Вращаясь между двумя столь непохожими дворами, Александр должен был жить на два ума, держать две парадные физиономии, кроме ежедневной домашней. Какая школа для выработки натянутости, осторожности, скрытности, неискренности и как мало она была похожа на школу Лагарпа и Муравьева…

Со смертью Екатерины кончилась двусмысленная жизнь; она заменилась однообразными, но очень суровыми тревогами; эти тревоги происходили из старинных отношений отца к сыну; отец рано стал питать недоверие к сыну, рано от него оторванному; сын стал рано питать некоторое недоверие к отцу. Оба они были неправы и оба не были виноваты. С воцарением Павла, Александр назначен был на пост военного губернатора в Петербурге и командиром расположенных в округе войск; он должен был испытывать ежедневные тревоги, трепетать вместе с обществом перед новыми замыслами государя. Эти тревоги среди которых завязалась популярность великого князя, надолго набросила тень на его настроение. Надо признаться, что Александр шел к престолу не особенно гладкой и ровной дорогой; с пеленок над ним перепробовали немало мудреных и причудливых воспитательных экспериментов; его не во время оторвали от матери для опытов разной естественной педагогии; ни в бабушкином салоне, ни на отцовском вахтпараде, ни в Лагарповской аудитории его не выучили как следует родному языку; современники свидетельствуют, что Александр до конца жизни не мог вести по русски разговора о каком нибудь сложном предмете. Так воспитывался великий князь и с таким запасом понятий, чувств и наблюдений он вступил на престол. Давно уже у него сложился политический идеал, который он высказывал в беседе с редкими людьми, к которым относился откровенно; к числу их принадлежал молодой образованный поляк Адам Чарторийский, которого приставила к нему мать. Князь Адам Чарторийский позже уже вспоминал эти беседы с великим князем, от которых он был в большом восторге. Александр, встретив в окружающем обществе единственного человека, перед которым он мог открыться, кажется старался вынести из души всё, что там лежало; он открыто признавался, что ненавидит деспотизм, в каких бы формах он не проявлялся и следил с живым участием за ходом французской революции, за рождением французской республики и желал ей всякого успеха; он высказывал также, что считал наследственную власть нелепым учреждением, что выбор лица, носителя верховной власти, должен принадлежать не рождению, а голосу нации, которая всегда выберет лучшего управителя.

С этим идеалом он вступил на престол тут впервые он вероятно должен был встретиться с русской действительностью; прежде он знал либо салон, либо казарму. Таким образом он должен был почувствовать страшную пропасть между его привычными любимыми идеями и между столь же привычными, хотя и нелюбимыми фактами русской жизни. Отсюда из такого воспитания он вынес свой главный недостаток: отсутствие чутья действительности, практического глазомера; ото чутье и глазомер не даются даром. Александр знал факты, но искусственные, пробовал грязь, но деланную; он знал грязь салона, грязь казармы, но не знаком был с той житейской грязью, на которую обрек человека сам Создатель, сказав: «в поте лица добывай хлеб свой». Он не вынес ни привычки, ни любви к процессу труда; отсюда идиллический взгляд на ход людских дел; он вступил на престол с истинным желания добра всем людям и он был уверен, что достаточно пожелать добра, чтобы осчастливить людей, что благоденствие водворится среди людей как то вдруг и притом не будет сопровождаться ни напряжением, ни стеснением для личной власти Александра; свобода как то водворится без всякой потери для власти, власть как бы устоит без всякой потери для свободы; одним словом, то была политическая идиллия. Практический человек никогда не задает жизни широких задач, зная, что не в силах разрешить их, но он никогда не пугается перед препятствиями, какие ставит жизнь. У Александра не было знания ни того, ни другого; он вступил в правительственную деятельность с слишком широкими мечтами, но при встрече с первыми препятствиями пугался, думал, что ошибался, он не знал ни степени опасности врагов, ни степени силы препятствий; его первые попытки обыкновенно охлаждались; неудачи вызывали в Александре досаду, но досаду не на себя, а на жизнь и на людей. Нерешительность, происходившая от испуга перед препятствиями, сопровождалась унынием, наклонностью опускать руки, легкой утомляемостью, еще прежде труда, он уже пугался затруднений, смотрел уже на конец, а если конец не был близок, готов был чувствовать себя утомленным. Это обычное свойство незнакомых с жизнью людей.

Изобилие чувства и воображение при недостаточном развитии воли — всё это соединилось в настроение, в какое попал Александр с 1815 года, и которое около того же времени получило название разочарования; проще говоря, это нравственное уныние. Благодаря тому Александр охладел к задачам внутренней политики; русская жизнь, которой он не знал стала казаться ему неподготовленной; с 1815 г. стала даже обнаруживаться чрезвычайно раздражительное, даже скептическое отношение ко всему русскому. Как скоро он стал в такое отношение ко всему родному, его идеи должны были переселиться в Польшу и даже дальше заграницу. Во вторую половину царствования Александр жил умом и сердцем по ту сторону Вислы. Но как скоро эти идеалы переселились на другую почву, может быть ему более родственную по происхождению, они должны были измениться. Первая молодость прошла, силы были утомлены, юношеский порыв охлажден, французское свободомыслие стихло, сменившись религиозным настроением, но особого также романического свойства, без той суровой догматики и дисциплины, какую дает церковь. Таким образом, прежняя русско-политическая идиллия превратилась в мирно-религиозную; эта то идиллия и выразилась на факте священного союза, в попытке построить в борьбе европейских сил международную политику на заповеди Евангелия, на правилах морали, на тех правилах, одно из которых гласит: «если кто ударит тебя по щеке, подставь ему другую». Легко понять, что было бы, если бы это правило было проведено в жизнь государства.

Таков был ход идей и чувств в Александре; эти идеи и чувства сказали решительное действие на его политику. Александр был прекрасный цветок, но тепличный, не успевший акклиматизироваться, он роскошно цвел при хорошей погоде, наполняя окружающую среду благоуханием, но когда подула буря, настало столь обычное русское ненастье; этот цветок завял и опустился. Эта история внутренней, нравственной жизни повторилась и в политической деятельности Александра, к каковой мы теперь переходим.

Безумным восторгом было встречено вступление на престол Александра со стороны петербургского общества, которое объясняется нездоровым состоянием его в предшествовавшее царствование. Восторг этот по донесениям тогдашних иностранных послов в Петербурге выражался отчасти в очень комичных формах. На улицах столицы появлялись запрещенные костюмы, высокие сапоги с отворотами, упряжь, экипажи и т. д. Зубов на другой вечер по смерти императора Павла устроил в своем доме попойку, на которую явился во всём запрещенном, во фраке, в жилете из трехцветной материи и т. п. и начал метать банк, недавно запрещенный. Понятно, какое впечатление должен был произвести новый император на столь взволнованное общество; это было нечто еще не виданное в России. Молодой государь, которому только что пошел 24-ый год, являлся на улицах столицы без свиты, не носил никаких украшений, даже часов, при встрече с подданными довольствовался только поклонами, жил очень скромно, вперед назначая себе известную сумму денег, и если расходовал ее, жил в долг. С первых минут царствования он спешил резко заявить свою программу, направление деятельности; на это направление указывал уже манифест 12-го марта о вступлении на престол. В манифесте было заявлено, что новый император будет управлять «Богом порученным престолом и народом по законам и по сердцу своей великой бабки»; а имя Екатерины еще оставалось символом либеральных и гуманных идей. Это направление заявлено было целым потоком новых указов, полившимся с первых дней нового царствования. Все эти указы были направлены в одну сторону, все они торопливо заметали следы, оставленные прошедшим царствованием, каждый из них отменяет какое нибудь стеснение, заглаживает память о каком нибудь насилии. Трудно даже перечислить ряд этих указов изданных в первые 3–4 месяца царствования; приведем главные из них, чтобы показать характер нового правительства. Восстановлена была жалованная грамота городам и дворянам; возвращены права военным и гражданским чиновникам, лишившимся их по приговору военного суда или по указу в минувшее царствование; таких чиновников, оставленных с лишением прав, без возможности воротиться на службу, было свыше десяти тысяч; разрешен был свободный выезд русских людей в чужие края, как и въезд иностранцев в Россию; открыты частные типографии, разрешен свободный вывоз русских произведений заграницу. Тайная Экспедиция, т. е. тайная полиция, учрежденная Екатериной была закрыта, наконец, строжайше запрещена пытка, которая несмотря на запрещение ее в прошедшее царствование, еще практиковалась в тогдашних русских судах: мелочные стеснения, касавшиеся частных отношений домашнего быта пали сами собой без особых указов. В личных беседах, как в письмах, из которых некоторые были тогда напечатаны, император также ясно выражал свою программу или цель, какую он поставил для своей деятельности, цель эта состояла во водворении строгого закона на место царившего прежде произвола. Эта мысль высказана была довольно резко в ответе, какой дал император на просьбу княгини Голицыной, о чём то недозволенном законом. В просьбе было заявлено, что государь выше закона, император ответил, что он не признает на земле никакой власти, которая не вытекает из закона. Согласно с заявленным направлением, государя окружали люди, которые могли вести дела в этом направлении; то были всё представители образованного дворянства, стоявшие на высоте идей своего времени. Эти люди, давно уже знакомые Александру, разбросанные по разным местам в царствование Пасла, теперь призваны помогать новому государю; это были Новосильцев, граф Кочубей, граф Строганов и поляк князь Адам Чарторийский. Это были сыновья образованных вельмож, блиставших при дворе Екатерины: Кочубей был племянник Безбородко, Строганов сын того Строганова, который был влиятельным лицом при Екатерине, Новосильцев его близкий родственник. Все это был народ, воспитанный в том же самом духе, в каком воспитан был сам государь; учителем Строганова, напр. был француз Роск, республиканец, действовавший при конвенте и создавший известный республиканский календарь. У этих людей был один политический идеал — это государственное устройство Англии, с которым успели близко познакомиться Кочубей и Новосильцев, живя в той стране. Они и составили тесный кружок, с которым новый император начал тяжелую преобразовательную работу. Не занимая сначала никакого официального положения, эти люди собирались по вечерам в кабинете Александра и здесь обсуждали преобразовательные меры; учреждения и законы, которыми ознаменовались первые годы царствования, все были выработаны в этом тесном кружке, в этом неофициальном комитете, над которым очень много смеялись в тогдашнем петербургском обществе. Сам государь в шутку давал ему республиканское название, звал его «Комитетом Общественного Блага». В этом неофициальном комитете с поспешностью, понятной при тогдашнем настроении Александра и были затронуты одновременно самые разнообразные политические вопросы: о реформах управления; о перестройке социальных отношений, о распространении просвещения, о составлении нового кодекса и т. д. Прежде всего занялись устройством управления, именно центрального. Как мы знаем, центральное управление осталось нетронутым вопросом в царствование Екатерины; это царствование еще более его расстроило; в центре дела вели коллегии под руководством Сената — законодательного, судебного и наблюдающего учреждения; при Сенате действовал со значением блюстителя закона и представителя действующей власти генерал-прокурор. Сенат и коллегии постепенно теряли свое первоначальное значение в продолжение XVIII в. благодаря господству лиц над учреждениями и законами. Генерал-прокурор вел все дела внутренней политики; за Сенатом и коллегиями остались текущие дела. Все важные вопросы законодательного свойства рассматривались в тесном кружке, который составился из лир, призванных к тому императрицей. Благодаря этому господству лиц, Сенат и коллегии превратились в послушные орудия личной воли. Надо было создать стройный механизм высшего центрального управления, основанный на точных и твердых законах. Такова была первая задача, над которой работал неофициальный комитет. Следствием этих первых работ была первая попытка устройства центрального управления; она выразилась прежде всего в новом законодательном учреждении, каким стал непременный государственный совет. Этот совет, составившийся из 12 членов получил название высшего законодательного места; каждый новый закон должен был здесь обсуждаться.