ГЛАВА 5

Нам кажется, что жизнь прочна, как лед,

Но даже самый крепкий лед не вечен –

И вот уже бушует ледоход,

Рожденный из коварных мелких трещин.

Гавриленко шел по широкому, искрящемуся в лучах яркого солнца льду, покрытому уже довольно-таки рыхлым снегом, к своему излюбленному месту у обрыва, на ходу то здороваясь с одними рыбаками, приехавшими несколько раньше, то желая удачного клева другим, вышедшим из электрички вместе с ним. Он находился в прекрасном расположении духа и предчувствии отличного отдыха. Даже Кузьмич, мимо которого он прошел, совершенно мирно, словно накануне не было никакого инцидента, сказав «Здравствуйте», хотя ничего и не ответил на приветствие, но и не зацепил Профессора, не остановил, не съязвил, как обычно. Лишь уставился, не отводя глаз и провожая долгим, несколько даже подозрительным взглядом. Ну что ж, и на том спасибо!

Морозец, а было, пожалуй, не ниже одного-двух градусов, практически не ощущался. Лишь налетающий временами слабенький ветерок приятно, даже как-то ласково, не по-зимнему, скользил по лицу, отчего Александру Васильевичу непременно захотелось остановиться, чтобы вдохнуть воздух полной грудью. Он так и сделал: поставил рядом рыболовный ящик, небрежно бросил пешню, залихватски сдвинул шапку на самый затылок, крепко закрыл глаза и поднял лицо кверху, к солнечным лучам, всем своим нутром растворившись в ощущении полной свободы.

Там, в метрах пятидесяти, обрыв, а под ним рыбачий оазис, рыбачий Клондайк Гавриленко, с которым скоро, к сожалению, придется расстаться. Что поделать, с природой не поспоришь, весна все настойчивее напоминает о себе. Даже более чем настойчиво. С той стороны, от железнодорожной платформы, у берега вообще прилично подтаяло – рыбаки вынуждены были бросить доски, чтоб была возможность на лед перескочить. Да и на середине уже не особо разгуляешься: каждый след, оставленный прорезиненными бахилами Гавриленко, одетыми на теплые сапоги, тут же, на глазах, темнеет, набираясь водой. Того и гляди, от берега отойдешь, а к берегу уже обратной дороги не будет.

Обычно сюда ведут лишь следы Александра Васильевича. Его давние коллеги по зимней рыбалке давно перестали даже делать попытки порыбачить рядом. Зачем расстраивать человека, сгонять его с насиженного места. Реки ведь на всех хватает.

Ведь интересный же человек, Александр Васильевич! Спорить не станет, даже слова поперек не скажет. Вежливо так, культурно, чтобы, не дай Бог, никто не почувствовал обиду, причину найдет или же просто придумает и примется искать другое место. Можно не сомневаться: уже проверено. В начале сезона некоторые мужики пытались около него присоседиться, но посмотрели-посмотрели да и плюнули. Ну, не любит человек в коммуне, в бригаде, в толпе рыбу ловить, так что ж его за это презирать. Как говорится, у каждого в голове свои тараканы.

Однако сегодня… Нет, сегодня вряд ли. Скорее всего, вчера кто-то таки нарушил негласную традицию: Гавриленко с удивлением обнаружил относительно свежие следы незнакомца, явно ведущие к его месту. Их, взявшихся кромкой, сложно было не заметить на сначала подтаявшем, а после вновь схватившемся снегу. Александр Васильевич резко обернулся и бросил взгляд на все еще продолжающего смотреть ему вслед Кузьмича, который тут же, при повороте головы Профессора, быстро наклонился и принялся суматошно копошиться в своем ящике.

«Ну что, не вынесла душа поэта. Любопытство, что ни говори, сильнее самых устойчивых мужиков. Еще бы, оно и понятно: Профессор целую зиму сам, в стороне от остальных, рыбачит. Уловом никогда не хвастается, но и место за всю зиму ни разу не поменял. Значит, не зря рыбачит. Значит, что-то там не так. Вернее, все там так. Как удержаться и не проверить. Чудак-человек! Хотя… Рано или поздно этого все равно следовало ожидать. Рыбаки – народ ревнивый. Вот только, приятель, сдается мне, все-таки скорее поздно, нежели рано».

Гавриленко улыбался, безмолвно произнося эти слова от имени Кузьмича, подражая манере его произношения. Однако он ускорил шаг. Ему и самому не терпелось убедиться в своих предположениях. «Кто же здесь еще мог свежую дорожку протоптать? Кузьмич. Определенно, Кузьмич. Гляди, как наблюдал за моей реакцией. До последнего смотрел. И лицо опустил, когда я на него внезапно глянул. Хотя… Не пойман – не вор. Это ж давно известно. Может, и не Кузьмич вовсе? Чего зря на человека напраслину наводить. Может, еще какой конкурент нашелся? Ну, конечно. Так и есть. Лунки явно вчера пробивали».

– Так, так, значит, когда мы отдыхаем, кто-то пользуется плодами нашего труда.

Конечно же, это шутка, сказанная вслух. Или Гавриленко просто хочется, чтоб это было шуткой. Ну, в самом деле, не хватало еще обижаться из-за того, что кто-то в его отсутствие здесь порыбачил. Наоборот, спасибо нужно сказать незнакомцу, сэкономившему силы бывалому рыболову, освободившему его от необходимости потеть и ковырять лед заново.

Другое расстраивает. Натоптано, словно здесь не рыбаки рыбу ловили, а папуасы ритуальные танцы устроили. Нет, Кузьмич так не рыбачил бы. Даже профессионального взгляда не нужно, чтоб понять: сюда определенно новичка занесло. И сомневаться не стоит, стопроцентный новичок! Наслушался баек от рыбаков – и сам туда же. Смотри, какую лунку раздолбал, словно стокилограммового сома хотел вытащить. Да еще, бедняга, видать, и пораниться успел – вон капли крови на льду замерзли. А может, это рыбья кровь? Может, действительно, повезло человеку кое-чего поймать.

Александру Васильевичу надоело играть в Шерлока Холмса. «Да и черт с ним, с этим новичком. В конце концов, не за уловом сюда пришел: на природе побыть, мысли в порядок привести. Пока еще можно на лед выйти. Пока весна окончательно не наступила».

Он вытащил из чехла пешню и ковырнул ею слегка затянувший лунку лед, выбросив его наверх. Затем перевернул свой инструмент и бережно протер рукавицей металлическое окончание. С тех пор, как эта пешня появилась у него, он не переставал ею восхищаться. Еще бы! Гавриленковская пешня – его гордость. Он ее заказывал по собственным чертежам, так сказать, исходя из своего разумения, опыта и подхода к делу. Гавриленковская пешня – это мощная и вместе с тем аккуратненькая дубовая палица с насаженным на нее металлическим наконечником трёхгранной формы, который на кончике заканчивается небольшой, сантиметра на два с половиной, лопаткой. Можно даже патент выписывать. Очень удобно! Ох, если бы кто-то мог сосчитать, сколько лунок эта искусница за свое существование сделала! Да как сделала! Красиво и чтоб рыбку не распугать. Настоящая героиня труда!

Нет, Александр Васильевич не спорит: возможно, у других его коллег, любителей зимней рыбалки, пешни не хуже, а может, еще и поискуснее сделаны. Но это уж кому какие нравятся. Кто как сие ремесло представляет. Он бы свою, например, ни на какую другую не променял.

Опершись на пешню и постояв с минуту, Гавриленко вздохнул и начал готовиться к «процессу». Именно «процессу». Ведь рыбалка, Александр Васильевич в этом абсолютно уверен, это что-то широкое, масштабное, всеобъёмное, начинающееся, скажем, с домашней подготовки к поездке и заканчивающееся, как минимум, возвращением домой. А вот «процесс»! «Процесс» – это нечто особенное, самое приятное, самое волнительное. Такая, знаете ли, изюминка рыбалки, вокруг которой все вертится, бурлит. Да что там! Ради которой, собственно, вся рыбалка и затевается.

Гавриленко привычно достал из ящика три удочки, разложил их на льду, решив, что сегодня начнет не с блесенки, как делал это по обыкновению, а с чего-нибудь другого. С «гирлянды», например. Боже, чего только рыбаки-фантазеры не напридумывали! «Гирлянды», «мормышки», «вертолеты», «муравейчики»⁷. А слова-то какие! Прелесть! Душа радуется! И главное, живые, точные! Уж он-то как филолог на них профессионально смотрит, профессионально их оценить может.