Утром первым вопросом жены была недоуменная фраза:

– Ты на скотобойне был, что ли?

– С чего ты взяла?

Жена протянула ему брюки, в которых Эсипов вернулся вчера из поездки, обе штанины были перепачканы чем-то вязким и красным, удивительно похожим на кровь.

– Это грязь, глина такая, - соврал старлей, подавляя удивление и отвращение, - Дождь почву размыл, вот и выпачкался.

Эсипов прекрасно знал, что в тех краях, где он находился вчера, нет никакой глины, а есть обыкновенный уральский серозем и дерново-подзолистые почвы, да камни в избытке. Ни один вид известной ему глины не смахивал на кровавые мясные отходы.

– Выбрось их! – с брезгливым испугом приказал он жене.

– Зачем? – удивилась та, - Они ведь совсем еще новые, я лучше отстираю…

– Выбрось, - упорствовал старлей, - Я сегодня же у начальника вещевой службы новые достану.

III

Уральский окружной военный госпиталь. Лето 1976 года.

Все было напрасно и бесполезно: третий курс химиотерапии и изотопного обучения, балансировавший на грани предельно допустимых доз, фактически ничего не дал. Ремиссия[2], на которую так надеялись врачи, не наступила. Несмотря на все усилия медицины, болезнь прогрессировала.

За пять с небольшим месяцев лимфосаркома совсем доконала капитана Эсипова. По странному совпадению присвоение очередного звания произошло в тот же день, когда врачи наконец-то определились с диагнозом, после месяца всестороннего обследования.

Диагноз был фактически приговором. Даже передовая медицина Советского Союза сохраняла жизнь не более пяти процентам из числа заболевших, да и то в течение трех-пяти лет при постоянных курсах химио- и радиотерапии. Большинство больных умирали через полгода, немногие дотягивали до десяти-двенадцати месяцев.

Эсипов умирал и знал об этом. Врачи, друзья и родные скрывали истинное положение дел, сговорившись, не очень ладно и уверено, твердили о какой-то вирусной инфекции лимфатических узлов. Капитан делал вид, что верит им, но, во-первых, «вирусные инфекции» в онкодиспансерах не лечат по полгода; во-вторых, глаза медиков и близких все говорили яснее слов. В-третьих, однажды Эсипов сумел-таки мельком заглянуть в свою историю болезни.

Финал был близок. Боль практически не сбивалась, лишь возрастала день за днем, желудок уже не справлялся и с жидкой пищей – все с тошнотой назад выходило, тело иссохло до состояния мумии, волосы почти все выпали, кожа хуже древнего пергамента выглядит, выцветшие глаза глубоко запали в провалившиеся глазницы. Эсипов уже почти не поднимался с постели, если только до туалета дотащиться, а потом упасть на больничный матрас без сил.

Капитан уже не боялся смерти, страх покинул его окончательно вместе с остатками жизненных сил и крупицами здоровья. Теперь уход в мир иной воспринимался как избавление от мук. Одного страшился Эсипов – расставания с женой и сыном, которых сильно любил. Он знал, что жена совсем извелась из-за него, плачет дни напролет, похудела от переживаний и бессонницы.

А сынишка Кирилл, будто все понимает, хоть и шести лет не исполнилось, смотрит печально своими большими глазами, как у матери, по бессильной холодной руке своими ладошками гладит, то ли жалеет, то ли прощается. Тяжело вот так уходить, не потому что больно, страшно и неизвестно, а потому что рано и от счастья уходить не хочется…

– Неважно выглядишь, капитан, - притворно-наигранным голосом произнес, входя в палату Славянкин, - Тут такие медсестры ходят, что я чуть не забыл, что за мужем. Ну, давай, Виктор, взбодрись, даю тебе неделю на излечение и приглашаю на вынос тела!

Эсипов с огромным усилием приподнялся и навалился спиной на подушку. Это отняло все имевшиеся силы. Сквозь боль и отдышку он спросил:

– Майора дали?

– Ага, - без всякой радости подтвердил Славянкин, видя, насколько плох его друг.

– Поздравляю, - бледно-серыми губами прошептал Эсипов.

Битва за жизнь уже была безвозвратно проиграна – это увидел и понял новоиспеченный майор. К горлу подступил тугой горячий комок. Чтобы не показать своей слабости и лишний раз не травмировать друга, Славянкин стал поспешно прощаться, избегая глядеть тому в глаза:

– Ну, ты давай, поправляйся скорее, а я побегу, дела. Извини, что мало побыл, со службы, не отпрашиваясь, удрал. Я тут тебе витаминов и лекарств собрал. Ну, будь здоров, я еще зайду…

Капитан Эсипов умер ровно через год после своего последнего рейса с ядовитым грузом. Майор Славянкин пережил своего друга всего на семь месяцев – во время очередного медосмотра врачи обнаружат у него затемнение в легких и метастазы в соседних органах.

[1] – войска радиационно-химической и биологической защиты.

[2]– исчезновение клинических проявлений болезни, её временное затухание.

Стою у ночного окна,

Я слышу взрыв.

Я жду, когда поднимется гриб.

Ударил дождь – значит это гроза.

Но от чего так сердце странно стучит?

И ночь еще встает стеной,

И я пытаюсь уснуть и сквозь зубы шепчу

«Я не хочу, чтобы это было рядом со мной».

В. В. Шахрин

День первый.

Южный Урал, 17 км на северо-восток от закрытой территории НИИ атомной промышленности.

Деревня Ворошиловка. Август, наши дни. 6:40.

Раньше всех пробуждался петух деда Матвея и оглашал восход нового утра длительно-заливистым кукареканием. Бывало у петуха, а кличка его именовалась Генерал, нарушалось чувство времени, и он мог голосить даже ночью. Соседи не раз грозили Матвею Малиновскому, что учинят жестокую расправу над его питомцем.

Однако Генерал был хитер и умел избегать каверз и козней соседей. Дед чрезвычайно гордился петухом, Матвей всем заявлял, что Генералу уже шел второй десяток, а он поет лучше всех петухов округи вместе взятых, да и курей топчет исправно. Секрет долголетия птицы дед объяснял тем, что Генерал был куплен и взрощен еще в советские времена.

Вслед за Генералом кукарекали остальные петухи. Далее во дворах появлялись старики или хозяйки, чтобы выгнать скотину на встречу вечно пьяному пастуху Генке. Тот, похабно ругаясь и щелкая кнутом не спеша, гнал стадо через всю деревню мимо разрушенной церкви.

Дети не спеша шли к клубу, чтобы сесть на раздолбанный «ПАЗик», который прочем был способен за полтора часа с десятком поломок и остановок доехать до районного центра, где была ближайшая школа. На этот же автобус садились и те, кто хотел с кучей пересадок попасть в город.

В Ворошиловке подавляющая часть работоспособного населения трудилась на щебеночном карьере. Когда-то давно в нем добывали гранит и мрамор, теперь обыкновенный щебень для прокладки дорог. Все, кто, так или иначе, были связаны с ним, появлялись на работу к восьми.

Лишь немногие ворошиловцы могли позволить себе являться на рабочее место, когда заблагорассудится. Этими избранными были продавщица магазина, её водитель-экспедитор, местный ветеринар (он же по совместительству и фельдшер), смотритель кладбища и ночной сторож магазина Петро, директор карьера, заведующая клубом.

Мертвое озеро, 10 км на юг от Ворошиловки. 8:27.

Лет сорок назад озеро называлось Прозрачное. Его дно в тихую погоду было видно с шести метров, в нем водилась масса всякой рыбы, даже рыбхоз начали создавать, правда, дальше котлована и фундамента дело не зашло.

До войны озеро именовали еще и Лебединым, красивые птицы уже ранней весной прилетали сюда после зимовья в чужих краях. Леса вокруг озера кишели зверьем, охотническое хозяйство создавать не стали, решили организовать государственный заказник и выстроить небольшой дом отдыха для избранной элиты местного райкома. Однако скоро из центра пришло совсем иное распоряжение.

Теперь озеро называли не иначе, как Мертвым или Гиблым. Рыба и озерная фауна исчезли почти сразу, едва военные огородили леса в двух десятках километрах колючей проволокой и выставили посты, никого не пропуская в запретную зону. Когда же какой-то геолог обнаружил в прибрежном песке золото, озеро изуродовали окончательно.