Да что говорить! Тема фольклора – это близкая, родная Александру Васильевичу тема. Настолько родная, что, когда-то увлекшись ею, впоследствии успешно защитил кандидатскую диссертацию именно по фольклору, и именно по пословицам и поговоркам. Она, диссертация, так и называлась: «Пословицы и поговорки Полесья: поэтика и прагматика жанров».

Сколько он литературы переворошил в поисках необходимого материала! Сколько объездил со студентами сел и хуторов, со сколькими людьми повстречался и побеседовал, сколько нового, необычного, ценного привез из таких поездок! Можно сказать, жизнь посвятил этому явлению, чтобы новые поколения могли насладиться поэтическим, живым языком предков. Их великолепными образами. И это важно. Особенно для нынешней молодежи. Потому что пропасть между нынешним и ушедшими поколениями, слово за словом, образ за образом сберегавшими и копившими это богатство, катастрофически расширяется и углубляется, обрастая обычной вульгарщиной, а порой и грязной матерщиной. И это становится, как ни печально, нормой. Такое вот личное непоколебимое мнение кандидата филологических наук, доцента Александра Васильевича Гавриленко. И по совместительству рыболова-любителя с уже и не сосчитать каким стажем увлечения этим занятием.

Он подходил к месту рыбалки, и, словно существуя в отдельности от него самого, его мысли, до этого вроде бы выстроившиеся в определенной последовательности, вдруг снова засуетились, заметались, перемешались, все более поглощаемые совершенно другой страстью. Страстью, имя которой – рыбалка.

Этой зимой выбор места его полностью удовлетворил. Еще в декабре, лишь только слой льда на реке стал позволять безопасно по нему передвигаться, Александр Васильевич расположился неподалеку от противоположного берега, и с тех пор выбранного места не менял. Впрочем, берегом, в обычном понимании этого слова (когда в голове возникают различные ассоциации, связанные с летом, пляжем, песком, купанием), огромный, почти вертикальный скалистый обрыв, можно было назвать, только глядя на него глазами рыболова. Он грозно нависал над головой, казалось, намереваясь обрушиться вниз в любой момент.

Но Гавриленко не проведешь. Он-то прекрасно знает: где берег крутой, там и глубь. А раз глубь, значит, рыба должна непременно водиться. Собственно, так оно и вышло. Тогда, появившись в этом месте еще в первый раз, в перволедье, он действовал по своей привычной, отработанной за многие годы поездок на зимнюю рыбалку методике: перпендикулярно берегу с интервалом в метр пробил шесть-семь лунок, замерил в них глубину, определил так называемый подводный ландшафт – и… понеслась. Ловчись, рыбка, и большая, и маленькая!

В его пользу сыграло и то, что спуститься к реке здесь, естественно, было невозможно, а чтобы добраться до этого места, нужно было прошагать по льду с противоположного берега, от железнодорожной платформы, хороших метров триста. Так далеко никто из рыбаков, которых по выходным здесь набиралось приличное количество, ходить не хотел. Или ленился. Или не считал нужным. Вот и получилось: людей на реке много, а Гавриленко рыбачит в одиночестве. Что, собственно, и требовалось доказать.

Рыбачит на одном и том же месте по выходным, когда это получается, вот уже почти три месяца, так что, если, возможно, раньше здесь и не было клева, то после столь длительного присутствия такого опытного рыбака, как Гавриленко, он просто не мог не появиться. А уж как прикормить место, сделать его хлебным, а правильнее сказать, рыбным, Александра Васильевича учить не надо. Жаль только, скоро весна, и со своими излюбленными лунками придется на время распрощаться.

Вообще-то, улов никогда не был для Гавриленко каким-то обязательным условием его поездок за город. Возможно, это выглядит анекдотично, но ему и вправду нравился именно сам процесс ужения. И уж никак не количество пойманной рыбы и тем более не рассказы о невероятных уловах, сопровождаемые самыми отчаянными жестами и самой выразительной мимикой, которые он частенько слышит в среде коллег-рыбаков, особенно сидя в электричке, по дороге к реке и обратно.

Гавриленко – рыболов опытный, можно сказать, всю жизнь серьезно этим делом занимается, и его на мякине не проведешь. Он с первых же слов раскусит, говорит рассказчик правду или сочиняет, хоть, впрочем, никогда и ни с кем это обсуждать не станет. И разубеждать тоже. Стоит ли вот так, одним махом рубить крылья, если у человека разыгрался полет фантазии!

Если честно, за многие годы именно такого отдыха (ну, не работа же – с удочкой посидеть!) ему стали известны если не все, то очень-очень многие тонкости столь захватывающего ремесла. Настолько многие, что он мог бы без труда поделиться ими не с одним десятком и начинающих рыбаков, и тех, кто имеет за плечами определенный опыт. И, в общем-то, делился довольно часто. В разных кругах. С разными людьми. Но… Но только не во время рыбалки.

Рыбалка – это святое. Она не терпит болтовни, разговоров, смеха, вопросов-расспросов. Она не терпит звона стаканов и пьяных бредней. Она любит тишину. Такую нежную, легкоранимую, умиротворенно растекающуюся по зеркальной водной глади и растворяющуюся в воздухе недотрогу-тишину, которую каждый настоящий рыбак бережно охраняет, опасаясь спугнуть даже каким-то неловким движением.

Гавриленко из этой обоймы. Стоит кому-то появится рядом во время рыбалки, нарушить его своеобразную рыболовную ауру, если хотите, нирвану, в которую он впадает во время этого процесса, как сразу портится настроение, сразу все идет наперекосяк, не клеится. Хоть бери и в буквальном смысле сматывай удочки!

Ну, что это за рыбалка, если даже не дают спокойно посидеть! Побыть наедине с собой. С природой. Если шастают туда-сюда! Мешают! Болтают. Пьянствуют. Пришел рыбачить – садись и рыбачь! А чего без толку шататься?

Нет, Гавриленко не скандалист, и случай с Кузьмичом, скорее, исключение, нежели правило. Он нарушителю своего спокойствия даже слова кривого не скажет. Не станет указывать, что и как. Просто поморщится, покачает недовольно головой из стороны в сторону и промолчит, замкнется. Только после уже все равно понадобится какое-то время, чтобы снова на нормальную рыбалку, на нормальную волну настроиться.

Вот и сейчас, при виде незнакомого парня, появившегося невесть откуда и попытавшегося отвлечь его от любимого увлечения, настроение Александра Васильевича мгновенно ухудшилось. К тому же, подняв глаза, Гавриленко увидел наведенный на него объектив фотоаппарата и довольную, прямо-таки нахальную улыбку самого фотографа, Винни-Пуха, что привело его в недоумение.

– Внимание! Улыбочку! Снимаю!

Рыбак прищурился и сдвинул свою зимнюю шапку набок, чтобы освободить ухо:

– Простите? Что Вы говорите?

– Внимание, говорю! Снимаю!

Александр Васильевич услышал несколько щелчков, выскочивших подобно автоматной очереди. Все произошло настолько мгновенно, что Гавриленко, поначалу разочарованный появлением незнакомца, а затем заинтригованный тем, что вдруг стал объектом фотосъемки, какое-то время решал, как поступить в подобной ситуации, что сказать.

– Спасибо! – не дожидаясь реакции рыбака на свои действия, громко произнес Винни-Пух и опустил фотоаппарат, повисший у него на груди.

Он по-прежнему продолжал улыбаться, приплясывая и все больше вытаптывая в снегу своими, такими же объемистыми, как и куртка, коричневыми сапогами круг возле себя. Прижав локтем правой руки серые вязаные перчатки, парень усердно дышал на замерзшие пальцы. Его лицо выражало абсолютное спокойствие, глаза – простодушие, улыбка – непосредственность. Во всем виде Винни-Пуха совершенно не ощущалось хоть немножко, хоть капельки, хоть чуточку неловкости, волнения, смятения перед Гавриленко за вторжение в его внутренний мир, в его личное пространство, вины, в конце концов, за самовольно произведенную фотосъемку.

– Простите, – наконец поборол оцепенение Александр Васильевич, – а Вы, собственно, зачем снимаете?

– Для истории, конечно, – тут же, ни секунды не задумавшись и еще задорнее засмеявшись, ответил парень.