Мари поморщилась. Ну вот, папа как всегда не воспринимает её всерьез.

— Я к тому, что Влади следовало бы заткнуться и порадоваться.

Дэниел открыл было рот, чтобы возразить насчёт «зактнуться», но, подумав, согласился.

— Я её не понимаю! Я долго думала об этом, прежде чем идти к тебе… я не понимаю её мотива! — распылялась она. — А если она ревнует, засунуть свою ревность в…

— Мари, скажи, а тебе-то нравится Лиз? — резко повернул в другом направлении Дэн. И по тому, как быстро он это сделал, было видно, что он волнуется как мальчишка.

Дочь задумалась на несколько мгновений.

— Да, очень. Я думаю, что вы будете очень счастливы вместе, — наконец сказала Мари.

— Она хочет детей, — будто бы между делом сказал он.

Мари вздрогнула.

— Папа… но тебе же уже сорок пять!

— А ей всего тридцать. И она хочет полноценную семью. И я не могу ей противиться… — он развёл руками.

Мари отвела взгляд в сторону.

— Ты прав, папочка. Не только Лиз, но и тебе нужна полноценная семья. Сколько же ты вытерпел вместе с нами? — Она широко улыбнулась. — У тебя же были другие женщины, признайся.

Дэниел усмехнулся.

— Но им не нужны были мы. А Лиз это нужно, правильно, пап?

Тот только покачал головой, поражаясь прозорливости Мари:

— Она идеалистка, каких мало остаётся к тридцати годам. А ещё мало людей, которые умеют любить так, как она. А ещё иногда мне становится страшно за неё: настолько она бывает доверчива, как дитя, ей Богу! Она иногда может притащить кого-нибудь в дом, кто, по её словам, нуждается в помощи. Её могут обокрасть, наговорить гадостей… А она, дурёха, поплачет-поплачет — и снова кого-нибудь тащит… Я, конечно, могу долго смеяться… Но ведь действительно есть люди, которым она реально помогла тем, что пригласила к себе в дом, накормила и просто поговорила. И эти люди после этого не вернулись к мыслям о суициде, не спились, не подсели на наркотики… Мне иногда кажется, что она святая, — он улыбнулся, но уже без иронии или усмешки. Было видно, что он давно об этом думал… — Милая, иди спать, — тихо сказал он Мари.

— Да, ты прав, папа… Доброй ночи. — Она порывисто обняла его.

— Доброй ночи. — Он чмокнул её в лоб, и сам тоже поднялся с кресла. — Чудный вечер сегодня. Выйду на террасу, погляжу на звёзды.

Мари поднялась в свою комнату и села за письменный стол, обняв руками коленки. В комнате было совершенно темно, только изредка машины, проезжавшие по Уэйт-стрит, освещали потолок.

Дурацкое состояние — хочется плакать, но слёз нет, да и плакать не о чем. — Она уткнулась носом в коленки и задумалась. Вроде бы ничего не происходило, всё было отлично.

Элизабет нравилась ей, но Мари понимала, что её папа уже никогда не будет её, что большую часть его жизнь будет теперь занимать не она, а Лиз. Она вскочила на ноги и зашагала туда-сюда по комнате.

Эгоизм жёг её изнутри в то время как разум и уже появившаяся привязанность нашёптывали, что всё идёт именно так, как и должно. Кто-то постоянно теперь будет в этом доме… лишний. Не свой. Порой ей хочется придушить Владлену с её закидонами, но она то ведь — сестра. Она своя. Но Лиз ей правда нравится, даже будто бы против воли, когда она рядом, её невозможно ненавидеть, ей невозможно сопротивляться, она такая искренняя и светлая…

Мари схватила тяжеленную копилку и швырнула её в стену, от чего едва ли не весь второй этаж дома содрогнулся. Мелочь рассыпалась по всему полу.

Она остолбенела, как будто это сделала не она, а кто-то другой. Ругнулась про себя и ринулась собирать «богатство».

— У тебя всё хорошо? — Владлена просунула голову в комнату Мари, приоткрыв дверь.

— Не знаю, — переводя дух, ответила Мари, и подняла лихорадочно блестящие глаза на сестру. — Тебе то что?

— Да, ничего… — Она поджала губы. — Просто мне обычно нужен повод, чтобы бросаться тяжёлыми предметами, — с тонким намёком на иронию заметила она. — Вот поэтому и спрашиваю: всё хорошо?

— Не. Зна. Ю. — Раздельно проговорила Мари. — Состояние странное, как бес вселился… Может, поможешь убрать? — она привычно ласково улыбнулась.

— Да, конечно.

Несколько минут они молча сбрасывали мелочь в полиэтиленовый пакет.

— Влади?

— А?

— Ты что-то такое про Лиз знаешь, что не хочешь с ней общаться?

Сестра молчала, продолжая собирать с пола монеты. И Мари заговорила снова:

— Я желаю папе счастья. И если его счастье — это она, то почему я должна им мешать? Тебе не кажется, что твоё поведение — это просто эгоизм чистой воды? — И сама же вздрогнула от этих слов, вспоминая совсем недавние свои мысли.

— В отличие от многих, я, по крайней мере, честна сама с собой, — Владлена просверлила младшенькую взглядом.

— Ты хочешь сказать, что в глубине души я тоже её не переношу? — Мари подняла гневный взгляд на сестру.

— Я ничего не хочу сказать, — выплюнула Владлена. — Я просто вижу расколотую свинью на полу!

В глазах Мари тут же появились и застыли слёзы, все мускулы напряглись, во рту появился металлический привкус.

А в это время все рассыпавшиеся монеты, каждая из них, поднялась над полом на несколько миллиметров. Глаза Владлены расширились.

Мари шмыгнула носом, вытерла слёзы — и всё снова лежало на своих местах, бесшумно приземлившись на ковёр с густым ворсом.

Влади вскочила на ноги.

— Ты же помочь обещала! — Неуверенно окликнула её девочка.

— Ага. — Теперь уже глаза Владлены лихорадочно блестели. — Потом.

— Потом мне не надо!

— Потом…

* * *

Сложно сказать, большим счастьем или большим горем было её пребывание на троне. Трудно быть дочерью опозорившегося короля. Когда-то, не столь уж и давно, каких-то тридцать лет назад, он связался с тёмными ради сиюминутной прихоти — а она по-прежнему расплачивалась за его слабости.

Смешно сказать, но делами Прабела занимался её церемониймейстер, разумеется человек из знатной семьи, отличавшейся особым честолюбием своих членов. Но даже и он словно был довольным ребёнком, которому дал в руки игрушку сильный мира иного.

Странные чувства охватывали королеву Амалию. Ей было уже весьма немало лет, но она не могла припомнить и пяти событий, которые бы выбивались из общей череды блестящих и совершенно пустых дней. Её день за днём снедала скука. Порой она даже не вставала с постели дни напролет. От того, что она встанет — время не наполнится смыслом. Зачем примерять платья, которые некуда носить? Читать книги, которые не с кем достойным обсудить? Играть в шахматы, если соперник, тучная фрейлина, постоянно поддается?

Столетняя королева смертельно скучала. И её обезображенный бездельем мозг нашёл, наконец, способ, как развеять свою вековую скуку.

* * *

Мари недовольно поморщилась. Вот уже битый час она сидела над сочинением по литературе и разглядывала свои каракули: Лопе да Вега — великий испанский драматург. В голову ничего не лезло, хотелось вздремнуть и, как назло, в это время с обновлённой террасы слышались голоса Дэниела, Элизабет и мистера Риддла, папиного сотрудника в его юридической конторе. Мари нравилась эта компания, и хотелось присоединиться ко взрослым.

Сдавать сочинение надо через два дня. Надо писать! Мари! надо писать!!.. Эти звуки не дают сосредоточиться… А!.. Чёрт с ним, с сочинением! — она с отвращением откинула искусанную ручку и метнулась вниз.

Едва девочка появилась в двойных дверях террасы, Лиз и мистер Риддл, обернулись к ней, улыбаясь.

— Здравствуйте, мистер Риддл! — улыбнулась она.

— О! Мари! — воскликнул мужчина на вид лет пятидесяти. Казалось, что он — почти шар: маленький рост и лишний вес приближали его к идеальной геометрической фигуре. Да и бежевого цвета костюм его, отнюдь, не стройнил.

Мари видала многих адвокатов, коллег отца, но мистер Риддл не походил ни на кого из них. Он был будто бы слишком живым среди этой братии.

— Что-нибудь будешь? — Элизабет указала на столик, где терялась початая бутылка красного вина, одинокая среди фруктов и бутербродов.