— Правда твоя, — согласился помощник. — Знаешь, я тут думал, хорошо бы нам завести на Корабле оливковую рощу.

— О, мы посадим оливы, непременно. Будет у нас роща.

Дни шли за днями, и так же незаметно сменяли друг друга времена года. Жизнь текла размеренно, покойно. Как-то во время игры Джордже Виссарион попросил разрешения отлучиться, чтобы закрепить штурвал, который сильно почему-то разболтался. Адмирал отпустил его, а сам принялся раздавать. Поджидая партнера, он заглянул в его карты. Там оказались два туза и две четверки. А у самого Октавиана Юлии Вениамина — король, девятка и еще какая-то мелочь. Он подменил одного туза и принялся ждать. Это было самое долгое ожидание в жизни адмирала. Его помощник, друг и соперник, так и не вернулся. Почему он бежал? И как? Октавиан Юлия Вениамин решил, что лучше всю жизнь играть с самим собой в пьяницу, чем искать ответ на подобные дурацкие вопросы.

После этого — самого последнего — происшествия адмирал окончательно сосредоточился на себе, на этой крохотной вселенной, вмещавшей такую бездну честолюбия и глупости. Спустя какое-то время он наткнулся случайно на судовой журнал. И стал аккуратно вести записи, беспристрастно отмечая однообразное течение одинаковых дней. Вечером он как-то заметил, что на небе нет больше его ясно сиявшей когда-то путеводной звезды. Вооружившись подзорной трубой, он попытался отыскать звезду Губернатора, но утомился и забросил эту затею, хотя не сомневался — та звезда все еще сияет где-то. Где-нибудь рядом со звездой покинутого в незапамятные времена города. Да, а как назывался тот город?

И вдруг в одно прекрасное утро адмирал принялся чистить «Новый Свет». Он ненавидел когда-то это судно за то, что оно оторвало его от беззаботной жизни при дворе, от сытости и развлечений. К тому же его трудами и стараниями корабль должен был прославить чужого и нелюбимого человека. Но прошли годы, и он страстно полюбил этот «Новый Свет», потому что жизнь без него стала бы бессмысленной и бесплодной, как мраморное яйцо. Но в каком виде славный корабль?! О чем он думал все это время? Куда смотрел, как мог довести до такого упадка славное вместилище справедливости и всеобщего счастья? Какие дела могут быть важнее священной обязанности поддерживать сияние «Нового Света»? Октавиан Юлия Вениамин принялся драить палубу. Заново отшлифовал мачты, сменил все паруса. Очистил от ржавчины якоря и заменил гнилые канаты. Через несколько месяцев «Новый Свет» стал прекрасен, как невеста перед свадьбой. Бесценным бриллиантом сиял он на волнующейся груди океана. Адмирал держал курс к берегам Индий. Если ему посчастливится первым заметить долгожданный берег, он щедрой рукой наградит себя. Вечером Октавиан Юлия Вениамин спустился в свою отдраенную и заново отлакированную каюту, уселся за огромный письменный стол орехового дерева и записал в судовом журнале:

«Неминуема буря. Где мы находимся — неизвестно. Корабль прекрасен, как юная невеста. На кухне расплодились тараканы. По палубе мечутся орды крыс, потерявших и стыд и страх. Нет больше надежды — ни для них, ни для меня. Октавиан Юлия Вениамин».

Затем он запихнул в мешок теплую одежду, несколько консервных банок, галеты и бочонок пресной воды. Справившись с делами, лег и заснул под мерный шорох набегающей воды. Пробудившись на заре, «Новый Свет» понял, что совсем одинок. Адмирал мерно греб, удаляясь в неизвестном направлении. Корабль смирился со своей судьбой и отдался на волю волн.

ИОАН ЛЭКУСТЭ

Иоан Лэкустэ родился в 1948 году в Вырфуре. Прозаик. Окончил университет в Бухаресте. Публикации в газетах и журналах «Ватра», «Трибуна», «Лучафэрул», «Конворбирь литерарэ», «Ромыния литерарэ».

Премия за дебют журнала «Литературно-художественное приложение», 1981.

Рассказ «Сон про волка» взят из антологии «Десант 83».

СОН ПРО ВОЛКА

Волк придет поздно, около полуночи. И будет стоять в дверях зала ожидания, неподвижным голодным взглядом следя за людьми, разместившимися на скамьях.

У самой двери, под тускло горящей лампочкой в сетке из зеленой проволоки, будет спать военный, завернувшись в шинель, вытянувшись во всю длину скамьи.

«Один прыжок, и я перегрызу ему горло», — прорычит волк, пятясь назад, за пятно света справа от двери.

Чуть дальше, возле остывшей чугунной печки, бородатый липованин развяжет узелок из цветастого ситца и не спеша примется есть мелкую соленую рыбу, нанизанную на веревку. Время от времени он будет протягивать руку за бутылкой с зеленоватой жидкостью и, тяжело дыша, отпивать несколько глотков. Что-то вроде инея выступило на его светлых усах. Сердясь, или, быть может, по старой привычке, липованин будет вытирать его рукавом ватника, ругаясь сквозь зубы.

Рядом с ним, прислонившись к облупленной стене, будет спать молодая женщина, опустив голову на чемодан, стоящий на коленях.

Обняв ее, будет спать ребенок, уткнувшись лицом в коричневое пальто женщины.

«Я мог бы прыгнуть на ребенка, — проворчит волк, — и утащить его куда-нибудь к штабелям дров позади вокзала. Кто помешает мне?»

Сидящие внутри вздрогнут испуганно, и каждый еще удобнее свернется в своем уголке.

Старуха в глубине зала ожидания, которая все время посматривала в сторону женщины с ребенком, перекрестится, бормоча: «Прогони его, господи!»

Липованин услышит ее и улыбнется: «Не бойся, бабушка, внутрь он не войдет; ему, видно, холодно и голодно, но войти он не войдет, будь уверена».

Он тоже посмотрит на дверь и прибавит с грустью: «Вот только эти, вокзальные, могли бы сделать более человеческую дверь. С такими щелями все равно что на улице!»

Военный не проснется. Волчий вой не потревожит ни его, ни его сны, и лишь потом, когда рычанье голодного зверя проникнет в начало его нового сна, он застонет и резко повернется. Одна нога свесится со скамьи. Новый башмак остро запахнет мокрой кожей.

«Я мог бы ухватить его за ногу. До улицы не больше десяти шагов, и никто меня не остановит».

«Он уйдет, не бойся, — скажет липованин как бы про себя. — Таков уж волчий нрав: воет, как одинокая душа».

Кто-то лежащий на полу в самом темном углу зала ожидания затянет песню.

Липованин с любопытством посмотрит в ту сторону. Старуха тоже повернет голову в сторону лежащего на полу. «Да, брат, хорошо тебе живется, если тебе вздумалось петь, когда на улице мороз, да еще и волк у дверей».

«Что поделаешь, — скажет липованин, — пусть лучше поет, чем лязгает зубами».

Военный повернется лицом вниз. Нога у него теперь почти касается пола.

«Сколько уже спит этот парень», — пробормочет себе под нос липованин.

«Кто знает, куда он едет в такое время? Может, домой?» — ответит старуха, снова осенив себя крестом.

Волчий вой будет все дальше, дальше. Слабый, беспомощный, как повизгивание побитой и изгнанной людьми собаки.

«Верно, ушел, — скажет тот, который до сих пор пел. — Видно, понял, что есть здесь нечего».

Никто ему не ответит. Ребенок застонет во сне, и женщина, проснувшись, сонно погладит его и снова погрузится в сон.

Липованин закурит сигарету, несколько раз затянется, погасит ее и, подняв воротник стеганки, тоже уснет.

Только старуха не сможет спать. Ей нужно выйти наружу, но повизгивание волка еще слабо слышно где-то около вокзала.

Потом вдруг наступит тишина. Старуха будет вслушиваться некоторое время в тишину, потом тяжело встанет, опираясь на руки, отойдет в темный угол, поднимет подол юбки и, чуть разведя ноги, выпустит мочу, которая не давала ей покоя. Пронзительный запах распространится вокруг.

Какой-то человек будет следить за ней из своего угла и сплюнет: «Тьфу, мерзость».

Старуха тихонько вернется на свое место, сядет, скрестив руки на животе, глядя куда-то в пустоту. Одним прыжком человек очутится около нее и зажмет ей ладонью рот. «Ничего… не бойся… я… ничего».