— Зачем мне коза! — машет Пекар рукой. — Меня с молока проносит.

— Как это зачем? Кто может знать зачем! — принимается за уговоры Гутфройд. Пекар кажется ему верным платежеспособным кандидатом в покупатели. — Не спрашивай зачем, бери! Глупый, кто дает, еще глупее, кто не берет! Такой козы не увидишь даже в зоопарке. Семейная память! Во всем городе нет другой такой козы, даже в Дорнкапле. Когда вечером прогуляешься с ней по корсо, о тебе напишут даже в «Вечернике».

— Не преувеличивайте… — слабо сопротивляется Пекар.

— Если бы мне не нужно было платить долги чести и квартплату, ни за что бы ее не отдал. Я дурак, что отдаю ее. Вынь двадцать крон, и она твоя. Накинь еще пять за цепочку. Она вечная, коза сдохнет, цепочка пригодится. Откуда мне знать для чего, ну хотя бы для велосипеда. Чтобы его не сперли. И пятьдесят грамм «боровички», чтобы запить сделку… И еще одну сигаретку, шеф…

3

МАЛЕНЬКАЯ НОЧНАЯ СЕРЕНАДА

До чего же завистливы люди, ужас! Карол Пекар осознал это сразу же, когда в вечерних сумерках, выписывая ногами кренделя, отправился на работу, ведя на цепочке козу. Что-то здесь не так, преследовала его назойливая мысль. Ведь он купил козу по доброте сердечной. Разве это не ясно? В знак благодарности за чуткое внимание к его исповеди. Этот человек протянул ему руку помощи, когда он оказался в состоянии духовного кризиса. Какое имеет значение, были ли у этой руки чистые ногти и то, что сжимала она в пальцах конец цепочки?

Но такого, такого он не ожидал. Столько зависти. Никто из проходящих не упустил случая щегольнуть своим убогим остроумием. Нежданно-негаданно Пекар стал мишенью остряков-самоучек, представлявших самые разные поколения и слои общества. Раньше он бы ни за что не поверил, что в солидных и степенных с виду личностях может кипеть яд иронии и сарказма. Ну а вот этот пенсионер, который от изумления чуть не вывалился из окна, не воображает же он себя Бернардом Шоу, когда вопит на всю улицу:

— Куда волочишь бородатого сеттера?

В ту же минуту, как в барометре с куколками, в соседнем окне появляется старуха, да что там старуха — ядовитая карга, и, с наслаждением шепелявя, радостно подключается к обсуждению необычайного явления на государственной дороге:

— Так это он его волочит, не видишь, что ли? А хулиганы на перилах крыльца читальни:

— Ребя, рогатый фокс!

— Сколько горючего потребляет на сто километров?

— Дурья башка! Это охотничья коза! С ней ходят на лисиц!

А какой-то отец семейства даже поднял своих двояшек на руки, чтобы им лучше видеть, и чуть не километр следовал за Пекаром по тротуару. Двояшки всю дорогу верещали как резаные:

— Дяденька укротитель, дяденька укротитель, не бейте поросеночка! Дяденька укротитель, дяденька укротитель, поросеночек хороший!

У Пекара и без того хватало проблем: он никак не мог решить, вести ему козу по мостовой или по тротуару. На тротуаре его могла бы оштрафовать санинспекция, на мостовой — ГАИ, дескать, сумерки, а у козы нет даже отражателей.

Можно ли любить человечество, если оно развлекается на твой счет? Можно ли верить ближнему, если у тебя в ушах еще не затихли вопли двояшек, а ты уже снова вынужден слушать наглые реплики! Хоть бы они были остроумными, хоть бы в них была малая толика фантазии! Однако наибольший успех выпал на долю дурацкой реплики:

— Вот если бы она умела стряпать!

— Вот если вы считаете себя остроумным, то сильно ошибаетесь! — отпарировал Пекар, когда кто-то сказал это впервые. Но потом эта идея осенила стольких шутников, что Пекар смирился и перестал полемизировать. Тогда он еще не осознал, что эта фраза будет преследовать его постоянно, покуда жива коза. И что реплика эта всегда, в любое время дня и ночи могла развеселить окружающих. Всех, за исключением Пекара. Убедить кого бы то ни было, что, остря подобным образом, он совершает кардинальную ошибку, было невозможно.

У мастера Ондращака он также не нашел прибежища. Ворота замка были заперты, свет потушен. Но Пекар не позволил себя обмануть.

— Откройте, мастер, я же знаю, что вы там! Мне надо отметиться в табеле! Этого вы не можете мне запретить! У каждого есть право на труд! Для этого есть параграфы, профсоюзы и комитеты по делам трудящихся!

Мастер в конце концов клюнул на параграфы и профсоюзы: типичный мастер, он приоткрыл ставню и крикнул во тьму над розами и английским газоном:

— Табель я отметил, завтра отработаешь две смены. Ступай домой, проспись, мне на твои параграфы плевать, мне до пенсии два года! Не скандаль!

Люди злые, хотя Ондращак и отметил его табель, предотвратив прогул. Навряд ли он сделал это так бескорыстно, подумал Карол Пекар.

Исполненный злобы на недоброжелательную планету, он зашагал прямиком по английскому газону, грозя замку и тополевой аллее и бормоча себе под нос пародии на стихотворные призывы в бой. Вот так и в такие минуты рождаются, вероятно, поэты, те хорошие поэты, любезный читатель, думается нам вместе с Кунг Фу; только у одних это как горб, остается на всю жизнь, а другие проспятся и забудут, как случайного знакомого из «Лотоса»^[58]. Если бы мы напрягли слух, то, возможно, что-то да и уловили бы.

…Вы еще увидите, увидите.

Еще поймете, поймете…

Кто среди вас был.

Но тогда будет поздно плакать…

Что вы вели себя по отношению ко мне как подонки…

А я вот что сделаю, ох как сделаю…

Возьму и все вам прощу,

и катитесь вы все к чертовой матери…

Скажу: не желаю ничего слышать…

И тогда хватайтесь за голову,

но будет поздно…

Сент-Экзюпери вне служебных отношений. Так и хочется в конце сказать «аминь». А владелец козы, справившись подобным образом с проблемой поэтического воззвания, вздохнул с облегчением, хотя предстоящее возвращение домой тоже было делом не простым.

Сесть в трамвай Карол не решился, не зная, какие есть на этот счет правила. Ему казалось, будто он где-то что-то читал о запрете провоза горючих материалов, огнестрельного оружия, крупногабаритного багажа и домашних животных. Целомудрие и робость, доселе неведомые ему, схватили его в свои когти. Он не посмел махнуть рукой даже проезжавшим такси, которые мчались мимо него с высунутыми языками, как не в меру озабоченные кобели. Да и денег на такси у него не было, так что целомудрие и робость тут были вполне уместны.

На освещенной неоном двусторонней дороге, ведущей к отдаленному и тихому микрорайону, у него наконец появилась возможность поближе разглядеть козу. Он с любопытством поглядывал на нее: животное казалось кротким, похоже, что буянить оно и не помышляло. Пекар для пробы потряс конец цепочки, потом незаметно опустил цепочку на землю и спрятался за столб фонаря.

Коза, как ни странно, не побежала прочь, а с удовольствием начала играть с ним в прятки. Хитрющая, она находила его, даже если он прятался за кучу щебенки или в сорняки у дороги. Пекар убыстрил шаг, начал петлять, теперь это была уже скорее игра в салки, чем в прятки, но избавиться от скотинки ему не удалось. Это немножко напоминало корриду, во всяком случае, касательно Пекара, который стремился сохранить изысканность и декорум, но коза совершенно не выражала желания поддеть его на рога.

Возле бетонного фонтана в форме архаического латинского «ф» обессилевший Пекар сдался и признал, что коза победила.

— Твоя взяла, ты хорошая, ну, — забормотал он признательно, но она, без намека на гордость, дружески потерлась о него и нежно ткнула его головой, чтобы он не расстраивался. Дескать, в следующий раз, может быть, победа достанется ему.