Лиза представила голого мужика, сидящего в куче рыжей грязи. У него было такое глупое выражение лица, что она не выдержала и рассмеялась, вернее, попыталась рассмеяться. Наружу вырвалось противное утробное хрюканье; а вы попробуйте засмеяться, если во рту железный кляп.

Ну, да, железный или из какого иного металла, если учесть кисловатый привкус во рту. Это не так важно, Чуме всё равно, какой металл поедать, если это, конечно, не золото или платина. Вряд ли заботливый Марат сунул ей в рот кляп из золота.

Не наглотаться бы ржавчины, когда заклинание сработает!..

Следующий час Лиза безуспешно пыталась исполнить Железную Чуму. Оказалось, языку далеко до пальцев, тем более в точности, кроме того, его трудно оставить в неподвижности. Сбивало даже дыхание, в этом Лиза убедилась уже через минуту. Дальше – больше. Стоило задержать дыхание, и Лиза не могла сосредоточиться. Мешала мысль о том, что скоро захочется вдохнуть, и что ей делать, если к этому моменту заклинание не будет сплетено до конца? Железная Чума – заклинание средней сложности, двенадцать символов и переходы между ними. Четыре минуты, если тратить на каждый символ столько же времени, как и на «Алеф», и почти ничего на переходы. Не дышать четыре минуты… Сможет ли она?

Лиза решила проверить, отважно задержала дыхание – и сдалась на второй минуте. Поначалу всё шло отлично, но скоро в ушах застучал пульс, а желание вдохнуть стало непреодолимым. Лёгкие жгло, грудь сотрясали спазмы, где уж тут следить за языком!

Отдышавшись, Лиза поняла: всё сложнее, чем она думала. Значит, она должна научиться контролировать дыхание, как это делают ныряльщики. Однажды, уже здесь, она видела по телевизору передачу, там спортсмен пытался побить рекорд – двадцать минут под водой. При камерах, в специальном бассейне с прозрачными стенками, чтобы никто не заподозрил в обмане. Лиза помнила, как она следила, как волновалась за этого человека, особенно когда пошёл второй десяток минут. Вдруг он потерял сознание, вдруг он уже умер, а никто не знает? Но ныряльщик шевелил рукой, показывал большой палец: всё, мол, в порядке. Лиза успокаивалась – на минуту, потом всё начиналось сначала. Причём, она могла в этом поклясться, во всём действе не было ни капли магии. Уж она бы почуяла, даже и по телевизору!

Рекорд состоялся – двадцать две минуты. Столько ей не нужно, вполне хватит пяти или семи. Он научился, сможет и она.

Не откладывая дела в долгий ящик, Лиза начала тренировки – и сразу позавидовала рекордсмену. Под водой можно стиснуть зубы и терпеть, а как терпеть, если закрыть рот нет никакой возможности? Вот он, воздух, под языком, сладко щекочет нёбо, словно сам по себе лезет в горло? И не заметишь, как вдохнёшь.

Ничего, она сможет. Главное, трудиться.

Раз за разом Лиза останавливала вдох – и считала: двадцать два, двадцать два, двадцать два, после каждого десятка делала мысленную зарубку. Главное, уговаривала себя, успокоиться, главное – не нервничать! Ну и что, что организм вопит от страха, ты-то знаешь, что ему ничего не грозит, что можно вдохнуть в любой момент. Осталось убедить пугливые лёгкие и сердце…

– …Что здесь происходит, кисонька?! Ты чего красная такая?

Марат в растерянности прошёлся вокруг, заглянул Лизе в глаза, даже потрогал лоб холодной ладонью.

– Ты что с собой сделала?

Лиза беззвучно, только для себя, смеялась. Ничего он не увидит и не поймёт. Два часа прошли не зря, она смогла не дышать почти две минуты, и это уже в первый день.

– Вроде, всё в порядке… – пробурчал Марат. – Ладно, бельчоночек, хватит бездельничать. Говорить с тобой наш генерал почему-то не пожелал, значит, будем просто изучать. Как думаешь, – он с ехидной улыбкой посмотрел на Лизу, словно надеялся на ответ, – где я отсутствовал так долго? Ни за что не догадаешься! Теоретики разработали специальную процедуру, двести листов, веришь, солнышко? – он потряс пухлой папкой. – Всё, чтобы тебя, лапочка, не вскрывать. Можешь гордиться, как тебя ценят и берегут. А я, значит, буду главный исполнитель. Надеюсь, скучно не будет, заинька!

Он говорил и говорил, сыпал заиньками, солнышками, рыбаньками и золотцами. Мазал там и сям вонючим и холодным, клеил контакты и говорил, говорил, говорил…

Повторяется, со злорадством отметила Лиза, наблюдая в зеркале, как становится похожа на дикобраза или даже фантастического киборга. Кажется, на её тушке не осталось места, где не появилась бы какая-нибудь иголка, нашлёпка из марли, кружок с антенной или ещё что-нибудь научное. Провода вились как змеи, аголова стала похожа на готовый облететь одуванчик.

– Красавица!.. – выдохнул, наконец, Марат. – Знаешь, я, наверное, не буду на ночь это всё с тебя снимать. Долго это и муторно. Ты ведь потерпишь, солнышко? Ну, ладно, приступим!

Редкая гадость – быть подопытным кроликом, даже когда в руках исследователя нет скальпеля; не владеть собственным телом, понимать, что им распоряжается кто-то другой.. Марат шуршал бумагой, бубнил под нос странные фразы, в которых Лиза не понимала ни слова, изредка щёлкал невидимыми тублерами, и тело послушно отвечало. Напрягались мышцы, ломило руки и ноги, кожа покрывалась ознобными пупырышками – только для того, чтобы через секунду стало почти нестерпимо горячо. Один раз Лизу накрыл долгий оргазм, а когда она отдышалась, то внутренности скрутило болью!

– Вот что я скажу тебе, милая, – заявил, оторвавшись от бумаг, её мучитель. – Если верить приборам, ты ничем не отличаешься от обычных женщин. Ну, то есть вообще ничем! Конечно, – он хихикнул, – это только первые опыты, может быть, всё изменится, ну да ничего, у нас с тобой много времени. Начальники вошли в положение и велели работать вдумчиво и последовательно, поэтому я лично никуда не тороплюсь. А ты, зайчонок? – он подождал. – Молчишь? Значит, согласна.

– Ы! – не выдержала Лиза. Какое, к демонам, согласие, о чём он болтает?!

– Не надо так нервничать, – ласково сказал Марат. – Я же вижу, ты жаждешь послужить науке. Значит, послужишь. А я тебе, лапулечка, помогу.

К ночи, когда Марат ушёл, Лиза вымоталась совершенно. Казалось, стоит закрыть глаза, и она провалится в сон, но не тут-то было. Клей или чем там Марат мазал места крепления электродов, окончательно высох, стянул кожу, и Лизу донимала чесотка. Вдобавок, откуда-то прилетел комар, и теперь с писком нарезал вокруг Лизы круги.

Когда же он, наконец, усядется и насосётся? Может быть, тогда кровосос утихомирится, и она сможет уснуть? Но, то ли комариха была сыта, то ли сезон кровопусканий не наступил, в любом случае, гадкое насекомое не собиралось облегчать лизины страдания. Вот... писк… стих, но потому лишь, что тварь уселась Лизе на кончик носа!

Весь мир сжался для Лизы до маленькой точки, до того клочка кожи, где обосновался летун. Что же ты ждёшь, гадина? Кусай уже! Комариха не торопилась, Лиза чувствовала трепетанье её невесомых крылышек, давление тонюсеньких лапок. Скосив глаза, Лиза пыталась, насколько это было возможно при дежурном свете, рассмотреть насекомое, но не увидела, а, скорее, угадала только смутную тень.

Наконец комариха погрузила хоботок в лизин нос. Будто укололи кривой, шершавой булавкой. Нос немедленно и страшно зачесался! Первым побуждением было сдуть противную букашку, но не вышло. Дуй – не дуй, а воздух через кляп шёл только в одном направлении – прямо. Комариха на дрожь кормушки не обратила внимания.

– Ы-ы-ы… – загудела в отчаянии Лиза. – Ы! Ы! Ыыы…

Было невыносимо жалко свою несчастную молодость и хотелось умереть.

***

– Вы позволите?

Несмотря на чистое произношение, это был, конечно, иностранец. Лежала на нём несмываемая печать чуждости, ненашести. Что-то в глазах, в развороте плеч, в манере подать себя. Или его выдавала как раз правильность речи; когда человек говорит на родном языке, он допускает множество неточностей и ошибок, глотает слоги и окончания слов, где-то путает ударения, иногда «съедает» промежутки между словами, и это не считая даже местных говоров и говорков. Он владелец языка, он уверен, что его поймут правильно. Иностранец, если он не вырос в России, всегда подспудно опасается, что попадёт впросак, поэтому говорит чисто, даже нарочито чисто, усреднено, слишком литературно.