. «Ну, что? – «Сын Рокфеллера» поправил непокорный чуб. – Домой! Сейчас прилечу, клизму вставлю доброму дяде, чтоб неповадно было рот разевать на чужих сыновей!»

Он вышел на проспект, рукой взмахнул, как человек, отгоняющий муху.

Такси затормозило.

– Шеф! – спросил пассажир, располагаясь на переднем сидении. – Вокруг земного шара не слабо?

– А денег хватит?

Скрипалёв усмехнулся.

– Дяденька, не делай мне смешно. Как говорят в Одессе.

В родном моём городе.

– А здесь чего забыл товарищ одессит? – Сумку в общаге!

Он хотел по-быстрому добраться до общежития, поклажу свою прихватить и мчаться дальше – в аэропорт. Но дорога в нескольких местах оказалась перерытой – железобетонные блоки лежали возле канав, трубы канализации. Таксисту пришлось покрутиться по закоулкам.

– Вот уж действительно, вокруг земного шара, – ворчал он. Пока добирались до общежития, в небесах произошли поразительные перемены. Солнце пропало. Тени по городу поплыли. Ветер, налетая откуда-то со стороны Лены-реки, зашумел, засвистел в камышах, рыжей густою щетиной торчащих в нескольких метрах от общежития. Гром забубнил сначала вдалеке, а потом над крышей загрохотало так, что стёкла испуганно звякнули в окнах.

Гроза подкатывала «пушки» из-за реки.

– Что такое не везёт и как мне с ним бороться? – пробормотал пассажир, бросая сумку на заднее сидение. – Погнали в аэропорт!

Первые кляксы дождя расползались по лобовому стеклу. Низкое небо волоклось над дорогой – пятна света и рваные тени пробегали наискосок.

В аэропорт они скатались понапрасну. Все рейсы были отменены.

Сверкало и гремело – трое суток подряд. Взъерошенную реку будто наизнанку вывернуло и вспять погнало с бешеною пеной на боках, на холке. Старый лихтер с якорей сорвало и на берег вышвырнуло – гигантским, ржавым утюгом лежал на мелководье, зиял пробитым брюхом ниже ватерлинии.

Город на время грозы стал как будто ниже, сиротливей – тучи по крышам топтались косматыми лапами, пробуя на прочность шифер, доски, гремящую жесть. С посвистами выл промокший ветер, обрезавшийся о провода. Рябины трещали садах, растрясая листву и незрелые гроздья. Водосточные трубы не успевали взахлёб глотать потоки шустрого дождя – вода пузырчато вскипала в жестяных тарелках наверху, текла через края.

Общежитие окутал полумрак – провода порвало грозобоем. В комнате горела керосиновая лампа, озаряя неприбранный стол, грязный пол, местами залитый портвейном, засыпанный пеплом. Общежитская комната напоминала прокуренную избушку, стоявшую на плоту, который ещё недавно по реке скользил в далёкую, арктическую бухту. В той избушке плотогонам приходилось коротать вот такую же непогодицу – это дело привычное; когда плоты спускаются низовье Лены, частенько попадают в шторм, – устье такое громадное, что берегов глазами не поймать. Пережидая бурю, плоты предусмотрительно швартуются в излучине, в заветерье, где могут стоять суток двое, трое. И тогда в избушке на кроватях, обтянутых балдахинами из марли, чтобы комарьё не докучало, – плотогоны принимались травить баланду. И чего там только не наслушаешься – уши пухнут пельменями.

Примерно так же было и в этом общежитии, где приютилось дерзкое племя плотогонов. Травили байки, анекдоты, вспоминали весёлые или печальные житейские истории. Но рассказы крутились уже по второму и даже по третьему кругу: Зимоох повторялся и другие рассказчики. И всё это было похабное, сальное. Языки, как длинные шнурки, развязаны вином и водкой.

Скучая, Скрипалёв стоял возле окна. Смотрел, как дождевые струи, свисая с крыши, сверкали стеклярусом и разбивались, втаптывая в землю стебли полыни. Вздохнувши, он прилёг на свою казённую кровать, заправленную чёрным суконным одеялом. «Разверзлись хляби небесные! Когда только закончится! – Красноватый сучок на стене похож был на сургучную печать, и Птаха вспомнил: – Надо сходить на почту, деньги выслать…»

Сеня Часовщик, покусывая карандаш, занимался кроссвордами – верхний кончик карандаша напоминал растрёпанную кисточку.

– Во, братва! По нашей части! – обрадовался он. – Дерево-долгожитель. Слышь, бугор?! Семь букв.

– Дуб стоеросовый. – Дуб не подходит.

– Естественно! – отшутился Зимоох. – Дерево-то не с ногами. Как оно подойдёт?

Скрипалёв «гармошку» на лбу наморщил. Посчитал что-то на пальцах.

– Секвойя. Годится?

– Кого-о? – не понял красавчик Сеня, карандашом царапая за ухом.

– Калифорнийская секвойя живёт две тысячи лет. Более ста метров высотой.

– Подошло! Силён бродяга! – Часовщик заполнил клеточки кроссворда. – Слушай, Птаха, а вот это… Десять букв…

– А на три буквы нету ничего?

Часовщик погладил жжёную «сосновую кору» на щеке. – Ты на что намекаешь?

– Сон. Три буквы, Сеня. А ты что подумал?

Мужики хохотнули, а Скрипалёв отвернулся к стене, спать не хотелось ему – хотелось побыть одному.

За окнами снова и снова сверкало. Гром по крыше дубасил, заставляя общагу испуганно «приседать». Пламя красным глазом моргало в керосинке, пустые бутылки позвякивали под столом.

Покосившись на окно, Зимоох достал крохотный окурок из пепельницы, старательно обдул, но прикурить не смог – только щетину спичкой припалил над верхнею губой.

– И за папиросами не выйдешь! – Он заругался, уродливой клешнёю вытирая опалённую губу. – Во, как хлещет, падла!..

Эй, Сенька! Где ты?

– Картошку жарю, – откликнулся парень из кухни. – Кроссворды закончились. А что ты хотел?

– Давай сюда китайца! Тяни за яйца! Скрипалёв приподнялся.

– Какого китайца?

– А вон, под кроватью лежит. Вонючий, стерва, зато полезный. Клешней клянусь.

Думая, что его разыгрывают, Пашка недоверчиво заглянул под соседскую койку.

– Бугор, ты чо? Какой китаец? Чо ты буровишь?

– Сенька! Покажи ему.

Выйдя из кухни, Часовщик опустился на четвереньки и выволок из-под кровати пятилитровую канистру, с утра ещё аккуратно запаянную. В жестяной утробе, когда Сеня встряхнул канистру, заплескались жалкие остатки зелья – это был зелёный, страшно вонючий китайский спирт, обогащённый примесью витамина «С».

– Зелёный змий, – разливая по стаканам, рассуждал Зимоох, – он и должен быть зелёным. А как же? Это китайцы придумали против цинги. А мы его, значится, против тоски потребляем. Зубы – хрен бы с ними, выпадут, мы вставим золотые. Главное, чтобы душа не испортилась. Душу-то не вставишь запасную. Правильно, Сенька?

– Ты – бугор. Чо скажешь, то и правильно.

– По Сеньке шапка, я тебе скажу, а по ядрёной матери – колпак! – Зимоох скукожился, принюхиваясь. – Фу, параша какая! Как только эти черти узкоглазые потребляют. Выпьешь, бляха-муха, и совсем окосеешь. Китайцем станешь.

Засмеявшись, Птаха удивлённо спросил:

– А где вы его взяли?

– Места надо знать. Не попробуешь?

– Нет. Пойду, прогуляюсь. – Скрипалёв натянул дождевик, собираясь на почту – деньги отправить; он всегда это дело держал на контроле.

– Чудило! – забухтел бригадир, когда двери за Птахой закрылись. – Такую собачью погодку народ коротает под водку, а он поплёлся.

«Народ» гулял, гулял – и догулялся. Ночью кто-то спросонья опрокинул керосиновую лампу, а чуть позднее кто-то окурок на пол уронил, и началась такая свистопляска, что не дай бог – хорошо, хоть никто ещё не задохнулся в дыму пожарища.

Общежитие целиком не успело сгореть только потому, что ночью дождь усилился.

Хотя погодка понемногу и налаживалась, но туманы держали самолёты на приколе. Солнце кроличьим глазом краснело за тучами, лишь изредка бросая свет на берега, на дальние излучины прохладной, неприветливой Лены, помутневшей от грязных ручьёв, располневшей от ливней. У причала и на рейде смутно проступали силуэты лихтеров и пароходов. Бакены в туманной пелене помигивали.