– Это вот здесь – это в темени! – Полынцев показал культёй на своё лысоватое темя. – Теперь эту светлую темень из башки на бумагу доставать будет нечем. Я не левша. Не суждено мне блоху подковать.

После того несчастного случая Полынцева перевели в другую, специализированную зону – для инвалидов.

Архангельская область, Онежское озеро – эти места Русского Севера стали для него – родней родного и никуда отсюда уезжать не хотелось. После выхода на свободу – на поселение, точнее говоря, седобородый Поликарлович обосновался в таёжном глухом уголке. Стал работать на «пилодраме» – так он пилораму называл после того, как случилась кровавая драма с потерянными пальцами. Пилорамное дело давно стало привычным, отработанным до автоматизма. Он принюхался к машинной смазке, перемешанной с запахом свежих опилок, отдающих ароматом первоснежья. И только иногда, во время вынужденного простоя – электричество внезапно вырубалось – благоухание распиленного леса как-то слабо, смутно начинало волновать Полынцева, воскрешая в памяти забытые зелёные поляны, покрытые пожаром весенних первоцветов – там полыхали жарки, красовались марьины коренья, кукушкины слёзы и царские кудри. И неожиданно ярко вспоминалось, что именно здесь, на Русском Севере, он был с женою в пору своей влюблённости и где-то здесь они, похожие на Адама с Евой, свершили тот священный грех, в результате которого сынок родился.

Было это? Или он себе придумал такую сказку, чтобы веселее жить-бедовать в глухоманном уголке Русского Севера? Вроде как было. А может, придумал. Бог его знает, где свет, где потёмки…

С годами этот «светлый князь в потёмках» стал потихоньку чудить. Первое, что бросилось в глаза односельчанам – старик Поликарлович взялся воевать с колючей проволокой: где только приметит – обязательно кусачками остервенело перекусит в нескольких местах.

– Ты уже седой, – ворчал на него хозяин колючей проволоки, – вроде умным должен быть, а ты…

– Это верёвка дьявола! – объяснял Поликарлович. – Эта змея к нам приползла от американцев! А мы ведь люди русские… Не так ли, Ваня? Или Вася? Я забыл…

– Ага! – мрачновато соглашался Ваня-Вася. – Мы, бляха-муха, новые русские. Я только свой огород от скотины этой проволокой отгородил. А новый русский, морда плюский, он скоро колючку поставит на реки, на озёра, на моря. Не искупаться тебе, ни рыбку съесть, ни на хрен сесть. Как хочешь, так и живи.

– Ну, если хочешь, парень, если нравится…

– А если не хочу? Если не нравится?

Полынцев глазами сверкнул.

– Тогда берись за вилы, за топор.

– Да? – Парень усмехался. – Ты, кажется, попробовал? И что в итоге? Сколько отпыхтел?

– Не в этом дело, сокол. Дело в том, что каждая тварь должна знать: если он нагадил – придётся отвечать. А если мы будем сидеть вот так – по своим домам и огородам – нас передавят как цыплят. Нас обдерут как зайца-русака…

– Не обдерут, не надо паниковать.

– Уже ободрали, милок. Картина нарисована. – Какая картина?

– «Грачи прилетели». Ваня-Вася отмахнулся.

– Да ладно… как прилетели, так и улетят…

– Ну, сиди, чаёк шмурыгай или самогонкой зубы прополаскивай, – с горечью отрезал Поликарлович. – Только ты, парнишка, досидишься до того, что выйдешь однажды во двор по нужде, а твой сортир уже не твой – прихватизировали.

– Пускай только попробуют! – Ваня-Вася расхохотался, показывая крепкие звероподобные зубы. – Я им на голову нас… Ха-ха-ха… Насморкаю…

И вдруг этот странный старик Поликарлович неожиданно прекратил перекусывать колючие проволоки. Мало того – он даже взялся нахваливать «верёвку дьявола».

– Это хорошо! – говорил он, потрясая убогонькой рукой. – Пускай знают наших! Плохо только то, что ты не можешь или не хочешь электричество подключить.

– Какое электричество? Куда? – недоумевал хозяин огорода.

– На проволоку, – тихо подсказывал старик, улыбчиво оглаживая бороду. – Это же мило дело. Двести двадцать вольт как дашь в отсталые районы – птичка сядет на хрен и зажарится. А если кто полезет – представляешь? – Культяпый кулак старика стучал по груди. – Вот я бы, например, полез… Ей богу! Меня ведь ни одна холера не берёт! Прямо беда! Зажился как тот вечный жид!

Чудачества его уже зашкаливали за границу нормального разума. Только сумасшедший мог додуматься до такого: несколько лет назад чудило этот на «пилодраме» сколотил себе добротный гроб – доски взял без сучка, без задоринки.

Тёплыми весенними вечерами и летом старик Поликарлович спокойненько – с лицом усталого покойника – лежал в деревянной просторной домовине где-нибудь на задворках пилорамы, смотрел на просторное небо, наблюдал за орлами, парящими в синеве, за облаками и тучами, проплывающими куда-то по своим дождевым, неотложным делам. Крепко сцепивши руки на груди, он всё о чём-то неотступно думал, думал; порою улыбался, а порой слеза катилась по щеке.

– Дед! И не страшно тебе? – брезгливо морщась на домовину, спрашивал какой-нибудь молодой сосед, по делам завернув на пилораму.

Улыбаясь, чудак отвечал словами какого-то церковного мудреца:

– Гроб страшен был прежде, а после того, как полежал во гробе Христос – он стал чертогом царским…

Бывало так, что ласковою летнею порой старик Поликарлович забывался в этом «царском чертоге», сладко задрёмывал, да так и оставался до утра – идти в свою халупу не хотелось. А на рассвете – с первым петухом – он опять звенел-гремел разводными и всякими другими разнокалиберными ключами, что-то подтягивал и что-то смазывал в железных суставах родимой своей «пилодрамы».

Только редко, очень редко доводилось ему спокойно поспать до утра.

Один и тот же сон преследовал его и заставлял просыпаться не в холодном поту – в ледяном. Даже рубаха будто примерзала к телу – с треском отдиралась от груди. «Господи! – Он крестился убогонькой рукой. – Да когда же ты примешь моё покаяние? Когда ты избавишь меня от этих кошмаров?»

Каждую ночь кошмарил его всё один и тот же страшный сон – история, случившаяся много лет назад.

Долго ли, коротко пришлось ему тогда таскаться по Петербургу, только всё же он отыскал то, что нужно. Это было высотное здание, черепушкой достающее до облаков, дом из категории элитных, престижных – стоял почти по центру Петербурга. Новенький, фигуристый, он нахально втиснулся между низкими домами-патриархами, вероятно, видевшими и Петра Великого, и восстание декабристов на Сенатской площади, и ужасы блокады во время Великой Отечественной. Несколько дней Полынцев – как терпеливый сыщик – следил за этим домом, за крайним подъездом, где жил паренёк с довольно странным именем – Антифик. «То ли это имечко, то ли собачье прозвище? – удивлённо думал сыщик. – Но ничего, разберёмся, кто Антифик, а кто Антихрист…»

Внимательная слежка за подъездом вскоре дала результаты.

Полынцев чётко знал теперь, когда Антифик покидает своё жильё, когда возвращается. Кое-что узнал он и о родителях.

Отец Антифика – стопудовый боров, респектабельный и деловой Вурдала Демонович, облачённый в тёмно-голубой костюм и светлую рубаху с галстуком, – разъезжал по городу на новом «Мерседесе». А кроме этого была ещё машина – просторный джип, который появлялся у подъезда по выходным.

Вся семья на джипе – три человека и две собака – уезжали куда-то за город, может быть, на дачу, может, просто на лужайку, на шашлыки. Причём Антифик иногда игнорировал эти поездки, то ли дела его держали в городе, то ли скучно было в компании предков.

Обычно отправлялись рано утром. «Жаворонки, мать их! – угрюмился Фёдор Поликарлович. – Я вам крылья пообломаю!»

Он терпеливо ждал, кусая ногти, выкуривая чёртову уйму папирос – отстрелянные гильзы «Беломора» белели под ногами и хрустели, когда он перетаптывался. И вот однажды утром в просторный джип уселись одни только родители с собаками – сынок остался дома.

Сердцу жарко стало до того, что Полынцев рубаху расстегнул едва не до пупа, но тут же спохватился – привлечёт внимание, подумают, что пьяный.