Лада оставалась рядом в период лечения и ещё какое-то время после операции. В клинику они ездили вместе, но девушку Алине разрешали видеть только сквозь прозрачное окошко стерильного бокса. Но после возвращения домой, как только в самочувствии Алины настало стабильное улучшение, Лада своим негромким, воркующим голосом сказала:

— Алин, прости, но нам надо расстаться. У меня уже три месяца есть… в общем, другая девушка. Я не могла тебе признаться, пока ты болела, но теперь твоё здоровье окрепло и ты справишься.

Что ж, вполне логично, что Лада нашла кого-то более мягкого, доброго, внимательного, неизменно ласкового. Подставлявшего сильное плечо и не изводившего её обидными насмешками.

— Ты не была такой, когда у нас всё начиналось, — сказала Лада с грустью. — Или я была просто ослеплена… Ты мне казалась остроумной, весёлой, неунывающей, искромётной. Ты так упорно и мужественно боролась с болезнью! Не сдалась, не раскисла, продолжала работать, не опустила рук. Меня покорила «перчинка» в твоём юморе… А потом эта «перчинка» превратилась в яд.

— Так отвечала бы мне тем же! Уж и пошутить нельзя, какие мы обидчивые, — подавившись горьким кофе, прохрипела Алина. — Какого хрена ты ведёшь себя, как безответная, бесхребетная мямля?

Да, это был последний, наивысший уровень хамства, и в зрачках светлых глаз Лады блеснули горькие искорки, но тут же угасли — как обычно.

— Ты прекрасно знаешь, что я не умею отвечать, как ты, — устало проговорила она. — Нет у меня таланта к «острому слову». Тебе, видимо, нравится причинять людям боль — даже самым близким. Я этого не понимаю и никогда не пойму.

— С чувством юмора у тебя всегда было туго, — хмыкнула Алина. Её рука, обхватившая кружку с кофе, походила на птичью лапу.

— Это уже не юмор, Алина, это что-то другое. Извини, мне пора собираться. Лена должна заехать через час. — И Лада, взглянув на изящные наручные часики, пошла укладывать чемоданы.

Она хлопала дверцами шкафов, роняла вешалки-плечики, и те с пластиковым стуком падали на ламинированный паркет. Потом — звонок мобильного телефона.

— Да, Лен, я уже готова. Через минутку выйду.

Алина не помогла ей с чемоданами — лежала на диване, и её тело едва проступало на нём. Со стороны могло показаться, что там растянулась пустая одежда, которой какой-то шутник придал очертания, отдалённо напоминавшие человеческую фигуру. Проходя мимо, Лада отняла у неё сигару:

— Брось сейчас же. Зря мы, что ли, тебя лечили?

— Последний приступ заботы, как мило, — саркастически скривилась Алина.

Лада только вздохнула и вышла в прихожую. Хлопнула входная дверь, шаги затихли на лестнице. Потом мягко заурчал мотор. Алина не удержалась, выглянула в окно. Серебристая машина, мерцая за оградой двора изящно-хищноватыми очертаниями, отъехала и исчезла в вечернем осеннем мраке, увозя Ладу к новой счастливой жизни. Фары и габаритные огни угасли вдали.

Алина не предприняла никаких попыток вернуть Ладу, заняв угрюмо-презрительную позицию. С какой стати она должна за ней бегать? «Не устраивает — до свиданья», — так всегда было. Она никогда и никого не стремилась удержать: если осчастливленный её благосклонностью человек не ценил своего счастья, значит, был просто его недостоин. А вот маму их разрыв сильно огорчил. Она очень привязалась к Ладе и ругала Алину — как всегда, горячо и эмоционально.

— Вот что ты за человек, а?! Никто с тобой ужиться не может, только я тебя терплю, да и то уже из последних сил!

— Ну так не терпи, кто тебя заставляет? — с холодной улыбкой-оскалом, жутковато смотревшейся на её исхудалом лице, ответила Алина. — У меня на эту тему разговор короткий: если что-то не устраивает — разбегаемся. Всегда и со всеми, без исключений. Вот только, мам, ты ведь никуда не пойдёшь, потому что одной тебе не выжить. Ты не можешь, а скорее всего, просто не хочешь зарабатывать себе на жизнь, ты привыкла, чтоб тебя содержали. Ради этого ты готова терпеть любое унижение. Сначала ты зависела от одного монстра — моего отца, теперь от другого — меня. Ты не хочешь взять свою судьбу в собственные руки. Что ж, это твоя позиция. Но и свою я тоже озвучила, ты её слышала. Но на всякий случай повторю: если тебя не устраивает жизнь со мной, я тебя насильно не держу. А если хочешь остаться и сохранить мирные отношения, то придержи, пожалуйста, своё мнение при себе. Я не нуждаюсь ни в чьих нотациях, наставлениях и ни в чьей критике. Я поступаю только так, как сама считаю нужным.

В глазах мамы стояли слёзы. Она закусила дрожащую нижнюю губу и ушла в свою комнату, а Алина ещё долго раздражённо курила на лоджии. От спиртного она уже давно воздерживалась, но сейчас впервые за долгое время ей захотелось выпить. Дома, конечно, ничего не нашлось, и она позвонила в фирму по круглосуточной доставке алкоголя. Но пока она изучала сайт и листала каталог товаров, острое желание напиться притупилось, оставив после себя горьковатую усталость и пустоту. Когда через час виски привезли, она плеснула его на два пальца в низкий стакан с колотым льдом, постояла с ним немного на лоджии, но так и не выпила.

В холодильнике стоял свежеиспечённый мамин торт — очередной шедевр, расписанный белой сахарной глазурью по шоколадной глади. Алина сварила для мамы какао, а для себя — кофе, отрезала два ломтика этого чуда и постучалась в комнату.

— Мам, можно к тебе?

— Заходи, Алин, — устало отозвался мамин голос.

Алина вошла, поставила поднос на столик, присела перед мамой на корточки и заглянула в её припухшие, заплаканные глаза.

— Извини меня, ладно? Видимо, меня уже не переделать… Монстр — тоже своего рода диагноз. Неизлечимый. — Она невесело и кривовато усмехнулась, кивнула на поднос: — Давай лучше торта поедим. Как тебе такое предложение, м? Я в какао ничего не клала, сама подсластитель положи по вкусу.

Мамины губы чуть дрогнули в улыбке. Следующие несколько минут ложечки тихонько звякали о блюдца, отламывая кусочки торта. Алина прихлёбывала кисловато-горький чёрный кофе, мама — какао с кучей сахарозаменителя.

— М-м… знаешь, ты, наверно, могла бы печь на заказ, — сказала Алина, отправив в рот последний кусочек. — Такой талант — и зря пропадает.

— Да у меня совсем простенько всё… — Мама отмахнулась, но по её улыбке было видно, что она польщена. — На заказ-то такие красивенные торты пекут — я в интернете видела. Где уж мне…

— Думаю, ты запросто смогла бы освоить это искусство во всех тонкостях. Это как раз твой конёк, мне кажется. — Алина собрала пустую посуду на поднос, встала. — Есть курсы кондитеров, ты могла бы подучиться. А там, глядишь, и бизнес небольшой нарисовался бы. Даже не столько ради каких-то сумасшедших прибылей, сколько просто ради того, чтобы у тебя было любимое занятие. Чтобы тебе хотелось вставать утром и идти на эту работу, чтобы тебе это нравилось, понимаешь? И жизнь заиграет совсем другими красками, вот увидишь. А я могла бы помочь с организацией. Как тебе эта идея? Подумай. Если надумаешь, скажи мне. Мне это будет не сложно, я просто хочу, чтобы и ты себя в чём-то нашла.

— Ладно… Подумаю, — смущённо улыбнулась мама.

*

«Болеют все: и хорошие люди, и не очень хорошие. Но первых, безусловно, жаль намного больше». Серенький осенний день, одинокая чашка кофе на пустом столике и эта мысль.

Дождик испортил ей утреннюю прогулку, и Алина пережидала его в кафе рядом с парком. Как бы легко она ни относилась к разрывам в прошлом, уход Лады сильно задел её самолюбие. Та продержалась дольше всех её предыдущих девушек, у них даже получилось что-то вроде семьи, но и она в итоге ушла. Обычно инициатором расставаний была Алина, а тут — бросили её. Кто его знает… Если никто с ней не уживается, может, дело всё-таки в ней самой, а не в «недостойных» девушках, не дотянувших до её высоких требований? И вообще, прежде чем что-то требовать от людей, нужно быть требовательным к себе. А себе Алина прощала и позволяла многое.