— Вы свободны, товарищ! — прокричал кто-то из сумрака. — Теперь вы совсем и во свободны! Идите же на волю!
Виктор Васильевич не понял. У него была мысль, и он ее сначала дописал. Потом снял свои очки, повертел их растерянно в руках. Что значит — свободен? То есть — совсем свободен? И не будет теперь больше режима, пайка по норме калорий, трудовой дневной нормы — ничего этого не будет, выходит? И что такое — воля? Это как? Можно будет даже не писать?
Он вздрогнул, поняв, о чем подумал.
Шум по коридору прокатился дальше, к следующей двери. Потом к следующей.
— Ура! Свобода, братцы! — ликовал кто-то со знакомым голосом. — Ну, теперь-то мы им покажем, на что способны! Эх, заживем!
Собираться долго было просто невозможно. Потому что нечего было собирать. Записи свои Виктор Васильевич уложил в портфель. Надел пальто и шляпу, достав их из узкого шкафа.
Пошел на волю.
По тому самому сумрачному длинному коридору.
…
Через три дня он пришел в новую администрацию, где с утра отстоял в медленной печальной очереди в один из кабинетов. Два часа стоял в очереди и смотрел на людей.
— Слушаю вас, — сказал в кабинете скучный молодой человек.
— Понимаете, нас освободили.
— Слава Отчизне! — вскочил тот со стула.
— Слава, — тоже встал Виктор Васильевич.
— Так в чем ваши проблемы, товарищ? Какие у вас вопросы к новой власти?
— Понимаете, мне очень кушать хочется, — стесняясь и краснея щеками трудно вымолвил Виктор Васильевич. — Просто очень хочется.
— Ну, так покушайте, товарищ. У нас теперь свобода. Режима нет. Когда хочется, тогда и кушайте.
— Но чтобы кушать, надо как-то купить еду…
— Совершенно верно! Купить! Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка — не наш путь!
— То есть, а на что, собственно, купить? — затравленно смотрел Виктор Васильевич. — На какие, то есть, деньги?
— Так вам не платят за работу? — удивился молодой человек.
— Выходит, что не платят.
— Это противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости.
У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.
— А-а-а, — развеселился молодой человек. — Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают — у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают…
— Ага, — грустно кивнул Виктор Васильевич.
— Что, совсем ничего? — удивился молодой человек.
Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея — будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?
— Знаете что, — принял он решение. — Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.
— А как?
— Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться — у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.
— Но я же не умею ничего больше! Я писатель.
— С писателями у нас проблема, это точно. Но вы не волнуйтесь, это все временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб — книжки ваши потащит из магазинов! Подождите! Как-нибудь перебейтесь, что ли…
…
После сытного ужина тянуло поспать. Но тут раздался телефонный звонок:
— Василич! Привет! Ты там как, живой еще? Это хорошо! А то я тут переезжаю, так ты запиши мой новый номер телефона!
— Переезжаешь?
— Новая квартира, Василич! Большая, с кабинетом и залом! Эх, я там развернусь!
— Это как же у тебя получилось?
— Писать надо, Василич! Каждый день писать! Вот и получится!
Черт побери…
Опять Васька весь в шоколаде. Что же за тему он такую поднял, что и тут не голодает? Опять, в этом, в тренде…
А завтра надо бы сходить в школу. И то правда. Как-то ведь надо пережить эту полосу. Не может быть все время так плохо. Придут и попросят. Сами попросят. Вот тогда и заживем. Эх, заживем!
Бука
— Ух, ты! Красота какая…
— Вот тут, смотри — настоящая тисненая кожа. И вот это вот все — натуральное золото. Золото не тускнеет со временем и не ржавеет. Значит, будет всегда так же блестеть.
— Такие узоры клёвые! Здорово получилось!
— Да ты открой, открой!
— Оп-па! Это же буквы!
— Ага. Тут все страницы с буквами, представляешь? Вот это — страница. Ну, ты понял?
— Не совсем. Страница — она все же другая немного. Во-первых, размер и разрешение. Вот тут сколько дюймов?
— Ну-у… Примерно, десять. Чуть больше даже. Это такой специальный формат. Раньше его называли «а-пять».
— А чего тут — пять? Если сам говоришь, что десять?
— Ну, название такое, понимаешь? Просто фирменное название. Оно с размером не связано. А в дюймах — десять.
— Не девять, не одиннадцать… Неформат какой-то? А разрешение какое? Сколько тут точек на дюйм?
— Разрешение тут исключительно от того, как печатать. Если типографский шрифт с заливкой краской — так очень даже высокое. Ну, и от качества бумаги еще зависит. Это, кстати, бумага. Как в древности. Самая настоящая.
— Бумага? Погоди, но я знаю бумагу. Она совсем не такая! Сейчас даже с подсветкой бывает. А тут батареи на сколько часов хватает?
— Тут вообще нет батареи.
— Ну, и какая же тогда это страница? Батареи нет, размер неформатный, бумага, выходит, недействующая…
— Понимаешь, это не электронная бумага. Это — настоящая. Как в древности.
— Дорогая, небось?
— Не дороже электронной. Даже дешевле.
— Ну, хорошо, хорошо. Бумага. Пусть — бумага. А как же ее читать, раз нет батареи? Вот я прочитал тут все сверху вниз. И дальше как?
— А вот так!
— Ничего себе! А дальше?
— Вот еще. И еще. Видишь, листаю?
— Черт! Это же как на экране! И без кнопки! Прикольно!
— Тут и рисунки могут быть. И цветные, и простые — черным по белому.
— А размер шрифта как менять?
— До этого я еще не дошел. Сам не знаю.
— Хотя, вроде, и так разборчиво все. И без батареи… Это выходит, вечная штука-то!
— Вот! Ты понял! Именно — вечная! Подзарядки совсем не требует!
— Ну, и как ты назовешь свое чудо человеческого гения?
— Скажешь тоже — гения… Это — бука. Вот есть е-бука, но тут же электроники вообще никакой. Значит, просто — бука.
— Бука… Красиво. Дашь почитать?
Миниатюры
Истерическая литература
Истерическая литература делится на военно-истерическую, политическую истерию, истерию наций и народов.
И никаких опечаток тут нет!
Читателей надо любить
Читателей надо любить. Читатели составляют большую часть человечества. Мало того — лучшую его часть. Именно читатели создали реальный мир. Тот, что вокруг нас. Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их электрическими лампами. Это они, читатели, распространилли культуру по всему свету. Они. а не писатели, изобрели книгопечатание, выдумали порох, перебросили мосты через реки, расшифровали египетские иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что из бобов можно изготовить сто четырнадцать вкусных питательных блюд (не говоря уж о капусте).
