Однажды Коля Базаров по прозвищу Хан Базар, репортер из отдела преступности, рассказал мне о старом воре, который большую часть жизни провел в тюрьмах, где каждую свободную минуту посвящал творчеству. Вор писал стихи в школьных тетрадках, которые его семья бережно хранила под замком в особом шкафчике как великую ценность. Накануне 75-летия этого человека его жена, пятеро детей, девятеро внуков и семеро правнуков решили сделать старику подарок – издать книгу его стихов. Они искали того, кто способен «поправить стишки» и найти приличную типографию, чтобы напечатать роскошную книгу в ста пятидесяти пронумерованных экземплярах.

– Можно поднять хорошие бабки, – сказал Базар, глядя на меня своими хитрыми ханскими глазками. – Если возьмешься, помогу.

Мы ударили по рукам.

Тем же вечером я взял в библиотеке несколько стиховедческих сочинений, и вскоре мой лексикон пополнился словами «спондей» и «пиррихий», «логаэд» и «антиспаст», «бакхий» и «клаузула». Однако стоило открыть первую воровскую тетрадь из тех, что привез Базар, как стало понятно, что мне понадобится не словарь Квятковского, а кофе, водка и анальгин.

Две недели я пытался превратить этот ворох бездарных подражаний Есенину и Высоцкому, все эти «белые березоньки», «горючие слезки» и «порванные паруса судьбы» в некое подобие стихов, переставляя слова, подбирая рифмы и выстраивая строфы, пока однажды ночью не почувствовал наконец что-то вроде грязного удовлетворения.

Хан Базар отвез меня в шикарный загородный дом, где я передал заказчикам макет книги, отпечатанный на бумаге верже.

Нас попросили подождать в гостиной, куда принесли коньяк, яблоки и шоколадные конфеты.

На стене висел портрет тощего маленького старичка в немодных круглых очках, который глядел на нас с нескрываемым ехидством. Похоже, это и был наш поэт.

Часа через полтора в гостиную вошла женщина лет пятидесяти, крупная, зобастая, в пышном платье, отделанном кружевами. Она протянула мне три толстых дрожащих пальца с острыми черными ногтями, унизанных кольцами и перстнями, и со слезой в голосе пролепетала:

– Как это душевно… и все в столбик…

– В столбик?

– Стихи – они ведь в столбик, да?

Это была старшая дочь ехидного старичка.

В соседней комнате молодой угрюмый мужчина в спортивном костюме выдал нам гонорар – я впервые в жизни держал в руках пачку стодолларовых банкнот в банковской упаковке – и велел расписаться в ведомости, где вместо имен стояли клички – Мангуст, Док, Манила и т. п. Я написал в свободной графе «Пиррихий», поставил дату и подпись.

Хан Базар взял за посредничество всего тысячу баксов:

– Я же только сводничал да шоферил.

Существуй в те годы банк, в который можно было бы без страха положить девять тысяч долларов, воровские деньги проложили бы дорогу к покупке квартиры. Еще три-четыре таких заказа, и я стал бы владельцем какой-нибудь убитой однушки в Капотне с видом на трубы нефтеперерабатывающего завода. Заказов, однако, не было, и деньги вскоре были потрачены на людей и вещи, которые только пополнили каталог моих ошибок.

Впрочем, тогда я всерьез и не задумывался о собственном жилье.

А вот когда в моей жизни возник Борис Непара с его рукописью, появилось предчувствие удачи.

Утром я без спешки принял душ, заварил кофе и принялся за рукопись.

Повесть начиналась словами «Тугие ветки хлестали меня по лицу» и рассказывала о человеке, который с карабином за плечами и мачете в руках прокладывал путь в тропических джунглях, спеша к месту падения самолета, который несколько часов назад рухнул на остров, затерянный посреди океана.

Герой без устали рубил лианы под крики обезьян и попугаев, вспоминая при этом свою жизнь. Серые города с домами-казармами, пьяницы в канавах, очереди за водкой, бедность, разруха, голод физический и духовный. Хулиганистый подросток, бунтующий юнец, вступающий в борьбу с КГБ и из-за этого попадающий в психушку, молодой богатый мужчина, разочарованный в жизни и путешествующий по миру в поисках приключений.

В финале герой благополучно добирается до места крушения самолета, чтобы, наконец, встретить мечту своей жизни – красавицу Миллу, каким-то чудом выжившую в авиакатастрофе. Он несет ее на руках через джунгли, потом они долго бредут по песку вдоль линии прибоя, держась за руки, а потом стоят обнявшись на палубе яхты, которая держит курс на закат, и только плеск волн, крики чаек и стук сердец нарушают тишину бытия, и так далее…

Похоже, мультимиллионер Борис Непара достиг той стадии, когда люди начинают сожалеть о том, что пропустили что-то важное в жизни, пока гнались за успехом, и начинают задним числом переписывать свои биографии.

Таких людей среди богачей, конечно, немного, и в большинстве случаев их творческие претензии не идут дальше «свидетельств очевидца», часто лживых, но всегда любопытных. Они сколотили состояния в те смутные времена, когда понятия «лицензия» не существовало в русской природе, и пытаются объяснить, почему получилось так, а не иначе. В их откровениях нет ни слова о настоящем, глубинном, палеонтологическом злодействе, но фразы «мы были как все, кто ввязался в эту игру» или «если бы не я, то меня» красноречивы сами по себе.

Впрочем, в повести Бориса Непары вообще не объяснялось, откуда деньги у его разочарованного альтер-эго.

Мне хотелось придать биографии героя реалистичности и хоть как-то пригасить пошлые красивости, к которым так часто тянет цельных, сильных и успешных людей.

Мне показалось, что в юности начинающий бизнесмен Непара пережил что-то вроде экзистенциального потрясения, посмотрев фильм «Возвращение в Голубую лагуну» с Миллой Йовович в одной из главных ролей. А значит, будет настаивать на тропическом острове, авиакатастрофе и влюбленных на борту яхты, плывущей на закат. Что ж, даже эту парфюмерию можно поджечь, если высадить на остров каких-нибудь негодяев, например, наркоторговцев, охотящихся за героином, который был на борту рухнувшего самолета, о чем прекрасная Милла, разумеется, ни сном ни духом.

Но главное – предстояло оживить родителей героя, упомянутых мельком, друзей детства и юности, может быть, рассказать о первой любви, о той атмосфере девяностых, в которой он взрослел, превращаясь из бунтаря-идеалиста в изворотливого дельца, чтобы потом – тут нужен душераздирающий эпизод со смертью близкого человека – разочароваться в деньгах и «отправиться за мечтой». В конце концов, Милла могла быть его первой любовью, которую он почти забыл, но неожиданная встреча на острове раздула тлеющие угольки былой любви и так далее…

За две недели я написал основные эпизоды повести, после чего отослал текст Лу, и уже на следующий день Борис Непара прислал машину, которая отвезла меня в Рыбалово, в его загородный дом.

Был конец июля, вечер пятницы, мы ужинали в просторной столовой, выходившей окнами на большой пруд, обсаженный ивами и вязами. Кофе и коньяк подали на террасу, с которой открывался вид на лесистые холмы, освещенные заходящим солнцем.

Борис был в расстегнутой на груди голубовато-серой поплиновой рубашке. Он курил сигару и томно улыбался в усы. На его жене было легкое бледно-зеленое патье в мелкий цветочек. Она расспрашивала меня о литературной жизни, поглядывая на мужа, ради которого, как я понял, и затеяла этот разговор, и вежливо кивала, когда я, то и дело прихлебывая коньяк, рассуждал о безымянности подлинного величия, о необязательности биографии и фатальном одиночестве художника, которому суждено «цвести уединенно, в пустынном воздухе теряя запах свой», и вообще пытался казаться скорее умным и циничным, чем пьяным и несчастным…

– Сколько вы весите? – спросил вдруг Борис.

– Семьдесят четыре килограмма, – ответил я растерянно.

– При вашем росте маловато, – сказал Борис. – Так от вас скоро только запах и останется.