Я был пьян с вечера, а потому болтлив и сентиментален.

– Просто он не любил ее, – сказал я. – Твой отец не любил твою мать, вот и все. Против биологии, конечно, не попрешь, но… знаешь, согласно второму началу термодинамики, теплота сама собой переходит лишь от тела с большей температурой к телу с меньшей температурой и никогда наоборот. Таков закон физики, закон природы. Из этого следует, что мертвец не может ожить, что Христос не мог воскреснуть. Но Он воскрес, потому был нужен нам, потому что без этого мы не можем жить, без этого мы не люди. Это и есть любовь. Твоя мать была не фригидной, а нелюбимой…

Лу долго смотрела на меня странным взглядом.

– Замысловато, – сказала она после паузы. – Но постараюсь запомнить.

Она поступила на юридический, упорно училась.

На втором курсе я помог ей устроиться в адвокатское бюро знаменитого Гольца.

У нее было много поклонников, но она довольствовалась человеком на двадцать три года старше, руководствуясь соображениями прагматического характера:

– Женщине с маленьким мочевым пузырем не до приключений, ей нужен комфорт, размеренная жизнь с теплым туалетом под боком. И потом, я бы хотела в спокойной обстановке обжиться в роли искушенной женщины, которую не поставят в тупик сексуальные фантазии ее будущего мужа.

Мою кандидатуру в качестве будущего мужа она, разумеется, не рассматривала. Слово «любовь» в наших разговорах не звучало ни разу.

А потом она вышла замуж за бизнесмена, с которым познакомилась у Гольца.

Борис Непара поначалу торговал джинсами, потом компьютерами, затем подался в риелторы, наконец создал со старшим братом Глебом агентство недвижимости «Город мечты».

В те годы, в начале нулевых, в еженедельнике, который я редактировал, регулярно публиковались обзоры рынка московской недвижимости. Она росла в цене, нижняя планка стоимости квадратного метра в новостройках давно превысила тысячу долларов, никого не удивляли и две-три тысячи за метр, и даже пять. Но когда я увидел в тексте одиннадцать тысяч долларов за метр, – а это была моя зарплата за год, – не поверил своим глазам и позвонил автору. Он сказал, что никакой ошибки нет: «Все только начинается».

Владельцы «Города мечты» успели к началу строительного бума, умудрились уцелеть – легкое пулевое ранение и контузия не в счет – и вскоре стали очень богаты.

На свадьбе Лу подвела ко мне Бориса, который знал от нее, что я печатаюсь в «Новом мире» и «Знамени», и хотел со мной познакомиться.

Невысокий, коренастый, курчавый, с густыми усами, в очках с тонкой золотой оправой, он был в смокинге нараспашку, в черных брюках с шелковыми лампасами, в рубашке с двухслойными манжетами, воротником-стойкой и перламутровой планкой, закрывающей пуговицы. Но когда он поднял руку с бокалом, чтобы чокнуться со мной, полы смокинга разошлись, и под ним обнаружились звездно-полосатые подтяжки.

Борис признался, что пишет «художественное произведение» и хотел бы показать рукопись профессионалу.

– Профессионал живет на доходы от своих книг, – сказал я. – А я зарабатываю редактированием чужих.

Но именно в этом качестве я и был ему интересен.

– Разумеется, работа будет хорошо оплачена, – сказала Лу, опустив на лицо белую вуаль, и многозначительно мне улыбнулась.

На следующий день мне позвонили в редакцию «от господина Непары» и попросили принять «художественное произведение».

Через полчаса к входу в редакцию на большой скорости подъехали два огромных черных джипа. Из них вылезли четверо широкоплечих бритоголовых мужчин в черных кожаных плащах и черных очках. Правые руки эти мужчины, похожие как близнецы, держали в карманах. Один из них вручил мне папку для бумаг, после чего все четверо одновременно, как по команде, сделали поворот кругом и парами направились к джипам, шагая в ногу. Черные машины синхронно развернулись на узкой улочке и умчались.

Понимая, что меня ждет, я не отважился открыть папку ни на работе, ни в метро – сделал это дома после ужина.

У меня были причины для неуверенности и медлительности.

В редакции мне приходилось иметь дело со специфическими текстами, посвященными бизнесу, анализу рынка, экономической политике и т. п.

Эти тексты пестрели выражениями вроде «текущие уровни волатильности», «переаллокация в пользу эмитетентов, поддерживаемых новостными триггерами», «индикативная и аттрактивная товарная категория», «интегральная лояльность», «аутсорсинг задач, требующих брейншторминга», а вместо «дюйма» автор запросто мог написать «инч».

Многие авторы в этом смысле напоминали детей, дорвавшихся до новой игрушки – финансовых и экономических терминов, которые почти не встречались в массовой советской журналистике. Они заклинали действительность, пытаясь изменить ее или ту ее часть, в которой мечтали жить.

Задачей редактора делового журнала, помимо всего прочего, была посильная русификация текстов такого рода, и с этим я худо-бедно справлялся. Требования к авторским оригиналам были простыми – тексты должны были иметь начало, середину и конец. Никаких красот, никакого пафоса. Авторы «клепздонили» и «дристали», редакторы – «пидорасили» тексты, причем делали это быстро, «мухой».

В редакции царил дух веселого подросткового цинизма, не щадивший ничего и никого, включая властные элиты, которые назывались «правящими отбросами общества», хотя, конечно же, не на страницах наших изданий.

Вообще же у нас было немало бунтарей вроде Гоши Крицмана: он ненавидел коррупцию и тиранию, был готов в любую минуту идти на штурм Кремля, но когда выходил из редакции на московскую улицу, прятал кипу под шляпой.

Опыт же работы с собственно «художественными произведениями» у меня был скудным.

Одна из моих подружек – тогда ее звали Элей – страсть как хотела стать звездой детектива. Мы обсуждали сюжет, характеры персонажей, вместе работали над диалогами. Но больше всего сил уходило на борьбу со своеобразной избыточностью ее воображения.

Чтобы придать героям индивидуальности, Эля наделяла их то горбом, то лишними пальцами на руках, то склонностью к эпилепсии, а когда дело доходило до убийств, удержать ее было и вовсе невозможно – она с такой страстью калечила людей, била, резала, рвала в клочья и душила, с таким наслаждением живописала лужи крови, трупное окоченение и корчи умирающих от отравления, что все остальное – интрига и характеры – на этом фоне попросту меркло.

Пять с половиной лет она работала патологоанатомом в провинциальной больнице, и иногда казалось, что страницы ее романов пахнут лизолом, фенолом и тиолом.

В выходные дни всклокоченная, босая, с сигаретой в зубах, в мужской рубашке на голое тело, слишком тесной для ее гомерической груди, она без устали колотила по клавиатуре, то и дело сдувая с нее пепел, мычала, рычала, поправляла сползающие с носа очки и прихлебывала из кружки кофе, и была способна настучать 30–40 тысяч знаков за день, чтобы в полночь рухнуть ничком на диван и проспать до обеда, а потом до вечера править текст, распечатанный на принтере и испещренный моими пометками…

Она всегда пренебрегала грамматикой: «Знаки препинания старят» и начинала писать очередной роман, вдохновившись какой-нибудь эффектной фразой и не зная, какой будет следующая.

Над ее рабочим столом я повесил бумажку с цитатой из Саша Гитри, которая очень ее веселила: «Старушка говорит и говорит – до тех пор, пока не найдет что сказать».

В конце концов она добилась своего – суммарный тираж ее книг превысил численность населения России. Эля стала богатой, сменила имя, научилась одеваться так, чтобы не бросался в глаза контраст между ее обильным телом и крошечной головкой, у нее красивый любовник с волосами до плеч, свое кулинарное шоу на телевидении и домик у подножия итальянских Альп.

Второй мой опыт можно назвать экзотическим.

Зарплата в редакции была невелика, и я хватался за любой приработок, чтобы как-то сводить концы с концами.