Заметим, что такой взрывной прогресс стал достижением интеллектуальной элиты. Рядовой человек обращал на это слабое внимание, поскольку его внутренней жизни это почти не касалось. Он пользовался находками учёных для увеличения собственных удобств. Почти стопроцентная масса людей осталась верна традиционному образу жизни даже при промышленной и научной революции. Новации незаметно входили в привычную жизнь. Моральные проблемы оставались не только нетронутыми, но и обострились.

Собственность сегодня уже не является страстью человека. Он все больше воспринимает её как якорь, мешающий плыть в быстром потоке жизни. Всё большее место занимает аренда недвижимости, – жилья, – и движимости, – вещей и услуг. В последнее входит наём людей для краткосрочного обслуживания. Существуют агентства, у которых на учёте множество желающих работать. При насыщении общества материальными благами больший интерес начинает проявляться к области макро- и микрознания – высших проявлений разума. Мечта и действительность желают слиться.

Казалось бы, «это хорошо».

Ничем не стесняемое развитие ума и прыжок в будущее стали противоречить уровню понимания широких масс и породили более жёсткое их противостояние. Появилось чувственное отрицание прогресса, оскорбляющего в некоторых странах большую часть общества, становящейся маргинальной. Появились социальные и психологические движения, подверженные консервативному чувству, столь знакомому большинству людей. Пока это была своего рода холодная война. Одновременно с новой силой научно-технический прогресс усилил недоброе властолюбие. Оно сохраняло приверженность к прошлому складу души. Но не к копии его, а к употреблению всего нового при старых привычках жить. Приблизился новый конфликт.

Начались социальные столкновения, – например, в Англии среди ткачей, – вызванные непривычным темпом промышленного развития, интенсификацией труда и разным уровнем жизни хозяев и работников. Противостояние проявилось в XVIII веке во Франции. Монархия стала мешать жизни горожан. Они произвели освободительный, согласно их понятиям, переворот – что повлекло за собой немалое зло. Неудивительно, что насилие получило большее распространение. Прогресс представал перед человеком как явление слишком торопливое для поколения. Значит, ему надо воспротивиться. Убыстряющееся производственное развитие вызывало острое социальное противостояние, – явление Парижской коммуны, забастовки, террор в целях уничтожения владык. В ХХ веке, по аналогичным причинам, произошел тотальный бунт против интеллектуализма в Китае, называемый «культурной революцией». В Германии понимание свободного рынка сузилось до приоритета собственной нации и позволило уничтожать людей, не похожих на заданный образец, – нацизм.

Во всём этом таилось острое противостояние животного начала и интеллекта. Появлялись признаки глобального зла.

Характер социальных движений отличался всё большей экстремальностью. Периоды мирного развития и подавленных восстаний в прошедшие два века усилили возможности человеческого разума и одновременно дезориентировали души. Полезное действие становилось слабее противодействия. Последнее проявило себя с ожесточением, неизвестном прошлому поколению. Жестокость стала силой, соответствующей темпам научно-технического прогресса. Нецельное существо – человек! Упорядочить его натуру попытался К. Маркс.

Он оказался настолько увлечённым понятиями о насильственных путях достижения справедливости, что задуманная им вроде бы позитивная революционность заставила его забыть историческую истину, что насилие по своей природе не может приводить к добру. Идея борьбы против «прогрессирующего обнищания пролетариата» привела к разрушительной чувственной вспышке.

Её определила идея смертельно антагонистических классов – владельцев собственности и людей наёмного труда. Маркс не нашёл другого пути, как провозгласить кровавую войну пролетариев за силовой захват производственной собственности, то есть результатов чужого научного и организационного труда. Это учение отвечало приоритету насилия. Трудно сказать, чего в нём больше – близорукости или обмана. Философ Н. Бердяев позднее «утешил» Маркса: «Революция – это честно сформулированная ложь». Можно сказать – искренняя ложь.

Она стремилась основать общество по инициативе невежественных низов при помощи компенсирующего их слабость экстремистских чувств. Такое учение стало впоследствии обвинительным заключением, ведущим к, якобы, праведному существованию.

С другой стороны заговорил разум.

Благодаря чувству самосохранения предприниматели скоро поняли, что им невыгодно обеднение людей, работающих у станка. Снижается их потребительский потенциал и трудовой стимул, увеличиваются протестные настроения, возникают забастовки. Владелец производства рискует разориться. Наступал очередной этап проявления рационализма, обогащающего первичные представления о демократической свободе.

Преобладание корректируемого предпринимателем труда над индивидуальными возможностями отвечало неравенству способностей. Человек, как и окружающая его природа, обречены на деятельное состязание. Классовое насилие вело к атрофии таких устремлений каждого человека, а значит, вело к ликвидации понятия «личность».

Труд подчиняется условиям существования человека. Продукты человеческой деятельности могут быть оценены какой-то общей мерой. Это должен быть чуткий и мобильный реагент, контролирующее и регулирующее средство, подобное арбитру. Такую роль в производственном процессе стали исполнять деньги – древний условный балл оценки продуктивности человека. Монетаристская система при всей её механистичности всегда точно отражала потенциал трудовых усилий каждого члена общества.

Рыночная экономика предполагает максимальное увеличение товарных потоков «туда» и денег «обратно», позволяющих понять, необходима ли в дальнейшем интенсификация производства и в каких видах продукции. Такой подход, если вдуматься, должен отказываться от разделения своей и чужой пользы. Они взаимозависимы. При развитом производстве деньги могут превращаться в самоцель, порождающую ограниченное чувство властных возможностей. Растущее многообразие услуг и вещей успокаивает, но не является гарантией уважения ко всем видам производительного труда. Оно ставит проблемы для разумного его осмысления и должно учитывать опасность достатка, опускающего человека. До полного понимания ситуации человек периода, о котором мы говорим, не дорос.

Он также не понял, что вкладывание денежного эквивалента труда в ценные бумаги, подтверждающие частные инвестиции, надо понимать как гарантию будущей производительности, равносильной работе человека у станка. Последний вносит свой непосредственный трудовой вклад в продукцию, а первый – опосредовано через какие-то фонды, банковский капитал или предпринимательскую идею. Неминуем их приход на общий рынок, где сливается прямой и опосредованный труд. Появляется своего рода «сальдо» усилий. Никакой вражды между дебетом и кредитом быть не должно.

Трезвый предприниматель увидел, что лучший способ обогащения – не за счет других, а вместе с ними. Это верная гарантия стабильности, а значит – будущности.

Следовательно, одно из различий теоретического социализма Маркса от реального состоит в том, что во втором случае работник получает заработанные деньги не от заинтересованного хозяина и организатора производства непосредственно, а через промежуточные инстанции, нейтрализующих интерес рабочих и служащих к трудовым заданиям и мешающих их потребительской оценке. За этим следует ликвидация рынка как института и исчезновение ясности связи «товар – деньги – товар». Обезличивается труд и возможность справедливо оценить его. Попытки при этом устно вдохновить работника нужного результата не дают.

При власти так называемого капитала контакт «труд – оплата» – непосредственный. Количество и качество труда находятся под постоянным вниманием работодателя, приблизившего к себе такой «лакмусовый реагент» как рынок, измеритель правильности создавшейся ситуации. Уровень добросовестности и квалификации рядового работника становятся видимыми без всяких промежуточных инстанций и потому неотделимы от труда на каждой его ступени.