Санса всегда была храбрее.
Через несколько лун после рождения Робба она проникла в его комнату, и Джон почувствовал, будто попал во сне в ловушку, из которой не было надежды выйти. Она стояла в скудном свете угасающего огня очага, и, сбросив с себя халат, оказалась нагой, в совершенной тьме. Тени играли на её полных грудях, тяжёлых от молока, которым она кормила их сына — она решительно отказалась от кормилицы — и на округлом изгибе её мягкого живота. Джону тотчас же стало мучительно трудно.
— Сними рубашку, Джон, — сказала она, и её взгляд, тяжёлый и полный решимости, оставил почти физический отпечаток на его коже.
— Санса, — едва сумел он выдавить, сев, ошеломлённый и сжигаемый изнутри. Она пробудила в нём огонь, опаляющий его, словно настоящий.
Она покачала головой и шагнула к нему; её волосы покачивались вдоль спины, сверкая серебром и золотом в свете луны и камина.
— Твоя рубашка, Джон; сними её.
Джон сглотнул и встал, медленно снимая её. Она разглядывала его с нечитаемым выражением лица, стоя на расстоянии вытянутой руки. Он вздрогнул, когда она коснулась одного из порезов, скользя пальцами по краю сначала одного шрама, затем всех остальных, пока он не задрожал от желания прикоснуться к ней.
— О, Джон, — выдохнула она грустно и болезненно и наклонилась, чтобы поцеловать шрам, ближайший к сердцу, и Джон совершенно потерял контроль.
Он взял её за волосы и судорожно впился в её губы. Казалось, между ними прошла искра, когда она ответила на его страсть своей, обернув руки вокруг него и прижавшись к нему всей длиной своего обнажённого тела. Они стонали в унисон; она засасывала его нижнюю губу, ногтями скользя по спине до самого низа. Его член тёрся о мягкое тепло её живота, и он застонал, чувствуя, как разрывается его душа.
Санса начала прижимать его к кровати, и Джон охотно повиновался, созерцая её вид в полутемноте с раскрасневшимися щеками и влажными губами. Она оседлала его плавным, удивительно чувственным движением, которое было таким же, как в его распутных грёзах, так что он уже почувствовал себя на грани пика, и наклонилась, чтобы снова захватить его губы. Его отчаяние перешло во что-то более лучшее, более сладкое, когда она погладила рукой его щеку и бороду. Он положил руки на гребни её позвоночника, затем заскользил к идеальному изгибу её полушарий и, наконец, к тяжёлой выпуклости груди. Она похотливо застонала ему в рот, когда он ущипнул её за сосок, и Джон зарычал в ответ.
— Боги, Санса, — прохрипел он, почувствовав, как её скользкий жар коснулся его члена. — Боги.
Она заскулила в ответ; её волосы упали вниз, занавешивая их, и она снова потёрлась, ища повторения этого ощущения. Его руки легли на её бёдра, двигающиеся в сводящем с ума ритме; влажные губы её лона шлифовали его член по всей длине. Она запрокинула голову назад с низким стоном. Он ещё не видел зрелища прекраснее, чем она в возбуждении, с грудями, тёршимися о его грудь, с закушенной полной губой в тщетной попытке заглушить причитающие стоны. Он наклонился вперёд, чтобы засосать прекрасное раздолье её шеи.
Его, она была его.
— Джон! — воскликнула она, вцепившись в него, и её маленькое, податливое тело затрепетало.
Он крепко держал её, сохраняя её ритм; она была уже на грани.
— Кончи для меня, милая, давай, — прохрипел он ей на ухо, укусив за мочку.
Она достигла пика с воющим криком, который, он был уверен, наверняка слышали все в замке. Джон зашептал непристойные слова поощрения, произнося фразы, которые никогда не собирался говорить в присутствии своей леди-жены.
— Возьми меня, Джон, — сказала она, когда смогла говорить, уткнувшись лицом ему в шею. — Возьми меня, пожалуйста.
Джон, который никогда не мог ей ни в чём отказать, нашёл, что хотел этого не меньше. Он осторожно перевернул её под себя и вошёл в неё одним плавным толчком, заставив её выгнуть спину.
— Так хорошо, Санса… так хорошо, — простонал он, сделав несколько медленных, глубоких движений, упиваясь горячими, влажными тисками её лона вокруг своего члена.
— Да, Джон, о… да, — ответила она и подняла свои длинные, белые ноги, чтобы обернуть их вокруг его бёдер, и больше не было места для слов.
Он брал её так, словно это могло спасти его душу, словно она удерживала в себе часть его самого; и это было похоже на сладкую, мучительную смерть. Он просунул одну руку на её полушарие, поправив угол своих бёдер, и Санса закричала, умоляя не останавливаться. Он никогда не слышал более сладкого, более невозможного требования в своей жизни.
В тот момент он чувствовал, что может делать это вечно, просто чтобы она наслаждалась, просто чтобы заворожённо смотреть на румянец на её щеках, на её качающиеся груди в такт бешеному ритму его бёдер. Но когда её мышцы внутри сжались вокруг него и она изогнула спину, он потерял всякое чувство разума. Словно издалека он слышал, как она называет его имя, и застонал в ответ, ощущая, как в паху скручивается горячий клубок и разрывается в ослепляющем облегчении, сжигая всё остальное.
Пришедши в себя, он оказался в её надёжных объятиях, словно в колыбели, а голова его прижалась к одной из её грудей; она успокаивающе запустила пальцы в его смоченные потом волосы. Её сердце трепетало, отрадно бившись под его ухом, и он никогда не чувствовал себя таким удовлетворённым, в такой безопасности.
— Возвращайся в мою постель, — прошептала она чуть хриплым голосом. — Возвращайся в мою постель, Джон, и поклянись, что не оставишь её.
Джон поёжился, ожидая чувства вины, стыда от того, что они делали, которые заберут у него счастье, надежду на жизнь в радости и мире; но не чувствовал ничего, кроме её тёплого, слегка влажного тела, которым она прижалась к нему всей длиной.
— Да, — сказал он и поднял голову, чтобы найти её губы своими. — Клянусь в этом.
Комментарий к Часть 2
Если перевод малость коряв, прошу не судить строго:)
========== Часть 3 ==========
— Я должен это сделать, отец? — проскулил Робб, слегка позеленев.
Джон торжественно кивнул, хотя внутри себя забавлялся, и присел рядом с сыном и оленем, которого подстрелил. Лес был неподвижен и тих; солнце ещё не поднялось.
— Ты должен научиться это делать для себя же, — мягко настаивал Джон.
Робб, с ножом в руке, сморщил нос, глядя в сторону мёртвого оленя с явным отвращением. В свои семь лет его сын имел удивительное сходство со своим тёзкой, настолько, что Джону иногда бывало трудно смотреть на него; из-за томительного стыда или боли утраты — он не был уверен. Сейчас он, однако, больше напоминал свою мать, когда на ужине она сталкивалась с особенно неприятным блюдом.
— Смотри, — сказал Джон, немного смягчившись. — Я помогу тебе сделать первый надрез, хорошо?
Плечи Робба резко опустились в облегчении.
— Хорошо, отец, — прерывисто ответил он, когда Джон обхватил рукоять ножа и крепко взял его ладонь в свою большую.
Робба не вырвало, хотя он был близок к этому; но, только оправившись от первоначального шока, он убедительно взялся за дело.
— Скоро приедет королева драконов, да? — тихо спросил Робб, когда они мылись в ближайшем ручье.
Джон, смывающий с рук кровь, остановился и повернулся к сыну, пристально рассматривающему свой маленький шрам на левой ладони; шрам, напоминающий расплавленный воск. Джону явственно вспомнился день, когда он получил его. Он вспомнил яростный гнев вперемешку с ужасным облегчением и толикой страха, словно в ответ на явное разочарование Дейнерис топор палача замаячил ближе. Оно стало сильнее после рождения Эддарда и ещё одной неудачной проверки огнём.
— Да, — ответил он наконец. — Мы ожидаем её меньше чем через неделю.
Робб кивнул с серьёзным видом, на сей раз походя больше на Джона, чем на своего разговорчивого умершего дядю. Во внешности его сына не было и намёка на Таргариенов — он был Старком и Талли.
— Она приедет забрать ребёнка?
Джон поёжился и отвёл взгляд, наблюдая, как на гладких речных камнях тает чистый снег. Они с Сансой редко говорили о том обещании, что купило им свободу, но в народе знали или догадывались достаточно, чтобы шептаться, а Робб всегда был смышлёным.
