— Ладно! — Она сунула в рот два пальца и так свистнула, что полпляжа обернулось в нашу сторону.

Атаман понял сигнал и тут же прибежал. Волосы и спина его были в грязи, потому что они с Томо Силачом соревновались, кто глубже нырнет, а нырять в Тису — значило нырять в тину и в ил. Рашида взглянула на него с удивлением.

— А ты, Атаман, выглядишь как индеец Сиюкс!

— Как кто?

— Как индеец Сиюкс, когда он вытащил боевой томагавк.

— Господи, Рашида! Говори попонятней! — сказал он, и, пока она счищала у него со спины грязь и водоросли, Грета, как всегда, когда поблизости оказывался кто-то посторонний, нервно скребла лапками доски парома.

Она ответила, что он ничего не понял, потому что не читает книг, не читал и «Кожаный Чулок». Конечно, Рашида тут права, но в то же время некоторые вещи Атаман соображает значительно быстрее, чем мы.

Что касается Мелании, он, оказывается, хотел, чтобы я попытался выманить у нее денег. Если уж она, мол, поверив моему предыдущему письму, пришла на свидание, почему бы не попросить ее теперь оставить немного денег в каком-нибудь укромном местечке. У Маркоты где-то там, в Боснии, недавно разболелась мать. На каникулы он, конечно, поедет ее навестить, и деньги ему будут нужны. Мелания знает, что мать у него больна и что он к ней поедет.

— Допустим, знает. Но откуда ты, Атаман, это знаешь?

— Мита узнал. Ты забыл, что он сидит от нашего класса на педсоветах? Там и слышал.

— Да, я об этом не подумал. Но насчет денег твой план фиговый, и я в это впутываться не хочу. Письма — это еще куда ни шло, но деньги!.. Господи, Атаман, за кого ты меня принимаешь? — Я посмотрел на него, а он покачал головой и процедил:

— За дурака, да еще самого худшего сорта. С Баронессой ты прошляпил, а теперь хочешь прошляпить и здесь!

— С Баронессой нечего было и связываться: у нее даже золотого зуба во рту нет. А потом — я никогда не позволил бы себе грабить человека, который уже не живет на этом свете. А о Мелании — выбрось это из головы! Мы и так уже достаточно дров наломали!

Я лег на живот, но недолго оставался в этом положении. Атаман тряхнул меня за плечи и пригрозил, что я еще пожалею об этом. Он не намерен топать по свету на своих двоих без динара в кармане только потому, что связался с трусом.

Рашида смотрела на нас широко раскрытыми светлыми глазами, а затем сказала, что не понимает, о чем мы спорим.

Объясни ей! — Атаман еще раз тряхнул меня. — Объясни ей, что из-за того, что ты сдрейфил, мы отправимся в дорогу без гроша ломаного в кармане!

Я объяснять ничего не стал. Во-первых, потому, что сам в этой истории по уши увяз, а во-вторых, потому, что был уверен: Рашида прекрасно усекла ситуацию и только делает вид, будто не может врубиться.

И все-таки в глубине души я почувствовал страх. Атаману терять было нечего: его уже выгнали из школы. А тебе? — снова кольнула меня моя совесть. Чего тебе бояться? От тебя уж отмахнулись и люди и черти! Я глядел на Тису и на плещущихся в воде людей. На дальнем конце песчаной отмели, навощенные кремами для загара, лежали на солнце товарищ директор с Драганой и Ясминой. Все трое делали вид, будто меня не замечают. Если б не случилось того, что случилось, следующие три дня я должен был бы провести с ними. Я радовался тому, что произошло, хотя с мамой мы теперь встречались украдкой, как любовники, а под глазами у нее стремительно увеличивались синие круги.

— Разве ты не можешь попросить у него прощения? — спрашивала она, объясняя, что все будет, как было раньше, а я знал, что раньше было довольно паршиво! — Разве ты не можешь вести себя, как другие люди? — говорила она, держа меня за локоть, в то время как ее коллеги из банка спешили в «Найлон-кафе» сжевать наспех бутерброд и бросали на нас любопытные взгляды. Я не мог и не хотел быть, как все другие, как эти муравьи, проживающие свою жизнь в погоне за деньгами, бутербродами или сверкающими кузовами автомобилей.

— Не знаю, мама. Не спрашивай меня, я не знаю, кем бы хотел стать и каким бы хотел быть. Может, я и правда чокнутый, а может, просто трус.

Сейчас этот тип сказал, что я трус, и Рашида глазеет на меня, как на сто седьмое морское чудо. Эти безумные мечты об островах Южного моря! А что, если из нашего путешествия ничего не выйдет? Я уже не был уверен, что хочу туда поехать. Уж с Атаманом-то точно нет!

— Не думаю, Атаман, что у Мелании есть деньги. — Я приподнялся. — Мой отец тоже учитель, как и она, и я знаю, что после десятого у учителя нет ни гроша в кармане.

— Опять вывертываешься. Напиши ей и попроси три тысячи. Пусть положит их за почтовый ящик — тогда и увидим! — Глаза Атамана снова стали красные, как у лисы, а Грета продолжала беспокойно скрести коготками паром. Рашида наблюдала за нами со стороны.

— Думаю, что не увидим! — закричал я. — Знаю только, что больше трех писем вы из меня не вытянете, идиоты! — Я сбросил сандалии и прыгнул в Тису, а они смотрели мне вслед, как, наверно, смотрят на пришельца с Марса. — Только три! — Я поднял над головой три пальца и улыбнулся.

VIII

И все-таки я не сдержал своего обещания. Оказалось достаточно двух писем, а может, даже одного, потому что уже на следующий день Рашида ответила и получила тройку. Удивительно, но ни она, ни я не испытали при этом никакой радости или хотя бы облегчения. «Подумаешь, дела!» — сказала Рашида, но то же самое мог сказать и я, и Атаман, да и просто любой из нас. Я думаю, что это был момент, в который все решилось, хотя, может быть, я и ошибаюсь.

Наш план отправиться в путешествие приближался к своему осуществлению, но в то же время детали его не прояснялись. Существовало столько мест, которые следовало бы посмотреть, — сознание этого и радовало и пугало: жизнь вдруг показалась ужасно короткой. Я шагал, ощущая, как потрескивают у меня суставы, а под гладкой кожей на икрах ног напрягаются мускулы, словно я разминаюсь перед марафоном. Если получше вдуматься, я действительно начинал некий марафон. Но тогда я об этом не думал.

— Я приготовила все, что нам надо! — сказала Рашида во время переменки и улыбнулась. Атаман, прислонившись к абрикосовому деревцу, курил какую-то вонючую дрянь, а мальчишки из младших классов бегали по площадке, тренируясь к предстоящим соревнованиям.

Воздух был просто напоен ликованием из-за конца учебного года, но я этого не ощущал. От рук пахло мелом и мокрой губкой, потому что десять минут назад я решал на доске какую-то идиотскую задачу с тангенсами и котангенсами и опять схватил единицу. Затаив дыхание, я следил, как Хаджи-Николов записывает ее в дневник. «Ах ты скотина! Проклятая грязная скотина!» — шептал я про себя. Я ненавидел его и его белые сильные руки с ухоженными ногтями. Всегда чисто выбритый, он ходил по городу с вечно сияющим, словно освещенным рефлектором, лицом, и девушки оглядывались ему вслед. Куры!

— Я сожалею, Галац, я весьма сожалею. Надеюсь, ты еще успеешь исправить отметку! — Хаджи-Николов смотрел на меня так, как смотрят на амебу, вошь или что-нибудь в этом роде. До конца года оставался всего один урок математики, и он это прекрасно знал. «Надушенное дерьмо! Проклятое наодеколоненное дерьмо!» — ругался я про себя, но это уже ничего не могло изменить. Голова у меня была абсолютно пустой и трещала, будто в ней зажгли бенгальский огонь. Я уже видел, как возвращаюсь с последнего урока и отец прямо с порога начинает талдычить о переэкзаменовке, о том, что он изо дня в день как вол работает ради куска хлеба для всех нас, что теперь я должен целое лето сидеть над алгеброй и тригонометрией. Подобные размышления окончательно вывели меня из себя — эта перспектива провести лето за учебниками. Я уверен, вы понимаете, что я хочу сказать?

— Какого черта ты молчишь? — Рашида потянула меня за локоть и наклонилась к самому лицу. — Ты что, не слышал? Я все приготовила!

— Слышал. Ну и что?

— А он и правда чокнутый! — Атаман сплюнул в сторону, но сигарету все же удержал в углу губ.