И всё же, даже сейчас, как я вновь была холодна к нему, когда я хотела, чтобы он поскорее ушёл, я всё равно любила его. От его упрямства и настойчивости исходило что-то одурманивающее, обольщающее и гипнотизирующее, его гнев вызывал во мне какое-то страстное желание разозлить его ещё больше. Затем это желание сменялось внезапной робостью и покладистостью.

Вот и сейчас моё ожесточившееся против него сердце, вдруг смягчилось. Очень нежно я взяла его большую, тяжёлую руку и принялась ласкать её осторожно, почти боязливо. Артур опустил глаза, наблюдая за моими действиями. Лицо его расслабилось. Сначала мои тонкие пальцы блуждали, словно любопытствуя, по тыльной стороне ладони, почти не касаясь её. Затем я обхватила его запястье, вкрадчиво и испытующе исследуя все выпуклости и впадины.

Но Артур не мог долго терпеть такую ласку. Он задрал голову, прикрыл веки и крепко стиснул мои пальцы. Вздрогнув, я взглянула на него. С закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом его лицо выражало полный покой и в то же время будто было озарено изнутри каким-то особым нежным чувством.

В уголках моих глаз собрались новые слёзы.

— Всё с тобой будет хорошо, — прошептала я, едва не давясь этой ложью. — Всё у тебя впереди: и победа, и радость, и счастье.

Я говорила и говорила, ежеминутно ощущая в мозгу какую-то пульсацию, подёргивание каждого нерва, сухость в горле, словно приглушённый огонь тлел у меня глубоко внутри. Я громоздила одну ложь на другую, а у самой звоном в ушах отдавались слова Мерлина: «Он умрёт в одиночестве, окруженный бездыханными телами своих верных рыцарей».

Наконец мои слова, призванные усмирить бурные воды тревоги, иссякли, и я замолчала. Артур вдруг выпустил мою руку и отстранился. Когда он открыл глаза и посмотрел на меня, я почувствовала, что он вновь был враждебен и ожесточён.

Лицо Артура потемнело, уголки его губ начали вздрагивать. Его глаза взирали на меня строго и отчуждённо, он глядел как бы сквозь меня, будто угадывая мои тайные мысли. Я не сумела обмануть его предчувствие, и тревога недоверия оттолкнула его от меня.

Выдернув меч из песка, он тяжело развернулся и, не сказав мне ни слова на прощание, пошёл прочь. А я, измотанная, опустошённая и пристыженная его молчанием, осталась стоять у берега, остро ощущая тяжесть его плаща на своих плечах и болезненные удары сердца в груди.

Бросив взгляд в сторону озера, я заметила, что вода всё же подмыла линию, оставленную Экскалибуром на песке, и я была вольна вернуться обратно. Мои руки уже взметнулись к застёжке плаща, но затем вдруг замерли и опустились, безвольно повиснув по бокам. Я обернулась. Артур уже скрылся среди деревьев. Из леса не доносилось ни звука, ни шелеста листвы, ни пения птиц, ни стрекота насекомых. Повисла зловещая тишина, ещё более гнетущая, нежели то молчание, что ещё недавно тяготило меня и Артура.

Он ушёл. Я хотела этого и вот он ушёл. И всё же это не принесло мне желаемого облегчения.

Мой взгляд бездумно заскользил по горизонту. Вдали зеленели холмы, кругом, куда ни кинешь взгляд, были горы, сливавшиеся с небом, а далеко за ними торчал похожий на зубочистку, мрачный и пугающий силуэт достроенной башни Вортигерна.

Отвернувшись от озера, с пугливой осторожностью, с какой целую вечность назад ещё будучи человеком шла к обрыву, я пошла прочь в сторону дома. Своего другого дома.

========== ix ==========

- 1 -

Уже перевалило за полночь, когда Сэйв привела в таверну раненого мальчишку лет двенадцати, может быть, чуть постарше. Пока они с Дарией переговаривались, я отступила в тёмный угол возле очага, стараясь скрыть то, как дурно мне сделалось. Не от вида ещё одного — какого по счёту за эту неделю? — искалеченного ребёнка, не от запаха крови и не от всхлипываний, а от свинцовой усталости. У меня уже не было никаких сил держать глаза открытыми, двигать руками, сгибать и разгибать пальцы, делая перевязки, зашивая раны и вправляя кости. Голова отяжелела от спёртого воздуха, пропитанного смрадом потных тел, вонючих сапог, дешёвого эля и душистых масел.

Поморщившись, я шагнула к окну и толчком распахнула его в надежде на то, что внутрь ворвётся ночная свежесть, прохладный ветерок с озера, от которого в голове сразу прояснится. Но тщетно. С тех пор, как я поселилась у Дарии, ни одной капли не проронило небо на землю, ни одного дуновения не пробежало в застывшем воздухе, насыщенном пылающим зноем и пылью. Последняя жаркая хватка уходящего лета была невыносимой.

Женщины тем временем занялись мальчиком, сгорбившимся на скамейке в углу. Он ни разу не поднял на них глаз, сидел, опустив голову и держась рукой за плечо, слегка покачиваясь вперёд-назад от боли.

Сэйв подошла к нему и разрезала ножом грязную, окровавленную полотняную рубашку, придерживая её за воротник, так, чтобы она сползла с плеча. Дария осторожно отвела его руку в сторону.

У неё перехватило дыхание. На плече была рана, глубокая, с рваными краями, и кровь из нее текла мальчику на грудь. Заслышав судорожный вздох, он впервые поднял голову. Лицо у него было всё в пыли и с дорожками от слёз на щеках. Застывший взгляд заплаканных глаз не был направлен ни на нас, ни на какой-либо определённый предмет: они выжидали, отчуждённо и неподвижно, а над ними напряжённо вздрагивали брови. Было понятно — это знак, предвещавший грозу.

— Кто это тебя так? — намерено сухо и деловито спросила Дария, но было уже поздно. Плотина прорвалась.

Это были не бурные, громкие рыдания, а — что еще страшней — тихий, надрывающий душу плач с закушенной губой, плач, от которого становится стыдно за то, что ты не можешь разделить страдания этого ребёнка.

Я пробудилась от оцепенения и выступила вперёд. Взяв Сейв за локоть, я отвела её в сторону и перехватила у неё запястье раненого. Мальчик судорожно всхлипнул и опустил глаза. Кожа у него была тёплая, но, насколько я могла определить, его не лихорадило.

— Поднеси лампу поближе, — велела я Сэйв.

Как следует осмотрев рану, я обратилась к Дарии:

— Мне нужен шовный материал, вода и чистое полотно.

— Прокипячённых тряпок больше не осталось, — ответила та.

Я раздражённо выдохнула, не сводя взгляда со вздрагивающего плеча мальчишки. Кровотечение было несильным, можно было позволить крови немного потечь, таким образом промывая рану. Я посмотрела на светлую макушку ребёнка; вихры спутанных волос прыгали так, словно он весь сотрясался от беззвучного хохота. И тогда я вдруг протянула свободную руку и нежно погладила его по голове.

В ту же секунду дрожь утихла, снова наступило оцепенение, он больше не шевелился. Все тело его словно ждало, прислушивалось, стараясь понять, что скрывалось за моим прикосновением: означало ли оно обещание выздоровления и того, что боли больше не будет, или только пассивное сострадание? Было страшно глядеть, как он ждал, не дыша, ждал всем своим чутко внимавшим телом. Я не находила в себе смелости убрать руку, которая так чудодейственно, в один миг укротила нахлынувшие рыдания.

— Как тебя зовут? — тихо спросила я.

Мальчик окинул меня робким взглядом исподлобья.

— Арторий, — сипло ответил он, словно только что пережив приступ удушающего кашля.

— Как того известного римлянина?

— Как нового короля.

Я ничего не сказала на это, только сжала губы и стала снимать с него остатки изорванной рубашки. Но тут уже Сэйв подхватила разговор, осторожно расспрашивая мальчишку о том, что с ним произошло. Подобных историй за последнюю неделю нам довелось переслушать немало, пока мы с утра до ночи обрабатывали ожоги, бинтовали раны и накладывали лубки на места костных переломов. Как я поняла из сбивчивого и невнятного рассказа мальчишки, его родители погибли при пожаре, а сам он напоролся на медный штырь при неудачном падении.

Тем временем Дария вскипятила воду, опустила в котелок жёлтые цветки волшебного ореха и несколько полос, оторванных от собственной нижней юбки. Стол на её кухне был завален матерчатыми мешочками с сухими травами и флягами с настоями. Когда я пришла к ней просить взять меня обратно, она сказала, что теперь ей нечем было платить работникам. Массовые беспорядки в городе, вызванные сменой власти, привели к ужасающим последствиям. Процветало мародёрство, грабежи и насилие. Дария лишилась всех свои накоплений, поставки продуктов были приостановлены на неопределённый срок. Большая часть выпивки была украдена, остальное послужило для нужд раненных. Кухня Дарии превратилась в лазарет. Но ей и Сэйв не хватало знаний и умений, многим несчастным они только вредили или же вовсе не были способны помочь. И тогда я предложила свою помощь взамен на ночлег и еду. В моём опустевшем доме всё было перевёрнуто вверх дном, и более я не могла там оставаться.