- 2 –

В вершинах сосен тревожно зашумело, потемнело и посвежело. Вдали густо заворчало. Бор на западном берегу озера, еще час назад освещенный августовским солнцем, помутнел, размазался и растворился. Гроза уже скоплялась на горизонте. Поднялась страшная чёрная туча и накрыла светило целиком. Ещё через некоторое время стало совсем темно.

Король отрёкся от меча.

Стихия неверяще ахнула, замерла в оцепенении — на мгновение воцарилась удушливая тишина, точно в короткий промежуток между молнией и раскатом грома, — а затем разразилась трубным, страшным криком ярости и гнева.

Когда Экскалибур опустился на дно, в скалах сорвался камень и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Это буйство пробудило меня.

Исчезли деревья и гранитные плиты. Исчезли холмы и берег. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо пробежала огненная нить. Потом началась гроза.

Король дрожал как в лихорадке; он что-то бормотал про себя, его тяжёлый, спотыкающийся шаг становился твёрже, ровнее. Наконец он побежал прочь от озера, задыхаясь, весь в поту больше от страха, чем от бега.

Увиденное зрелище вызвало во мне неистовую злобу, вырвавшуюся из сокровенных глубин моего существа.

Неблагодарное трусливое создание! Лжец, вор, ростовщик, меняла! Неужто Мерлин был слеп, когда объявлял его истинным королём? Если ему так нужен драконий рыцарь на троне, то не проще ли было уберечь Утера от злого умысла родного брата, нежели возлагать надежды на человека, которого собственная выгода заботила больше всего остального? Как великий созидатель жизни и властитель всех легенд мог упустить из вида Вортигерна, этого одаренного мальчика, надежду всего магического мира? Как Мерлин позволил ему попасть под влияние Мордреда?

Сияние Экскалибура отрезвило меня, у меня появилось окончательно сформированное намерение. Я почувствовала, как моя сущность вновь обретает человеческую форму. Я была девственной богиней, родившейся в темноте зеркального озера, дочерью водной стихии, освобождённой от всего мирского. Та, что приносила дары. Та, что не терпела отказов.

Гроза бушевала с полной силой, вода с грохотом и воем низвергалась на землю, всюду пузырилось, вздувались волны, между камней бежали пенные потоки. Все живое смылось со скал и холмов, и спасти короля от моего гнева было некому.

У него подкосились ноги. Он едва сумел сделать ещё пару шагов и как смертельно раненое животное, почти теряя сознание, рухнул на землю. Страдание исказило его лицо; что-то тёмное взыграло внутри меня, какое-то жестокое истинно женское злорадство.

Король слепо шарил руками в грязи в поисках опоры, чтобы подняться, но тяжёлые жалящие струи дождя с силой били его по спине, не позволяя выпрямиться. В озёрном крае ему более не окажут никаких почестей.

Наказать! Наказать наглеца!

Следуя моему немому приказу, стихия обрушилась на поверженного короля. Земля, питаемая моими водами, взбухла, вывернулась на изнанку и заглотила мужчину, увлекая его в трясину смерти.

Так он оказался целиком в моей власти. Но теперь, заимев противника, пусть и неявного, но всё же вполне осязаемого, король со всей ненавистью набросился на него. Стиснув зубы, не помня себя, он в исступлении бил кулаками куда попало и в то же время пытался выплыть на поверхность.

Озеро кипело в пузырях, гроза выла и грохотала. Я мучила мужчину: топила его и била тяжёлыми волнами. Мутная вода сгустилась и сомкнулась вокруг его горла. Но даже теперь он не прекращал своего вялого сопротивления.

Скольких утопленников я прибрала к себе за всё это время, скольких непочтительных грешников пустила на корм рыбам. Король был непочтительным, да ещё и глупым к тому же, а его единственное достоинство заключалось в том, что он был Пендрагоном. Давным-давно я возложила надежды на его кровную линию, привязав к ней священный меч. Вортигерн был отравлен тёмной магией и навсегда потерян для нас. Но его племянник, Артур…

Артур.

К моему прежде молчавшему мертвенному сердцу вдруг подкралась острая, щемящая грусть, но почти мгновенно она сменилась мрачным волнением.

Ох, Артур, последняя надежда магов. Жалкая, слабая, едва живая. Ещё не время умирать. Иди и топчи землю, глупое создание, покуда такая же глупая смерть не приберет тебя к рукам.

Я явилась к нему с отринутым им мечом. Когда он заметил меня, разглядел в толще воды, руки его, согнутые в локтях, распрямились, кулаки разжались. Он посмотрел на меня тревожно, даже как будто бы болезненно, и необыкновенное, никем не виданное одиночество отразилось в его глазах.

Я держала Экскалибур, как младенца — тяжёлый эфес покоился на сгибе локтя. Протянув свободную руку Артуру, я строго взглянула на него. Вода выпустила его из своих тисков и толкнула ко мне навстречу. Мгновение он колебался, а затем взял меня за руку.

Меня невольно поразили та простота, та естественность, с какой он проделал это, словно не было битвы со стихией, словно он только что не столкнулся с чем-то, что было выше его понимания. Словно он не испугался меня.

Мной вдруг овладело неслыханное и несказанное дотоле чувство полноты, меры и примирения. Окружающий мир завертелся с безумной скоростью, а когда это вращение прекратилось, я кое-что поняла про этого человека. Сегодня он впервые увидел действительность во всей её наготе, ощутил её смертоносную опасность, её беспощадность, её неизъяснимую, влекущую красоту. За один день он испытал так много и горя, и счастья, столько разных, быстро сменяющихся чувств. Вступив в схватку со стихией, он впервые смутно предугадал многообразие жизни и приблизился к пониманию своей природы.

Артур несильно сжал мою ладонь, и сердце моё вдруг ожило и сладко заныло от какого-то болезненного желания. Артур вздрогнул, кровь быстрее и жарче побежала по его жилам. Здесь, в озёрной пучине, он был открыт для меня, словно книга. Он чувствовал себя невыносимо одиноким в этом тревожном мраке: с непреодолимой силой им овладела тоска по дружественному голосу, тёплой ласке, по светлой комнате, по людям, которых он любил. По мне — несмотря на то, что я была прямо перед ним, — по другой мне. Ему казалось, что вся смятенная тьма этого тревожного ненастья погрузилась в него и разрывала ему грудь.

Не было момента лучше этого, чтобы показать ему будущее. Обнажённое сердце, беспокойный ум внимали картинам грядущего особенно чутко. Я щедро делилась с ним тем, что отдал мне Мерлин. Побагровевшее лицо Артура исказила гримаса боли, он отпрянул было от меня, но я держала его крепко, не позволяя отвернуться. Не в этот раз.

Я рисовала ему яркие и отвратительные в своей правдоподобности образы тёмного предопределения, которое ожидало нас в случае, если он откажется от своего предназначения. Погубленная земля, выжженные злым огнём леса, иссякнувшие водоёмы; оглушающий, пробирающий до костей вой, исторгаемый теми немногими существами, что останутся в живых, да и то ненадолго. А следом придёт зловещее мертвенное безмолвие. Никогда больше не возродится этот край, никогда не наполнится звуками. А бесславный король, что обрёк свой народ на погибель, сгинет в чужих землях, и имени его никто не вспомнит.

Предвидела я и собственную смерть. Без своего озера я, словно рыба, выброшенная на берег, иссохну и распадусь в прах. А Мерлин, будучи не в силах от горя и опустошения сдвинуться с места, камнем врастёт в землю. На том и кончится эпоха магов.

Артур раскрыл рот в немом яростном крике, грудь его задрожала, по лицу пробежала дрожь. Он рванулся из последних сил, но тут же замер, будто поражённый какой-то мыслью. Я поняла, что на смену страху и ожесточению в его душе пришло чувство сопричастия.

Некоторые люди обладают удивительным умением слепо следовать своей обязанности, но Артур принадлежал к числу тех, чьему смирению и покорности обязательно предшествует жестокое и изматывающее сражение.

Он закрыл глаза и отдался воле стихии. К нему пришло осознание того, что жизнь окружающего мира и его жизнь тождественны, что это одна и та же великая, могучая жизнь, и что он обязан встать на её защиту.